Бог жесток - Сергей Владимиров

Подозреваемая. Ну… я тогда не в себе была… Что ненавижу… Что хочу, чтобы… Да и чего вы привязались?! Вам уже без меня доложили…

Следователь. А потом подговорили сутенера.

Подозреваемая. Не помню. Может, и подговорила… Но лишь для того, чтобы припугнуть, ударить там пару раз…

Я сплюнул на пол от нахлынувшей злости. Моя клиентка была либо полной дурой, либо настолько подавлена всем происходящим, что ее больше не интересовало будущее и она сознательно затягивала петлю на своей шее. Я сложил листы и передал их Иванову.

— Ты ее серьезно собираешься закрыть? — спросил я.

— А что валандаться? — вполне искренне удивился следователь. — Начальство давит, требует показатели. Конечно, есть здесь некие странности. Орудие убийства, к примеру. Никаких следов пальцев, но девка могла быть в перчатках. Еще анонимный телефонный звонок. Голос мужской, но, чувствуется, сильно измененный. Сообщил, где тот самый нож мы обнаружим. Согласен, притянуто, но это все тонкости.

— А мальчик?

— Ничего про это не знаю.

— И ты еще спрашиваешь, почему я забил на вашу службу?

Я выпил, не предлагая ему. Следователь мстительно смотрел куда-то мимо меня.

— Презираешь, — выдавил он. — Желаешь остаться честным. И не запачкаться в дерьме. Не удастся. С этого и надо было начинать, Галкин. А я, дурак, хотел по-человечески. Мы выяснили, кому Мишуков звонил незадолго до смерти. Всего один звоночек. И это был ты.

Я ждал подобного, однако рассчитывал, что сказано мне это будет не по-пьяни, а на официальном допросе, с торжествующей улыбкой, с трогательной демонстрацией наручников, с милым приглашением в заждавшуюся меня камеру.

— Чего на это нафантазируешь? — зло ухмыльнулся Иванов.

Мне незачем было врать. Я выложил, при каких обстоятельствах познакомился с дедом и его внучкой, и даже сослался на свидетеля, любовника-неудачника, за которым следил весь тот день. Следователь хмуро выслушал меня.

— Зачем же Мишуков звонил тебе?

— Просил опохмелить.

— А ты?

— Сказал, что на мели, и завалился спать.

Он никак не отреагировал. Хотя должен был распушить хвост, ткнуть мне в морду убийственные показания свидетеля, затаившегося за окном второго этажа. Или дежурный воспитатель на самом деле ничего не видел, или с какой-то целью утаивал правду.

Дальше мы пили не чокаясь, в абсолютном молчании. Как он ушел, я не помнил.

Часть вторая. ВСЕ ПОДРУЖКИ ПО ПАРАМ…

Глава 1. НЕ ЖДАЛИ

Новый день ничем не отличается от предыдущего. Солнце лишь изредка выказывает свой мутновато-желтый лик и вновь окутывается рыхлыми медузообразными тучками. Дороги по-прежнему черны и скользки. А я вхожу в этот мир с неизменно мерзким чувством похмелья.

Потом освобождаю желудок, скрючившись над унитазом, принимаю контрастный душ, бреюсь и чищу зубы. На водку я не могу смотреть без содрогания и борюсь с недугом, прибегнув к употреблению шипучего американского средства, которое, если верить инструкции и навязчивой рекламе, должно спасать в подобных случаях. Однако заморские разработчики вряд ли даже помышляли обо всей глубине и тяжести чисто русской расплаты за веселье. Лишь залив в себя остатки вчерашней водки, я почувствовал себя человеком. До такой степени, что тусклое осеннее утро показалось мне вдруг каким-то торжественным, праздничным.

Нужный мне дом находился минутах в двадцати ходьбы. Выстроенный в грозные времена изничтожавших друг друга наркомов, дом этот до сих пор смотрелся величественно и неприступно. В подъезде — холод, полумрак и влажность расстрельных подвалов. На двери в квартиру — начищенная до блеска медная табличка с гравировкой:

ИННОКЕНТИЙ ГЕОРГИЕВИЧ БЕЛЕЦКИЙ

Я гадаю, кем же он приходится Тамаре Ивановне: отцом, братом или мужем? Надавливаю кнопку звонка и слышу, как где-то в глубине квартиры он оборачивается будоражащим дребезгом. Почти сразу дверь открывается, и приглушенный, но хорошо поставленный женский голос просит войти. В прихожей оказывается даже темнее, чем в подъезде, и я почти не вижу хозяйку, едва улавливаю тускловатое свечение серебряной броши на ее шуршащем платье.

— Вы уж извините за неудобство, в прихожей перегорела лампочка. — Красивый голос удалялся от меня, словно устремляясь в какой-то длинный черный туннель. — Проходите в гостиную, к свету. Только прошу, будьте осторожней.

Я разулся и двинулся на голос, держась за простирающиеся вдоль стен книжные шкафы. В конце туннеля брезжил слабый свет, и вскоре я оказался в большой комнате.

Массивная старомодная мебель, представленная здесь как на аукционном торге, делала гостиную вовсе мрачной. Шторы задернуты, освещение исходило от старой люстры, запыленные плафоны которой нависали над большим круглым столом подобно гроздям незрелой рябины. Тамара Ивановна стояла посреди зала, опершись одной рукой о добротную дубовую поверхность стола, и в ее осанке, умении держать себя безошибочно угадывался человек, полжизни находящийся за кафедрой, на обозрении многих десятков глаз. У нее были тонкие, очень правильные черты лица, в рисунке губ, форме носа, изгибе бровей ощущались породистость и врожденная интеллигентность, и все же лицо казалось каким-то застывшим, нарисованным. Красиво уложенные темные волосы имели вкрапления тонких седых нитей. Ей было лет пятьдесят, может, немногим больше, но я не мог поверить, что она жила одна в этом сумрачном склепе, годном разве что для дряхлого старика. Наверняка жив еще И.Г. Белецкий (отец?), какой-нибудь заслуженный и высокочтимый деятель науки.

— Боюсь, что если вы кого-то и ждали, то это не меня, — произнес я, призвав на помощь всю свою тактичность.

— Почему же? — проговорила она спокойным голосом. — Меня часто навещают мои бывшие студенты. И в университете, и на дому. Дайте время вспомнить, в каком году вы заканчивали.

Тут впервые женщина улыбнулась, и в глазах ее появилось тепло: сейчас она думала о том, что наполняло ее жизнь и что являлось ее смыслом. А я невольно подумал о Зое Алексеевне Стрелковой, в жизни которой не осталось ни смысла, ни отрадных воспоминаний.

— Нет, — разуверил я Тамару Ивановну. — Я никогда не был вашим студентом и тем не менее имею разговор к вам. Я пришел относительно Лены Стрелковой.

Я не мог ошибиться: услышав имя своей бывшей студентки, женщина вздрогнула, а уже в следующую минуту тяжело опустилась на стул. Но она не была напугана. Так переносят душевную боль, вдруг напомнившую о себе. Нет слов. Нет слез. Нет ничего в окружающем мире. Потому что слова сказаны, слезы выплаканы, а мир меркнет перед тьмой смерти. Есть только боль, неуемная и бесконечная. Так не играют. Настоящую боль сыграть нельзя. И моя рука, потянувшаяся за лицензией, остановилась на полпути. Я вдруг очень отчетливо представил себе чувства этой женщины и понял, насколько мелочными, пустяковыми, даже кощунственными покажутся ей интересы какого-то частного сыщика. Вряд ли я отдавал себе отчет, произнося свою следующую фразу:

— Меня зовут Евгений Галкин. Может, Лена ничего не говорила вам обо мне, но мы… познакомились незадолго до ее смерти…

Тамара Ивановна смотрела на меня и в то же время куда-то в пустоту. Под ее померкшим взглядом меня пронзила странная болезненная мысль: сколько же я потерял, что не знал Лену Стрелкову и не мог испытать к ней никаких чувств?

— Сядьте, — сказала Тамара Ивановна каким-то чужим голосом, и я подчинился. — Почему вы пришли ко мне? Зачем?

— Я понимаю, что это глупо, — ответил я. — Особенно сейчас, когда Лены нет. Но я слишком мало знал о ней при жизни. В ней была тайна, которую я тогда не смог разгадать. И эта тайна до сих пор не дает мне покоя. Однажды Лена что-то говорила мне о вас, и я подумал, что вы знали ее больше. Вот и все.

Белецкая долго молчала. А потом воспоминания всколыхнулись в ней, и были они безоблачными и светлыми, и в глазах женщины затеплился огонек жизни.

— Пожалуй, меня можно осуждать, ведь педагог не должен иметь учеников-любимчиков, — говорила Тамара Ивановна. — Но с Леной был особый случай. Я преподавала русскую литературу как раз на Ленином курсе. Правда, они не были филологами и не выражали большого рвения в моем предмете, однако Лена… Она прекрасно читала стихи… Есенин, Ходасевич, Северянин, Белый… Вообще любила Серебряный век… У нее был такой чистый голос, что трогало до слез. И самое удивительное, ей вроде бы никто не прививал любви к прекрасному. Она совершенствовалась сама, пропуская каждую строчку, каждое слово через сердце и душу…

— У меня сложилось впечатление, что вы с Леной были очень близки, — сказал я, подгадав момент, когда Тамара Ивановна остановится, чтобы передохнуть. — Не рассказывала ли она вам, как жила в последнее время?