Полет в неизвестность - Сергей Дмитриевич Трифонов

руководством формирующейся местной полиции, а также с военным комендантом Рослау и военными комендантами близлежащих городов. Именно Снигиреву предстояло быть первым заместителем руководителя опергруппы, только ему Савельев мог доверять полностью. На Снигирева он решил возложить не только организацию безопасности работ, разведывательную деятельность, в том числе создание агентурной сети за Эльбой, в среде немцев и американцев, но и функции начальника штаба: вопросы планирования работы, организации режима, секретного делопроизводства, служебная переписка, кадры.

— Потянете, Иван Иванович, не сломаетесь? — Савельев сделал виноватую улыбку.

Снигирев, бывший командир погранзаставы, принявший первый бой двадцать второго июня сорок первого неподалеку от Гродно, до сорок третьего года, до перевода в военную контрразведку «Смерш», воевал командиром отряда особого назначения погранвойск НКВД по выявлению и уничтожению германской агентуры, заброшенной в прифронтовую полосу. На его счету десятки уничтоженных или захваченных диверсионных групп и агентов абвера и СД. А затем тонкая, почти ювелирная работа разыскника военной контрразведки, выявление натурализовавшихся немецких агентов, предателей и пособников оккупационного режима. Он неплохо владел немецким и польским языками. Этот среднего роста, крепко сколоченный, лобастый тридцатидвухлетний майор с приятным лицом и острым взглядом излучал недюжинную силу и надежность.

— Потянем, товарищ подполковник. Войну вытянули и эту работу как-нибудь осилим. — Снигирев говорил без бахвальства, спокойным ровным голосом уверенного в себе человека.

На второго заместителя, майора Бурляева, Центр возложил обязанности организации контрразведывательной деятельности внутри опергруппы. Попросту говоря, осуществлять надзор за военными и гражданскими специалистами, пресекать несанкционированные контакты с немцами и союзниками, организовать цензуру почтовой переписки и литературы, выписывавшейся из Москвы или немецкой, обнаруженной в расположении опергруппы. При необходимости он был обязан готовить запросы в Центр, в органы НКВД и НКГБ по выявлению дополнительных сведений о тех или иных гражданских участниках группы. Когда Савельев закончил читать выписку из приказа Центра, Бурляев спросил:

— Товарищ подполковник, а кто отвечает за вопросы выявления агентов гестапо и СД среди персонала заводов Юнкерса, я или майор Снигирев?

Савельев ответил вопросом на вопрос:

— А вы, Игорь Владимирович, немецким владеете?

— Никак нет.

— Вот и ответ на ваш вопрос.

Сорокачетырехлетний Бурляев в июле — сентябре сорок первого командовал заградотрядом войск НКВД, останавливал, иногда и огнем, отступавшие, а попросту бежавшие части, участвовал в фильтрации выходивших из окружения бойцов и командиров, выявил несколько немецких диверсантов, имел боевые награды. С сорок третьего служил последовательно старшим оперуполномоченным военной контрразведки «Смерш» отдельного караульного батальона НКВД, стрелкового полка НКВД, начальником отдела контрразведки отдельной мотострелковой бригады НКВД войск по охране тыла действующей армии. Худощавый, среднего роста, блондин, лицо приятное, без дефектов, нос и уши маленькие, глаза близко посажены к носу, по привычке отмечал Савельев. Он не смог определить сразу, как это случилось со Снигиревым и Кубацким, нравится ему внешне Бурляев или нет. Вроде бы все как обычно, голова, ноги и руки на месте, глаза голубые, держится ровно, без подхалимства. «Нормально все, — мелькнуло в мозгу, — там посмотрим. Но где-то эта фамилия мне уже встречалась. Или сам образ?»

На майора Губенко, командира отдельного мотострелкового батальона военной контрразведки «Смерш», были возложены функции организации охраны практической деятельности опергруппы, военного городка и конвоирования задержанных. Губенко, высокий, стройный чернявый красавец, только перешагнувший тридцатилетний рубеж, недавно прибыл из госпиталя и был искренне рад встрече с Савельевым.

— С вами, Александр Васильевич, хоть до смерти служить готов!

— Не болтай, Паша, лишнего про смерть. Ты вот недавно ее обманул, живи и радуйся.

История с Губенко и вправду приключилась странная. Седьмого мая в Берлине он со своими бойцами конвоировал группу немецких офицеров на допрос в управление контрразведки 1-го Белорусского фронта. Один из немцев упал на колени. К нему бросился лейтенант, командир взвода, и наклонился. Немец в одно мгновение выхватил из кобуры лейтенанта пистолет и успел дважды выстрелить в Губенко. Падая, капитан закричал:

— Брать живым! Не стрелять!

Первая пуля попала в медаль «За отвагу». Вторая — в висевшую рядом «За боевые заслуги», скользнула и впилась в левое предплечье. Немец стрелял мастерски. Быстро выяснилось, что капитан Губенко и штандартенфюрер СС Гребер — старые знакомые. Летом сорок четвертого рота Губенко неподалеку от Молодечно в Белоруссии зачищала лес от остатков окруженных гитлеровцев. В плен попался штурмбаннфюрер СС, командовавший карательным батальоном, два года наводивший своей жестокостью ужас на жителей Витебской и Минской областей. Его сразу признали местные сельчане. Но внезапно налетели немецкие самолеты, и в панике бомбежки некоторым немцам удалось бежать. Скрылся и штурмбаннфюрер Гребер, дослужившийся к концу войны до звания штандартенфюрера и командовавший отдельной панцергренадерской бригадой СС. Гребер узнал капитана Губенко и страшно испугался раскрытия. А вот Губенко Гребера не узнал и чудом остался жив.

Глава 8

Баур написал заявление на имя начальника лагеря военнопленных с просьбой назначить ему ординарцем штурмфюрера СС Миша на время, пока Баур сам не сможет себя обслуживать. Каково же было его удивление, когда однажды в палату вошли капитан НКВД и улыбавшийся Миш. Капитан достал из папки листок бумаги и по-немецки зачитал Бауру приказ начальника лагеря № 173 ГУПВИ НКВД СССР о временном прикомандировании военнопленного штурмфюрера СС Миша в качестве ординарца к тяжелобольному военнопленному группенфюреру СС и генерал-лейтенанту полиции Бауру на период послеоперационной реабилитации последнего. Закончив чтение, капитан строго произнес:

— Военнопленный Баур, в соответствии с правилами содержания военнопленных вам запрещено вести с ординарцем разговоры на политические и военные темы, обсуждать лагерный режим, хранить колющие и режущие предметы и просить ординарца о доставке их вам, передавать через ординарца письма и записки, использовать ординарца в качестве посредника для организации встреч с другими военнопленными, получать от ординарца любые фармацевтические средства, не санкционированные лечащим врачом лагерного лазарета. Военнопленному Мишу зачитаны его обязанности и права. Вам все понятно?

— Да, господин капитан, мне все понятно. Благодарю вас за удовлетворение моей просьбы. Полагаю, обслуживающему персоналу лазарета будет гораздо легче при присмотре надо мной Миша.

Баур расписался на приказе, и капитан покинул палату. Миш потер от удовольствия руки, присел на койку Баура и заговорил шепотом:

— Полагаю, господин группенфюрер, мы с вами теперь надолго.

— Дай Бог, Миш, дай Бог.

— Докладываю. Группенфюрер Раттенхубер действительно недолго находился в этом лазарете. Он тяжело ранен в ноги, его прооперировали, но неделю назад за ним из Москвы прилетел самолет с офицерами военной контрразведки. Говорят, его доставили в какой-то центральный госпиталь при одной из главных тюрем НКВД.

— Его допрашивали здесь?

— Не могу знать точно, господин группенфюрер, но полагаю, что да. Они всех допрашивают.

— Главное, чтобы Раттенхубер не проболтался ни о