Канун дня всех святых - Рэй Брэдбери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шар земной, крутись! Листья – горите!
Травы – умрите! Древеса – летите!
И с мириад деревьев во владениях осени листья взметнулись навстречу полчищам сухих, ломких частиц, на которые распался Саван-де-Саркофаг, рассеянных вихрями, и оттуда загрохотал его голос:
– Видите костры по всему средиземноморскому побережью, мальчики? Огни, горящие севернее, по всей Европе? Огнища страха. Пламя празднеств. Хотите взглянуть, мальчики? Тогда взлетаем!
И листья лавиной обрушились на каждого мальчика, словно ужасные, бьющие крылышками мотыльки, и унесли прочь. Они парили над египетскими песками, пели, смеялись и хихикали. Летели в безудержном восторге над неведомым морем.
– Счастливого Нового года! – прокричал голос далеко внизу.
– Чего-чего? – не понял Том.
– Счастливого Нового года! – прошелестел голос Саван-де-Саркофага из роя ржавых листьев. – В стародавние времена первого ноября отмечали Новый год. Истинное окончание лета и холодное начало зимы. Не очень-то он счастливый, но все равно – счастливого Нового года!
Они пролетели над Европой и увидели внизу новую полосу воды.
– Британские острова, – прошептал Саван-де-Саркофаг.
– Хотите взглянуть на друидского Бога Мертвых родом из Англии?
– Хотим!
– Тогда – тише воды ниже травы. Все до одного. Затаили дыхание. Залегли.
Мальчики попа́дали наземь.
Как каштаны из ведра, их ступни забарабанили по земле.
Глава 12
Мальчишки, приземлившиеся как ливень пестрой осенней листвы, построились в следующем порядке:
Том Скелтон, выряженный в свои аппетитные Косточки.
Генри-Хэнк, в некотором роде Ведьмак.
Ральф Бенгстрем, неразвернутая Мумия, что расползается с каждой минутой.
Призрак по имени Джордж Смит.
Джей-Джей (другого имени не нужно), образцовый Пещерный человек.
Уолли Бэбб, утверждавший, будто он Горгулья, но все уверяли, что он больше смахивает на Квазимодо.
Фред Фрейер, Попрошайка только что из канавы, а кто же еще.
И последний по списку, но не по достоинствам – «Загривок» Нибли, который сварганил костюм в последний момент, нахлобучив страшную белую маску и схватив со стены гаража дедушкину косу.
Стоило мальчикам благополучно прибыть на землю Англии, как мириады осенних листьев осыпались с них и унеслись прочь.
Они очутились посреди большого пшеничного поля.
– Вот, мессир Нибли, я принес вашу косу. Берите. Хватайте! А теперь на землю! – предостерег Саван-де-Саркофаг. – Друидский Бог Мертвых! Самайн! Ложись!
Они залегли.
Громадная коса с небес достала до земли. Исполинское лезвие бритвы кромсало ветер, со свистом вспарывало облака, обезглавливало деревья, выкашивало пригорки, начисто срезало пшеницу. В воздухе закружила пшеничная метель.
И с каждым прокосом, взмахом косы вопли, вой и плач долетали до небес.
Коса прошипела.
Мальчики задрожали.
– А-ха-ха-ха! – взревел голос.
– Мистер Саван-де-Саркофаг, это вы?! – возопил Том.
Ибо в сорока футах над их головами возвышалось, сжимая колоссальную косу, тулово в капюшоне, а личину скрывали полночные туманы.
Лезвие опустилось: вшшшшш!
– Мистер Саван-де-Саркофаг, пощадите!
– Заткнись. – Кто-то толкнул Тома в локоть. Мистер Саван-де-Саркофаг лежал на земле рядом с ним. – Это не я. Это…
– Самайн! – гаркнул голос во мгле. – Бог Мертвых! Я снимаю жатву как захочу!
Ссссс-вшшшш!
– Здесь все, кто умерли в этом году! И за свои прегрешения будут превращены этой ночью в зверье!
Сссссвуммммммм!
– Умоляю, – рыдал Ральф-он-же-Мумия.
Сссссттттт! Лезвие сверху донизу вспороло костюм Нибли, выбив из рук маленькую косу.
– Зверье!
И сжатая пшеница взвилась, завихряясь на ветру, души завизжали. Все умершие за последние двенадцать месяцев посыпались на землю. И, падая, касаясь земли, колосья превращались в ослов, кур, змей – сновали, кудахтали, ревели; превращались в кошек, собак и коров – гавкали, визжали, рявкали. Но все они были крошечные, маленькие, мелкие, не больше червя, не крупнее пальца на ноге, не больше отсеченного кончика носа. Сотнями и тысячами колоски возносились ввысь и опадали пауками, неспособными кричать или умолять о милосердии, а безголосые пускались наутек по головам мальчишек в траве. Сотня сороконожек пробежала по спине Ральфа. Две сотни пиявок впились в косу Нибли, и он гневно их стряхнул, в ужасе разинув рот. Повсюду падали паучки «черные вдовы» и удавчики.
– За ваши грехи! За ваши грехи! Вот вам! Вот вам! – горланил голосище в свистящем небе.
Коса сверкнула. Подкошенный ветер обрушился ослепительными молниями. Пшеница закружилась, опадали мириады колосков. Грешники посыпались градом. И, ударяясь оземь, превращались в жаб и лягушек, в чешуйчатые бородавки на ножках, в медуз, источающих зловоние на солнце.
– Я больше не буду! – взмолился Том Скелтон.
– Пощады! – добавил Генри-Хэнк.
Все это произносилось очень громко, ибо коса жутко ревела. Словно океанская волна, которая обрушивается с неба, расчищая берег и откатываясь, чтобы скосить еще немного туч. Казалось, даже тучи скороговоркой нашептывают отчаянные молитвы. Чур не я! Чур не я!
– За все ваши злодеяния! – громыхнул Самайн.
И взмахнул косой, и срезал урожай душ, которые превратились в разбегающихся, прихрамывающих, ползучих, копошащихся слепых тритонов, и отвратных постельных клопов, и тошнотворных тараканов.
– Надо же, он творит букашек.
– Давит блох!
– Топчет змей!
– Лепит тараканов!
– Разводит мух!
– Нет! Я – Самайн! Бог Осеннего Ненастья. Бог Мертвых!
Самайн топнул гигантской ступней, задавив в траве тысячу насекомых, затоптал в пыль десяток тысяч крошечных душ-тварюшек.
– Думаю, – сказал Том, – не пора ли…
– Сматывать? – не сразу предложил Ральф.
– Проголосуем?
Коса заскрежетала. Самайн загромыхал.
– Проголосуем, как же! – сказал Саван-де-Саркофаг.
Все вскочили.
– Эй, вы там! – загремел голосище над головой. – А ну, назад!
– Нет уж, премного благодарны, сэр, – сказал кто-то, остальные подхватили.
И одна нога здесь, другая – там.
– Пожалуй, – сказал Ральф, пыхтя, прыгая и обливаясь слезами. – Я всегда себя хорошо вел. Я не заслуживаю смерти.
– Гаааааа! – взревел Самайн.
Коса гильотиной отсекла верхушку дуба и снесла клен. Осенние яблочки, которых хватило бы на целый сад, высыпались в мраморный карьер, загрохотав, как дом, кишащий мальчишками.
– Вряд ли он тебя услышал, Ральф, – сказал Том.
Они залегли среди валунов и кустарников.
Коса отскочила от камней.
Самайн издал такой вопль, что на холм неподалеку обрушилась лавина.
– Ух ты! – Ральф нахмурился, съежился, прижав коленки к груди, зажмурился. – В Англии лучше не грешить.
Напоследок на мальчиков обрушился дождь, лавина, ливень истошно кричащих душ, обращенных в жуков, блох, клопов-вонючек и пауков-долгоножек.
– Эй, гляньте-ка на того пса!
По камням, обезумев от ужаса, прыгала одичалая собака.
Ее морда, глаза, что-то такое в выражении глаз…
– Неужели?..
– Пипкин? – Сказали все хором.
– Пип… – закричал Том. – Вот, значит, где довелось встретиться? Ты…
Но тут – бум! Грянула коса!
И собака заскулила, заметалась от страха, съезжая по траве.
– Стой, Пипкин. Мы тебя узнали,
