Семь мелодий уходящей эпохи - Игорь Анатольевич Чечётин

Появление космонавта Поповича в лагере мы себе представляли весьма прямолинейно. В моем воображении на дороге у лагерных ворот должен возникнуть высокий человек в форме летчицкого генерала, а Великанов уносился в своих фантазиях совсем за границы разумного подросткового воображения. Он утверждал, что нам не стоит удивляться, если мы увидим человека в оранжевом скафандре, который космонавт Попович может специально надеть для достижения значительного героического эффекта. Ясное дело, что в детстве и палка – винтовка и кирпич – портативная радиостанция, но нам доверили ответственное дело, и я призвал Великанова быть более серьезным и бдительным, тем более что у ворот появилась стая мрачных подростков из ближней деревни.

– Здорово москвичи – в жопе кирпичи!

Брутальный фольклорный зачин не предвещал социальной смычки дружеского свойства, но нас от местных отделяла высокая решетка лагерных ворот, и мы чувствовали себя вполне уверенно.

– Ребя, выходи к нам, поговорим по душам, или совсем зажидились в своей Москве?

Местные явно хотели выманить нас за ограду. Ну, я калач не лыком шитый, и не таких хитрецов видали, но в данной ситуации нужно вести себя и мудро и достойно. Ведь есть в истории отечественного бытия опыт удачного симбиоза дремучих крестьян и людей тонких и образованных. Великого писателя Тургенева мужики любили, ружье ему на охоте носили. Лев Николаевич, опять же, большой авторитет у русских мужиков имел, потому что снопы косил, с детьми народными забавлялся, денежку, пусть и скромную, жаловать крестьянину не стеснялся. И эти ребята за воротами неплохие по сути, они должны увидеть во мне своего человека, который не склонен над ними потешаться, а, напротив, и жизнь сельскую нелегкую знает не понаслышке и чувством открытым к людям простым искренне расположен.

– А что, хлопцы, родители ваши на покосе сейчас? – голос я подобрал предельно добрый и до противного доверительный.

– Ага, на покосе, ананасы косят!

Самый крупный селянин презрительно посмотрел на меня и цвыркнул слюной себе под ноги. Остальные подростки, как по команде, тоже освободили рты от излишков влаги, и вся группа удалилась по пыльной бетонке.

Дипломатические упражнения с аборигенами отвлекли нас от главного дела, но теперь, открывая калитку для дозорных маневров на дороге, мы старательно оглядывали окрестные кусты. От вожатых мы не раз слышали про коварство тутошней пацанвы и их умение стрелять в пионеров из рогаток.

Обедать мы ходили по очереди. Я вообще обошелся одним компотом, переживая, что космонавт Попович прибудет в мое отсутствие.

После полдника мы опять общались с местными, только это была другая компания.

– Эй, москвичи-в жопе кирпичи, выходи за красным паровозом!

Пустить кому-нибудь красный паровоз в моем детстве означало разбить противнику сопатку до крови. Я тихо сказал Великанову, что не вступить в драку иногда большая доблесть, чем безоглядно бросаться на противника с кулаками.

– Ссыкло московское, выходи стукаться один на один!

Это племя вело себя более агрессивно и настойчиво. Я решил не вступать в глупую перепалку, сделав отстраненное лицо, исполненное мудрости и одновременно бытийной усталости, которая замечена у людей бывалых, повидавших в своей жизни многого разного. Для этого я сложил руки на груди, а взгляд свой устремил много выше голов кричащих оболтусов, упирая его в воображаемую «плюс бесконечность»…

Гнилой картофельный клубень я принял всей плоскостью упругого юношеского лба. Пилотка слетела с головы, да я и сам несколько поломался телом от неожиданности, боли и обиды, которая посетила меня следом. Местные громко смеялись, но совсем недолго. Меньше всего они ожидали, что «москвич-в жопе кирпич» – щуплый пионер Великанов заорет на них матом. Это был специальный взрослый мат, от которого перестают расти цветы, птицы забывают махать крыльями, а на лужах появляется мелкая морская зыбь. «Гондоны штопаные» – это самое малое и единственное, что я слышал в своей куцей жизни до дня сегодняшнего.

– Ты же говорил, что твой папа летчик?

Местные меня больше не интересовали, они гурьбой удалялись от ворот по бетонке. Мне же не терпелось услышать объяснения от Великанова.

– Папа летчик, а отчим милиционер, что не так?

Я сказал Великанову, что все замечательно и он вполне герой, и еще хорошо, что космонавта Поповича поблизости в этот момент не было. В какой-то момент нам обоим стало казаться, что нет и не будет никакого космонавта Поповича, что нас разыграли непонятно зачем. Впрочем, это были мимолетные сомнения. Из-за деревьев целый вечер раздаются звуки военных маршей из лагерных динамиков, песня про пыльные дороги далеких планет, про Гагарина, который сказал «Поехали», вожатый Женя периодически заглядывает к нам, спрашивая про настроение и наличие у нас остатков жизненных сил. Вот и сейчас он пришел к нам и сообщил новость, что официальная встреча дружины с космонавтом Поповичем переносится на завтра, но приедет он обязательно сегодня.

Мы с Великановым за этот длинный день переговорили о многом и даже почти устали друг от друга. Единственным развлечением для нас было открывать и закрывать ворота для машин, которые въезжали в лагерь и выезжали из него. Впрочем, машин было немного. Два раза приезжал каблучок с продуктами. Два раза приезжала говновозка чистить лагерные сортиры, один раз из лагеря выезжала телега, в которую был впряжен мерин Мальчик. Мальчик и тут отличился. Пока я открывал ворота, он насыпал на асфальт свои кишечные яблоки, а нелепая телега на широких автомобильных шинах не замедлила раскатать эти яблоки в штрудель, и мы с Великановым, проклиная живую природу, минут тридцать очищали асфальт. Асфальт в итоге мы очистили, но запах проклятой лошади остался с нами надолго.

На закате снова появились местные.

– Эй, москвичи-в жопе кирпичи, ваша смерть пришла!

Мы с Великановым уже давно поняли, что местные к нам приходят из разных деревень. Утренние местные приходят и уходят по бетонке влево от лагеря. Другие местные приходят с правой стороны. Это хорошо, значит левосторонние местные еще не знают про секретный вокабуляр Великанова. Впрочем, это очень сильное оружие, и мы применим его только в самом крайнем случае. Левосторонние местные принесли с собой огромный дрын, которым они немедленно принялись нас уязвлять через прутья лагерных ворот. Сначала мы ловко уворачивались, отбегая от разящей оглобли, но потом, не сговариваясь, дружно ухватили ее с другой стороны и стали тянуть ее на себя. Помешала нам машина начальницы лагеря. Деревенские отбежали от ворот, когда мы пропускали Волгу, начальница погрозила нам пальцем, сидящая рядом с ней женщина просто весело махнула нам рукой. Пропустив машину, мы продолжили поединок с местными. Дрын мы у них отняли, а потом перекинули его им обратно, потому как дрын был не их, и они его должны положить на место. В итоге местные ушли, а мы