Андские рассказы. Возвращение домой - Павел Саксонов

Комиссар Писака перебил священника: «Вряд ли. При тогдашнем уровне коррупции в нашем ведомстве это происходило бы при прямом покровительстве полиции. И пусть тогда я только-только поступил на службу, но все равно: знал бы об этом. Поэтому – нет: кассир не подрабатывал ни скупкой краденого, ни торговлей липовыми сувенирами. Он, насколько мне известно, даже топливо не разводил, потому что и это контролировалось отнюдь не только Петроперу – владелицей заправки».

«Гм… ну, может быть, может быть…» – священник пожал плечами. – «В конце концов, это неважно. Возможно, молодой человек и не собирался договариваться с кассиром. Кассир-то, поди, как и нынешний, всю ночь обычно просиживал в магазинчике, не выходя из него, потому что боялся грабителей. А в дело оказался втянут случайно. Оказавшись же в него втянутым, отступить уже не смог. Как бы там ни было, но в первую роковую ночь молодой человек и Ланлаку пришли или приехали на заправку, молодой человек провел свою спутницу на задний двор и там зарезал ее. Если же непосредственно в убийстве участвовал и кассир, тогда они оба убивали ее. Но, конечно, может быть и так, что кассир стал случайным свидетелем убийства. Молодой человек заметил его, уговорил ничего не сообщать в полицию, рассказал, что произошло на самом деле, и, таким образом, сделал его своим соучастником. Но потом произошло то, что произошло. А именно – в ходе следствия по факту исчезновения Марии Эспиносы выяснилось, что одна из ее подруг уже после убийства проводила Марию на самолет, вылетавший в Лиму. Сомневаться в правдивости ее показаний не приходилось. В них никто и не сомневался: ни полиция, ни молодой человек. Получалось, что убийство как бы не совсем состоялось. Наверняка молодой человек бросился на заправку, там он вместе с кассиром заново раскопал яму, увидел, что тело по-прежнему лежало в этой импровизированной могиле… а дальше – больше: если полиция Лимы так и не смогла установить личность бросившейся с Шератона девушки, то молодой человек и кассир сразу же догадались, что произошло. И тогда они стали соображать, как быть, и чем вообще могло все это грозить. Подсказали им все те же легенды, только подсказка им не понравилась: Ланлаку намеревалась вернуться! Как быть? Да очень просто! Уничтожить останки, чтобы Ланлаку не смогла воспользоваться ими для воссоздания образа Марии Эспиносы. Но не просто уничтожить, а уничтожить наверняка: чтобы они вообще исчезли из нашего мира. А сделать это было можно только в такую ночь, когда открываются ворота между мирами. То есть в ночь, когда, как обещал Senamhi, начнется звездопад. В Рождественскую ночь. И вот молодой человек приехал на Рождественскую ночь в Писак под видом посещения своих родителей. Но после традиционного для Рождественской ночи ужина он вышел из дома и отправился на станцию. Там его уже поджидал кассир. Но…»

Священник замолчал. «Но, – продолжил вместо него комиссар полиции Писака, – произошло невероятное стечение обстоятельств. Шел-то юноша наверняка по дороге: там ведь, рядом с заправкой, и тротуара-то нет. Луна уже зашла. Звездопад еще не начался. Тьма – кромешная! И тут же – поворот. Какие шоферы из наших водителей, рассказывать никому не нужно: каждые сутки наши дороги обагряются кровью. Из-за поворота вылетел автомобиль. Молодой человек не успел отскочить, а водитель автомобиля не успел затормозить. Одно мгновение, и нет молодого человека. То есть, конечно, вот он, но уже без одной ноги и мертвый. Теперь-то можно предположить, что вряд ли хирург поспешил скрыться с места ДТП. Скорее всего, ровно наоборот: выскочил из машины и бросился на помощь. А когда понял, что молодому человеку уже ничем не помочь, осмотрелся и увидел растерянного кассира заправки. Мобильных телефонов тогда еще не было, а если и были, то далеко не у всех, да и вышек сотовой связи в Писаке тогда еще точно не было. Поэтому даже если у доктора и была такая дорогая по тем временам игрушка, воспользоваться ею он не мог. Подозвал кассира, спросил, есть ли на заправке обычный телефон, прошел вместе с кассиром в магазинчик и оттуда позвонил в полицию. Уверен: позвонил именно он, а не кассир. Потому-то никто тогда не усомнился в словах кассира, что он, кассир, ничего и никого не видел и полицию не вызывал. Если бы кассир позвонил лично, его бы, конечно, узнали по голосу. Но дальше что?»

«А дальше, – опять священник, – начался звездопад. Ворота между мирами открылись. Ланлаку вернулась, но – еще одна невероятная случайность! Еще до того, как воскреснуть в теле Марии Эспиносы, она увидела перед собой не только убийцу предавшего ее возлюбленного, но и того самого хирурга, который ее оперировал после падения с крыши отеля. Не сомневаюсь, что оперировал он, а не кто-то еще. Ланлаку не была бы Ланлаку, не была бы абсолютным злом, если бы не решила отомстить и тому, кто только что убил ее возлюбленного, пусть даже она сама намеревалась проделать что-то подобное, и тому, кто одновременно с этим чуть было не стал спасителем ее другого, уже абсолютно ненужного ей тела. Она взяла и… и…» – священник снова замолчал, но на этот раз немного растерянно.

«Видите ли, – сказал он после паузы, – наши представления о других мирах, мягко говоря, неполные. Даже противоречивые. Мы верим в то, что люди, покинувшие мир живых, попадают кто в рай, кто в ад, а кто в чистилище – в зависимости от обстоятельств жизни. Но вместе с этим мы верим и в то, что Страшный Суд еще только впереди, а значит, осуждения ушедших еще не было, как не было и вознаграждения. Это как если бы господин комиссар поймал воришку, доставил его в суд, суд отправил бы воришку за решетку, но местом отбывания наказания стал бы весь мир, то есть ничем не ограниченная свобода. Довольно абсурдно, правда? Вот так и с нашими собственными представлениями и верованиями. Однако даже такие запутанные, непоследовательные и не очень логичные верования дают нам образ многообразия миров – ничуть не меньшего, а вернее такого же, как и в древних верованиях кечуа с их миром мертвых и еще нерожденных, миром живых и вышним миром. Возможно, все человеческие верования имеют одну природу. Даже, скорее всего, так оно и есть. А если в этих верованиях имеется хоть частичка правды, в чем сомневаться мы не должны, да уже и не можем, получается удивительная вещь: не только взаправду существуют ворота между мирами, но правда и то, что миры способны хотя бы на время смешиваться друг с другом. Кечуа очень ярко представляли это смешение, но и мы представляем не менее ярко! Ведь что такое имеющиеся у нас представления о том же Страшном Суде, если не феноменальный по яркости образ смешения миров? Когда нет различия между мертвыми и живыми, между ангелами и людьми! Когда сама Смерть, и сам Бог, и сам дьявол смешивают все и вся, запутывая, обольщая и не давая видеть ни входы, ни выходы. Когда ворота между мирами открылись, Ланлаку всего лишь подтолкнула несчастного хирурга в том направлении, которое тот принял за дорогу домой. Или в Кальку – в дом родственников жены и тещи. Или в полицейский участок в Писаке. Доктор сел обратно в машину, завел мотор и, думая, что едет по правильному пути, поехал прочь из нашего мира. А потом ворота закрылись, и он, даже если он понял, что произошло, уже не смог ни вернуться сам, ни вернуть свою бывшую жену, ни вернуть свою тещу, ни вернуть своих детей. Вот почему полиция ни тогда, ни позже так и не нашла даже следов пропавшего автомобиля и хоть какого-то намека на то, куда могли исчезнуть люди. Их просто не стало в нашем мире живых».

Но ведь они не умерли? Ведь, как минимум, бабушка и один из детей подали голоса! Правда, только они одни, но… где хотя бы они? Мы можем как-нибудь их спасти? Вызволить оттуда, где они оказались?

Священник кивнул: «Об этом я и пытаюсь сказать с самого начала. Там, где они находятся, время наверняка не имеет никакого значения, как не имело оно никакого значения для кечуа и как не имеет оно никакого значения и в наших собственных представлениях об иных мирах – хотя бы о мире вечного блаженства или о мире вечных страданий. Поэтому они не могли умереть. Но если они не умерли, они не могли попасть ни в Уку Пача кечуа, ни в наши рай или ад, или чистилище. Поскольку ни Супаю не нужны живые, ни ангелам, ни чертям. Ланлаку все точно рассчитала в этой своей мести: она отправила несчастных в мир, где у них не могло быть никакого общения. В пустыню нравственную и физическую. В мир, где у них не могло быть никакой надежды на иную участь. В мир, где само отсутствие всего и вся должно было превратиться в бесконечное и беспросветное страдание. Возможно, так бы оно и получилось, если бы Ланлаку снова не просчиталась: совсем чуть-чуть, но почти непоправимо. Она не учла совсем крошечное обстоятельство: то, что бабушка детей – теща хирурга – была не просто бабушкой! Она была чистокровной кечуа и поэтому, оказавшись в пустыне, смогла сопоставить факты. А сопоставив их, подала надежду, зная, что возвращение возможно: ровно тогда, когда ворота между мирами откроются вновь! Что случилось с хирургом, его женой и вторым ребенком, для нас неважно: возможно, они тоже где-то рядом; возможно, зашли куда-то совсем далеко. Не имеет значения. Имеет значение только одно: время вот-вот настанет. И тогда в смертельной опасности окажутся и те, кто будут находиться рядом с останками Марии Эспиносы, и те, кто будут находиться на линии секе, превратившейся в линию смерти, и бабушка с ребенком, потому что Ланлаку, увидев, что и они возвращаются, на этот раз их просто убьет. Пустит им в глаза какие-нибудь образы, и они свалятся в реку. Или попадут под грузовик. Мы должны действовать. Нам нужно уничтожить останки Марии Эспиносы. Но так как даже прах, в который нам по силам их превратить, несет достаточно информации для восстановления образа, мы должны, едва откроются ворота, забросить прах в какой-нибудь из других миров. Там он не будет представлять никакой опасности. Призрак юноши знает намерения своей теперь уже вечной любви. Он потому-то и явился в наш мир: предупредить о грозящей людям опасности. Явился тогда, когда еще было время все это предотвратить!»