Excommunicado (СИ) - Темида Ди

Я собираюсь с духом и смотрю в упор на Рамиреса: лёгкая полуулыбка растягивает его рот, и в карих глазах вспыхивает неуместный энтузиазм, словно и не было вспышки минуту назад. Он тут же перебивает меня, явно услышав то, что ожидал:

— Есть вариант намного интереснее, Джейн, — следом на стол ложится ещё одна папка, молниеносно переданная от Смита хозяину. Более увесистая, с чёрной матовой обложкой. — Я не желаю ждать, пока вы будете пытаться распродать имущество: своё, Эдварда, неважно. Да и навряд ли у вас это получится, с учётом того, что родительский дом в залоге у банка, а ваша зарплата, складируемая в копилку-свинку, будет собираться месяцами, — меня уже не коробят его издёвки вкупе с официальностью: внутри только поглощающее, как чёрная дыра, опустошение. — Мы поступим следующим образом: с завтрашнего дня вы начнёте работать на «Сомбру». Вы ведь специализируетесь на экономических преступлениях, Джейн? Вот и славно. Станете адвокатом компании, будете улаживать наши… финансовые вопросы. И в тот момент, когда я решу, что ваши услуги окупили долг, я отпущу вас.

Едва он договаривает, я начинаю кашлять и понимаю, что из горла так вырывается истерический смех.

— О да… — я запрокидываю голову, надрывно смеясь, и ощущаю, как одновременно с этим слёзы снова начинают скапливаться в уголках глаз. — Ну конечно. Момент, когда вы решите… Это будет бесконечное рабство, сеньор Рамирес, и придётся ждать прихода второго Линкольна[1], чтобы выбраться из него.

Его глаза опасно щурятся, когда он слышит попытку уколоть в моей скачущей от эмоций интонации. Кажется, оценил, но мне всё равно.

Я никогда не стану на него работать.

«Но ты никогда и не собиралась становиться убийцей, Джейн…»

Нет.

Только не это.

Он не отберёт то, что у меня осталось — жалкие остатки достоинства и право выбора.

Свободу.

«Иллюзию свободы. Будь честна хотя бы с собой…» — омерзительный шепот внутреннего голоса, который ничем не заглушить, добивает ещё больше.

Вместо каких-либо слов, Рамирес распахивает папку — плавно и медленно, продлевая тем самым мою агонию — и протягивает мне лежавшую в ней ручку. Я невольно рассматриваю корпус, явно из белого золота, лаконичную надпись: «Visconti», и понимаю, что вот он — финал.

— Лучше тюрьма, чем работа на вас, — хрипло добавляю я: неуверенно, слабо, чувствуя, как мурашки покрывают кожу.

И понимаю, что проиграла. Потому что Рамирес четко распознал моё едва промелькнувшее в произнесённых буквах сомнение.

Пронзающий взгляд моментально загорается огнём триумфа, ведь его обладатель теперь решительно уверен в том, что в тюрьму я как раз-таки не хочу.

[1] Именно Авраам Линкольн подписал указ об отмене рабского труда в Штатах в 1862 году.

~V~

Кожа запястья всё ещё помнит холодный металл наручника, хотя он покинул её около часа назад.

За это время я успела сгинуть в котле унижения, костёр под которым с этого дня будет гореть по щелчку пальцев Рамиреса. В его руках не просто моя жизнь. В его руках — моё прошлое, настоящее и будущее.

Пока ознакамливалась с каждым пунктом договора о работе на «Сомбру», который, надо отметить, был составлен очень толково, успела миллион раз упрекнуть про себя отца, что связался с этим чудовищем. Как он вообще собирался возвращать ему эту сумму? Почему взял именно у Рамиреса, когда имел столько влиятельных друзей и знакомых?

Успела прокрутить в голове бесчисленное множество вариантов того, как избавиться от своего нового «босса» и висящего камнем на шее шантажа. И не нашла ни один. Неверный шаг с моей стороны — и я пойду ко дну.

Я оказалась в яме, которую невольно создала собственными руками и цепочкой событий, и впервые в жизни не знаю, как выбраться. Разум закован льдами оцепенения, где не видно ни конца, ни края.

Мы выходим со склада так, словно все втроём приехали сюда по делам. Мысли об оставшемся там распотрошенном теле сверлят дальний угол сознания, не давая покоя. На одеревеневших ногах я двигаюсь вперёд, страстно мечтая о падении метеорита на землю, ведь, судя по всему — это единственное, что могло бы меня спасти от Рамиреса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он странно молчалив, не удостаивает меня даже коротким взглядом, что, собственно, логично — я ведь больше никуда не денусь, не сбегу, не позову на помощь, поэтому он не обращает на меня внимания, пока мы вышагиваем до машины.

Смит держится за его идеально прямой спиной, диагонально от меня, замыкающей импровизированную колонну, и в какой-то момент опережает хозяина, чтобы открыть перед ним заднюю дверцу.

Я резко торможу, не дойдя пары шагов. Взгляд цепляется за наполированные хромированные диски, и память тут же даёт сбой, моментально перенастраиваясь с текущего на прошлое…

Руки ходили ходуном, пытаясь надеть нужную «головку» на трещотку, а колени дрожали так, что я съехала на месте, когда упёрлась ими в слегка грязный пол нашего гаража.

Ауди Роджера мирно застыла, словно спящее животное, которое не догадывается, что ему вот-вот перережут сухожилия на лапах. Не удивительно, что машина ему сегодня не понадобилась — судя по всему, эта сука забрала его на своей.

Мне не нужно было прикрывать глаза, чтобы вспомнить случившееся часами ранее — каждый раз, когда я моргала, картинка явственно вставала под веками. Под ними пекло так, что хотелось вырвать и оставить глазницы пустыми. Алая пелена коктейля ярости, ревности и шока всё застилала обзор, когда первый болт с трудом, но всё же отвинтился…

Я так резко встряхиваю головой, отгоняя воспоминание, что хрустит позвонок, и тут же отвожу взгляд от колёс мерседеса. Наблюдаю, как Рамирес совершенно спокойно собирается сесть в салон. Смит же обходит кузов, чтобы любезно открыть дверь с другой стороны и для меня.

И, несмотря на возникшие образы, кое-как беру себя в руки и решаюсь нарушить тишину, окрашиваемую лишь всё теми же звуками ветра.

Удивительно, каким неизменчивым остаётся мир вокруг, когда вся твоя жизнь часом ранее рассыпалась на осколки…

— Куда мы едем?

Рамирес, полусогнувшись, поворачивает голову, услышав мой осипший и неуверенный голос. Губ касается ироничная улыбка, которую я бы с удовольствием стёрла чем-нибудь острым.

— В ресторан, конечно. Нужно же отметить нашу сделку.

Страх отступил ещё тогда, когда моя подпись дрожащей нитью вплелась в каждую графу каждого листа объёмного договора. Терять ведь уже нечего, но какие-то крохи достоинства и самостоятельности я собираюсь оставить за собой. И уж тем более не планирую строить из себя покорную, коей не являюсь, и угнетенную, раз мне дальше работать на него. Не знаю, почему, но даю себе обещание, что Рамирес больше никогда не увидит меня такой слабой, опустошенной и униженной, как сегодня.

Поэтому сейчас я накатом чувствую раздражение, усталость и медленно закипающую в венах злость. И не хочу этого скрывать.

— Да и вы должны мне ужин, Джейн, — самодовольно добавляет Альваро, окончательно садясь, и кладёт ладонь на ручку, чтобы закрыть дверцу и оставить последнее слово за собой, но мой холодный ответ, обретший решительность в тоне, разрезает пространство:

— Я не поеду с вами ужинать, сеньор Рамирес, — сокращаю до него расстояние, не отводя мрачного взгляда, в который стараюсь вложить максимум презрения. И пусть я играю с огнём — он и так спалит меня дотла при любом раскладе, так почему бы напоследок не показать характер?.. — Если это возможно, довезите меня до людной части города, где я смогу взять такси.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Альваро впивает в меня ответный взгляд, как ястреб когти в свою жертву, но что поразительно — молчит. Лишь бросает своему водителю пару слов, медленно отодвигаясь подальше, и предлагает жестом сесть рядом. Очевидно, вспомнил об оставленных за дверью склада «хороших» манерах. Смит же, напоследок окинув меня вежливым взглядом, так не вяжущимся с обстоятельствами, с лёгким хлопком закрывает уже распахнутую для меня дверцу и идёт к своему месту, через несколько секунд тоже скрываясь внутри.