Убийство по французски - Мартин О'Брайен

Еще покупки для Бони были способом обострить его аппетит, взволновать кровь. Ее страсть к этому, озорное искушение, стремление включить его в любое решение — провести по лицу атласной чашечкой бюстгальтера, приложить его руку к украшенному лентами лифу тонкой комбинации, бросить вопросительный взгляд, когда ее ноготь движется по обрезу тонкого кружева или рюшечкам подвязки... Для Бони это было частью представления. Первый акт. Близость на публике. Своего рода заговор. Для начала с Жако, а потом, когда подходила продавщица, то и с ней. Бони вводила новое лицо так, словно та тоже играла роль в действе, рождая — улыбкой, прикосновением, взаимным доверием — дразнящее, дерзкое соучастие между ними двумя, которое оформляло и его роль во всем этом, когда они обе смотрели на него в ожидании одобрения, кивка, согласной улыбки.

— Эй, мечтатель, очнись. Поехали.

Жако вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним нетерпеливо дергал головой Гасталь. Автопоток опять двинулся, спасибо старому фургону «ситроен», появившемуся справа. Он зацепил столб ограждения на углу, смяв свои гофрированные бока, и перегородил запруженную одностороннюю улицу. Последние пять минут они с Гасталем ждали, когда рассосется затор на рю Сен-Ферьоль прямо напротив окон «Носибэ». Теперь, когда водитель фургона вылез из кабины, чтобы осмотреть ущерб, и отмахивался от душераздирающих звуков клаксонов скопившихся за ним машин, дорога расчистилась. Жако вдавил педаль газа, и магазин «Носибэ» остался далеко позади.

«Носибэ». Надо же, засесть в пробке именно в этом месте, думал Жако, когда их автомобиль проносился мимо светофоров и перестраивался по пути к Ле-Панье.

Большую часть дня — доклад Гимпье, визит к Рулли в «Ла-Консепсьон», знакомство с Гасталем, засада на типа по имени Рэссак, потом преследование не той машины — Жако удавалось не вспоминать о своей пустой квартире. О женщине, с которой провел последние два года, о том, что она — в этом Жако был уверен — ушла навсегда. Но всего пять минут, проведенные в пробке напротив окна «Носибэ», и воспоминания вернулись к нему.

Единственная приятность, решил Жако, сворачивая на Ке-дю-Порт, то, что Гасталь рассвирепел, так нелепо проколовшись с «мерседесом». К тому времени как они подъехали к управлению и Жако остановил машину, чтобы высадить Гасталя, тот уже привел себя в нормальное состояние.

— Гребаная дверь, — выругался он, дергая за ручку, пока Жако не потянулся и не открыл замок.

Не потрудившись поблагодарить Жако за помощь или ответить на его приветливое «Ademain»[15], Гасталь пронесся мимо охранников на проходной и исчез внутри здания.

Жако хихикнул, вырулил от тротуара и направился домой. Поделом жирному ублюдку, думал он. В игрушки играет. Слишком много раз смотрел «Французского связного[16]». Кем он себя считает? Попи Дойлом?

15

Моцарт в темноте звучал мягко, нежно, убаюкивающе. Спокойно и элегантно. Флейта, клавесин и рыдающая скрипка. Третий концерт в соль-мажор. Просто очаровательно.

Юбер де Котиньи сидел в своем любимом кресле в кабинете у окна и смотрел, как жена выходит на террасу. Он выключил настольную лампу, чтобы в окне ничего не отражалось — только размытый голубой свет от бассейна, золотой гамак луны, проглядывающий сквозь деревья... и его жена.

Сьюзи де Котиньи была босиком, одета в длинную шелковую накидку, которая трепетала при ходьбе у ее пяток. А Сьюзи де Котиньи умела ходить. Медленный, размеренный процесс, как музыка. Плечи распрямленные, руки скользят по бедрам, волосы подрагивают, как у модели на подиуме. Он смотрел, как она проскользила к краю бассейна и остановилась. Распахнув накидку и спустив ее с плеч, она позволила ей упасть к ногам. Как обычно, Сьюзи была обнаженной. Живот плоский, как доска, груди упругие и полные. Подняв руки вверх с томным изяществом, она забрала резинкой, снятой с руки, завивающиеся черной змеей волосы. Великолепное тело, решил де Котиньи, длинное и гибкое, ни унции жира. Он во все глаза смотрел на нее, оценивая по достоинству изгибы бедер и правильную форму тени между ног. Она подошла к краю бортика, поднялась на цыпочки, и ее стройное коричневое тело, как в масло, вошло в голубую подсвеченную воду, пропало из виду. Он знал, что ему не придется долго ждать. Довольно скоро она выйдет из воды, и представление продолжится. Представление нового мира, организованное для старого. Одно удовольствие, подкрепляемое другим. И над всем этим, лаская темноту, разливается безупречное музыкальное сопровождение.

Они вернулись домой позже обычного после выпивки с мэром на открытии выставки Миро в Музее Кантини на рю Гриньян и обеда в «О-Ме-де-Прованс» в Старом порту с его дочерью Мишель и ее мужем Томасом. Де Котиньи видел в этом большую победу — они вчетвером за одним столом. Такое удалось организовать всего второй или третий раз. Мишель с ее характером было трудно зазвать, к тому же ее американской мачехе еще предстояло завоевать расположение падчерицы.

— Она слишком молода, папа, — бесцеремонно заявила Мишель в тот день, когда де Котиньи сообщил, что он и Сьюзи собираются пожениться — «Короткая церемония в префектуре на следующей неделе. Надеюсь, ты придешь». — Я хочу сказать, что она всего на пару лет старше меня, ты это знаешь, — гнула свое Мишель.

— На шесть, если быть точным, — ответил де Котиньи. — А сколько же лет Томасу? — Он и так знал. Заместитель редактора «Ле Провансаль», вегетарианец, защитник окружающей среды, законченный альтруист и зануда, муж Мишель Томас Тенар был всего на несколько лет моложе Юбера. Он посмотрел на дочь, и та раздраженно вспыхнула.

— Это совсем другое, ты знаешь, — бросила она, решив, как всегда, оставить за собой последнее слово. Твердо прошла по комнате и захлопнула за собой дверь. Но спустя неделю Мишель приехала на свадьбу и не особенно искренне пожелала жениху и невесте счастья. И хотя с тех пор она держалась на некоторой дистанции, де Котиньи казалось, что в последнее время решимость дочери постепенно ослабевает.

Благодаря Сьюзи, конечно. Именно Сьюзи звонила, поддерживала диалог, не обращала внимания на пренебрежительное отношение. Приглашения на ленч или обед, прогулку на яхте или пикники, на виллу, устраиваемые ею небольшие суаре... Если Сьюзи де Котиньи решит, ей ничего не стоит очаровать даже гремучую змею, да так, что та вылезет из кожи.

Это именно то, что Сьюзи делала действительно хорошо, способность, которую Юбер де Котиньи ценил в молодой жене превыше всего. То, как она умела играть людьми, соблазнять их. Разоблачала, чувствовала их желания, знала, чем ублажить. И, делая это, доставляла удовольствие себе. Власть доставляла ей удовольствие.

Так было и у них, с самого начала. Единственная женщина из всех, кого он встречал, которая понимала, что ему хочется, и не видела в этом ничего предосудительного. Не осуждала, с радостью потакала его особым требованиям и извлекала из них удовольствие для себя. Вот почему он пошел за ней. Вот почему она стала его женой.

«Мы одного поля ягоды, — говорил Юбер, — чужаки, которым нравятся одни и те же вещи, хоть и с разных... перспектив». И она согласилась на замужество и на... перспективы. Только поставила условие — он никогда ни при каких обстоятельствах не прикоснется к ней пальцем. Вот что она ему сказала.

«Я могу спокойно и с удовольствием устраивать показы, — сообщила она ему, — но остального не потерплю». Это было ее условием, и, будучи джентльменом, Юбер дал слово и держал его.

За это, открыл он для себя, его ждали солидные награды. Все, что он должен был сделать, — это сказать, что идет к себе в кабинет, как сделал в этот вечер, когда они вернулись домой после обеда. И он точно знал, что она с удовольствием ублажит его последним ночным заплывом. Или он указывал свою гардеробную на первом этаже, рядом с их спальней, откуда наблюдал, как Сьюзи готовится к ванне или ко сну. Какие представления она устраивала!

Но ничто не могло сравниться с теми минутами, когда чертовка брала инициативу в свои руки. Молоденькие девочки, которых она находила, бродяги и беспризорные. Для него и для себя. Приведя кого-нибудь домой, он имел возможность наблюдать, как она играет с тем, до кого он «мог дотронуться пальцем».

Как хорошо Сьюзи знает его, думал Юбер де Котиньи, ощущая возбуждение при виде того, как она выходит из бассейна и устанавливает шезлонг всего в нескольких футах от его окна. Ложится на спину, раздвигает ноги...

Как она не похожа на его первую жену, Флоранс. Столь же красивую, но совсем не такую покладистую, когда речь заходила об удовлетворении его особых прихотей. Она развелась с ним, когда Мишель уехала учиться. Была довольно великодушна, чтобы указать на непреодолимые разногласия, но и достаточно хитра, чтобы получить свое. Почти начисто обобрала его.