Журнал «Вокруг Света» № 2 за 2005 год (2773) - Вокруг Света

Однако мы, автомобилисты, на Эверест карабкаться не стали, а, накупив у местной ребятни экзотических сувениров, отправились дальше на восток – туда, куда в 1920-х годах Николаю Константиновичу дорога была заказана, хотя теперь, будь он жив, он смог бы там остаться даже на постоянное жительство.

«В Ташилунпо (монастырь таши-ламы) три года назад поставили гигантское изображение Майтрейи – носителя нового века Мировой Общины. Эту идею принес наступающий век тибетского летоисчисления».

(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)

Место, закрытое в начале ХХ века и свободное для посещений теперь, – это Лхаса, но на пути туда стоит еще один важный город, занимающий в Тибете второе место, как по величине, так и по важности. В Шигадзе живет таши-лама (он же – панчен-лама), то есть тот, кого главой буддистов признает Китай. Однако в данное время древняя монастырская резиденция Ташилунпо пустует – нового ламу ведь нельзя определить при жизни старого – они сменяют друг друга «методом» реинкарнации. Десятый глава официальной «церкви» КНР скончался 15 лет назад (кстати, сразу после того, как позволил себе антикитайские высказывания), и теперь его 15-летний официальный наследник получает светское образование в Пекине. Закончив курс, он отправится в Шигадзе, чтобы провести здесь весь остаток жизни. А более известный у нас далай-лама, очевидно, останется в своем индийском изгнании до тех пор, пока существует Китайская Народная Республика.

«Сейчас волна внимания к Тибету. За стеною гор идут события. Но тибетская тайна велика. Сведения противоречивы. Куда исчез таши-лама? Какие военные действия ведутся на границе Китая? Что делается на монгольской границе?»

(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)

Сама столица Тибета, как мы и ожидали, замурована в бетон дорог и стекло технодизайна, забита сувенирами, бутиками, бытовой техникой и прочей ерундой. Но если, зажмурившись, пробраться сквозь все это и выбрать удобную точку, например крышу отеля «Мандала», то можно остановиться, замереть и часами смотреть, как вокруг храма Джокханг совершается Баркор Кора. Слово «кора», как уже стало ясно из рассказа о Кайласе, означает «круг» – и монахи, а также все, кто пожелает к ним присоединиться, от восхода до заката движутся по часовой стрелке вокруг Джоканга, дудя при этом в трубы и звоня в колокольчики. Движения их слитны и ритмичны, хотя в них чувствуется непринужденность и никто намеренно не старается идти в ногу. А какофония звуков выливается не то чтобы в мелодию – в единый, общий, лишенный всяких вариаций звук, хотя производят его по отдельности десятки людей.

Расфокусировав взгляд и распространив его на большую часть Лхасы– благо, обзор с крыши позволяет, – ты начинаешь отделять гам лоточников от благочестивых мантр, исходящих из уст паломников, распростертых ниц перед святынями. Глаз отказывается отличать 13-этажный дворец Потала (бывшее место пребывания далай-ламы) от 13-этажных же зеркальных бизнес-центров. Перестает существовать разница между запахами ячьего масла и курительных свечей. И становится легко не верить Н.К. Рериху в том, что «есть что-то сужденное в умирании старого Тибета. Колесо закона повернулось. Тайна ушла. Тибету некого охранять, и никто не хранит Тибет. Исключительность положения как хранителя буддизма более не принадлежит Тибету, ибо буддизм, по завету Благословенного, делается мировым достоянием. Глубокому учению не нужны суеверия. Исканию истины противны предрассудки». Ведь он, Рерих, как уже было сказано, в Лхасе не бывал. А только зарисовал свое представление о ней в последний год жизни – 1947-й.

Досье:

Государство в государстве

Про Московский университет часто говорят, что это государство в государстве, обособленный мир, живущий по своим писаным и неписаным законам. Человеку, впервые оказавшемуся в университете, это утверждение и впрямь может показаться справедливым. Но если хотя бы беглым взглядом окинуть 250-летнюю историю МГУ, то станет ясно, что он тысячью нитей связан со страной, переживал с ней все горести и радости и будет жив до тех пор, пока жива страна, создавшая Московский государственный университет.

Страшен был октябрьский вечер, когда под свист казацких нагаек и грохот винтовочных выстрелов на мостовые Моховой улицы падали десятки людей, возвращавшихся с похорон Баумана, а Большая физическая аудитория университета сделалась лазаретом. Год тот, по Рождестве Христовом 1905-й, обильно кропили кровью да сдабривали ненавистью. Испачкавшую университетские полы кровь отмывали долго, но бурые пятна все проступали снова и снова, словно знамение того, во что будет окрашен надвигающийся новый век. Так, по этому кровавому следу университет вместе со всей страной вошел в 1917 год…

Тернистая дорога ожидала университет– впереди были и обыски ЧК, и шабаш пролеткультовцев, и «философский пароход», и страшная война, и поиски космополитов. Но вечен свет, льющийся сквозь стеклянный купол Аудиторного корпуса. И казаковское здание, построенное «покоем», так и будет хранить покой всех своих обитателей. И все перемелет желтолицый маятник древних университетских часов, переживших пожар 1812 года. Жаль только старенького профессора Хвостова, в 20-м году удавившегося на ручке отдушины давно не топленной печки…

Для Московского университета новая страница истории начиналась с похорон – в октябрьских перестрелках 1917 года погибло человек двадцать студентов. Панихида прошла в Татьянинской церкви, мертвых отвезли на Братское кладбище, от которого теперь не осталось и следа, живым предстояло жить дальше, каждый день выбирая между отчаянием и надеждой.

Первый год революции был лют холодами, в почти не отапливаемых помещениях университета занятия подчас прерывались вовсе. Новая власть, поначалу занятая борьбой с врагами, не сразу обратила свой взор на Московский университет. Но уже в 1918 году Наркомат просвещения созвал совещание представителей высшей школы, на котором была предпринята попытка уничтожить ее автономию. В ту пору власть еще не нарастила мускулы, не рубила топором с плеча, старалась сохранять видимость приличий и законности. На том памятном совещании, пожалуй, впервые прозвучала мысль об упразднении университетов. Группа пролеткультовцев называла университеты не иначе как «феодальными пережитками» и настаивала на их ликвидации. Совещание не дало никаких результатов, и власть разразилась целым потоком декретов, которые в корне изменили всю жизнь высшей школы.

Отныне любой желающий, достигший 16-летнего возраста, мог прийти учиться в Московский университет – отменялись все виды вступительных экзаменов, не требовалось предъявлять никаких аттестатов, свидетельств об окончании средней школы, отменялась также плата за обучение. Невыполнение этого декрета грозило виновным судом Революционного трибунала. Совнарком настаивал на классовом принципе при зачислении в университет: «На первое место безусловно должны быть приняты лица из среды пролетариата и беднейшего крестьянства…». Уравнивались в правах и званиях все преподаватели вузов, в одночасье становившиеся профессорами с правом голоса в Совете университета. Из состава учебного заведения выбывали все, кто прослужил в звании профессора или преподавателя свыше 10 лет, вернуться к своей работе они могли лишь будучи избранными по всероссийскому конкурсу. Упразднялись юридические факультеты «ввиду совершенной устарелости учебных планов… полного несоответствия этих планов требованиям научной методологии». Студенты наделялись правом сдавать испытания в любое время по соглашению с профессором, вне зависимости от длительности пребывания в вузе, и получать соответствующее удостоверение.

Все эти декреты готовили почву для создания такой академической среды, которая отнеслась бы с большим сочувствием к притязаниям власти на управление высшей школой. Однако этот расчет оправдался далеко не во всем. Особенно показательным был результат зачисления в студенты всех желающих невзирая на уровень подготовки. В университет было принято колоссальное количество студентов. Если в 1917 году в Московском университете обучалось около 7 тысяч человек, то 2 года спустя их стало почти 23 тысячи. Лекции читались в 2—3 смены, зачастую в коридорах, на лестницах. При этом среди «вновь испеченных» студентов немало было людей неграмотных, не получивших даже начального образования, но уверенных в том, что они могут взять высшую науку «нутром». Дабы как-то исправить это положение, постановлением Наркомата просвещения при университете был организован рабочий факультет, где в полной мере реализовывался классовый принцип формирования нового студенчества. «Так как при приеме на рабфак в первые годы его существования учебная подготовка часто принималась во внимание в меньшей степени, чем социальное положение и общественно-революционные заслуги поступающих, то среди учащихся сплошь да рядом оказывались люди, едва умеющие читать, писать и считать, но зато вполне развитые, а в отдельных случаях годные даже и в высшую школу». Эта цитата из книги о Московском университете, изданной в 1927 году, дает представление о том, что из себя представлял рабфак. Бывший декан физико-математического факультета В.В. Стратонов позднее вспоминал: «Рабфаковцы силой захватывали понравившиеся им аудитории, не считаясь ни со своей фактической потребностью, ни с тем, что таким произволом нарушалось – а иногда делалось и вовсе невозможным – правильное преподавание на основном факультете. Под натиском этой самовольной молодежи профессорам приходилось кочевать из аудитории в аудиторию, иногда из здания в здание…»