Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба - Константин Маркович Поповский

этими, живыми могут считаться даже дворцовые статуи… Ну, рассказывай, что же наш рыцарь натворил на этот раз?

Маргрет: Тебе не интересно.

Горацио: Еще как. Не успокоюсь, пока не узнаю.

Маргрет: Отстань.

Горацио: Нет уж, скажи.

Маргрет (неохотно): Освободил от турок целый город.

Горацио: Браво!

Маргрет (с вызовом): И при этом не получил ни одной царапины.

Горацио: Каков везунчик! Султан, наверное, был в ярости. Надеюсь, он на этом не остановился?

Маргрет молчит.

Эй, ты ведь не хочешь, чтобы я умер от любопытства?

Маргрет: Если тебе это интересно, то он убил Фергакля.

Горацио: Вот это правильно. Человек с таким именем ничего другого и не заслуживает… Постой, или это не человек?… Молчи, я догадаюсь сам… Ставлю свой обед, что это злой волшебник, который, получал удовольствие от того, что насылал порчу на добрых христиан… Я угадал?

Маргрет: Ты читал!

Горацио: И близко-то не подходил.

Маргрет: Читал!

Горацио: Клянусь, что нет. Скажи-ка лучше, чем закончил наш доблестный герой? Ведь чем-то он закончил?

Маргрет: Как и полагается настоящему мужчине, господин Горацио.

Горацио: Похоже, это камень в мой огород. Так чем же?

Маргрет: Сначала он убил Фергакля, а потом пробрался в спальню к своей возлюбленной, которую Фергакль околдовал, потому что хотел на ней жениться… Ты опять спишь?

Горацио: Я само внимание. Пробрался в спальню…

Маргрет: Да. К Алине. И там нанес ей триста поцелуев!

Горацио: Вот чудовище. Так вот взял и нанес?

Маргрет: Не мудрствуя понапрасну, как некоторые.

Горацио: Надеюсь, она осталась после этого жива?

Маргрет: Жива и счастлива, как была бы счастлива на ее месте любая женщина.

Горацио: Но, послушай, триста поцелуев!.. Хотел бы я взглянуть.

Маргрет: И только?

Горацио: А что еще?

Маргрет: Еще?.. Ах ты, судак с холодной кровью! «Взглянуть»!.. Ну, конечно, если ты ни на что больше не способен, тогда тебе остается только глазеть!

Горацио: Ты клевещешь, Маргрет. (Скромно). Тебе хорошо известно, что если бы я захотел, то мог бы нанести не меньше.

Маргрет: Скорее, посадить. Как кляксу на бумагу или пятно на одежду. Судак несчастный! (Отворачивается).

Горацио (помедлив, с мрачным изумлением): Эй, Маргрет… Мне показалось, что ты меня сравнила с рыбой.

Маргрет молчит.

Меня, мужчину в точном смысле этого слова – с рыбой? С животным столь далеким от совершенства, что Творец не дал ему даже ног? Мужчину, где-то даже приятного собой, как мне говорили?

Маргрет: Отстань.

Горацио: Мне это сравнение не нравится.

Маргрет молчит, отвернувшись. Короткая пауза.

(Без выражения, негромко). А не нравится оно мне потому, что это правда… (Помедлив, без выражения). Эй, ты попала в точку. В самое яблочко.

Маргрет (обернувшись): Правда?

Горацио: И при том, истинная… (Мрачно). Я – рыба и даже еще хуже… Я дождевой червяк. Улитка. Засохший огрызок яблока, если тебе так больше нравится. Слизняк. Мокрица…

Маргрет (удивленно): Эй, что с тобой?

Горацио: Ничего. Видит Бог, навозная куча – и та заслуживает большего уважения. Если бы я мог, то с удовольствием плюнул бы себе в глаза.

Маргрет: Да, что с тобою, наконец?

Горацио (не сразу): Ты будешь надо мною смеяться.

Маргрет: Охотно, если будет повод… Ну? Говори, в чем дело.

Горацио: Принц. Он мне снился сегодня.

Маргрет: Фортинбрас?

Горацио: Нет, Гамлет. А утром, стоило мне только открыть глаза, как я почувствовал, что он стоит рядом и смотрит на меня, словно укоряя, что я не тороплюсь исполнить данное ему обещание.

Маргрет: Вот новости! Ты видел призрак Гамлета?

Горацио: Не глазами – сердцем. Мне казалось, он где-то совсем близко, стоит только протянуть руку. (Помолчав, негромко). Я обещал ему, Маргрет…

Маргрет: Быть его устами. Я это уже слышала сто раз… За чем же дело? Будь, раз обещал.

Горацио: Легко сказать. Да, разве я не пытался? Но все выходит так бледно, как будто я пишу молоком… Что рассказать? О чем? Один убил, другой мстит убийце и гибнет сам, – да разве в этом дело? В конце концов, такое случается на каждом шагу… Нет, тут спрятано что-то другое. И хуже всего, что оно ускользает от меня, стоит мне только взять в руки перо.

Маргрет (беспечно): Так не бери.

Горацио: Ты, верно, шутишь.

Маргрет: Тогда возьми.

Горацио: И взял бы, когда бы смог поймать за хвост саму суть, – то, без чего все остальное – только шелуха.

Маргрет (подразнивая): Так не бери.

Горацио: Не брал бы, может быть, если бы нашелся кто-то, кто взял бы его вместо меня.

Маргрет: О, Господи, ну, какой же ты сегодня скучный! Лучше почитай мне еще.

Горацио: Нет, погоди. Мне кажется, ты все-таки что-то не понимаешь.

Маргрет: Это после того, как ты прожужжал мне об этом все уши?

Горацио: Я говорю о рассказе, Маргрет… Хочешь знать, что это такое?

Маргрет: Ах, Боже мой, Горацио, отстань!

Горацио: Нет, ты послушай… Знаешь, что это такое? Рассказ? Иногда – ничего, просто пустое сотрясение воздуха, после которого ничего не остается. Но иногда случается другое; тогда он сдергивает завесу с Небес и Преисподней и меняет ход созвездий, сбивает с ног или выводит на улицу толпу, скидывает с трона королей и возводит на него тиранов. Но самое главное не это. (Негромко). Самое главное, что иногда он переживает время. Нет, не переживает – он сам становится временем, – даже больше, чем время и больше, чем мир… Ты понимаешь, что это значит?

Маргрет: Это значит, что из тебя никудышный рассказчик, вот что.

Горацио: Это значит, Маргрет, что рассказ сам рассказывает себя, когда захочет, выбирая для этого место, и время, и того, кого он заставит заговорить. Поэтому тебе остается только ждать, когда он поймает тебя в свои силки и заставит взяться за перо, чтобы убедиться, что ему дана власть делать обыденное – тайным, а преходящее – вечным… Все же прочее, – это только пустое сотрясение воздуха.

Маргрет: Слова. Слова. Слова… Стоит тебе заговорить об этом, как я начинаю умирать со скуки. Лучше почитай мне еще.

Горацио: Тебе не интересно?

Маргрет: Да, читай же!

Горацио (открыв лежащую на коленях книгу, немного обиженно): Ладно, если хочешь. (Читает). «И поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду, и оно заболело. И молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и, уединившись, провел ночь, лежа на земле. И вошли к нему старейшины дома его, чтобы поднять его с земли; но он не хотел и не ел с ними хлеба. На седьмой день умерло дитя и слуги Давидовы боялись донести ему, что умер младенец; ибо, говорили они, когда дитя было еще живо, и мы уговаривали его, и он не слушал голоса нашего; как же скажем ему теперь: «умерло дитя»? Он сделает с собой что-нибудь худое. И увидел Давид, что слуги его перешептываются между собою, и понял он, что дитя умерло, и спросил Давид слуг своих: умерло дитя? И сказали: умерло. Тогда Давид встал с земли, и умылся,