Архитектура жизни: закон случайных величин - Симонова Дарья Всеволодовна

Могу с уверенностью сказать — мне всегда было интересно создавать. Я один из немногих в деловой сфере занимаюсь не продажами, а создаю собственный продукт — наша фирма строит офисные здания. Моя работа строится не по общепринятым законам бизнеса, потому что я вкладываю душу в процесс и хочу получить надежный результат. Я хочу знать, что созданные при моем непосредственном участии дома необходимы людям. При этом я никогда не мыслил себя наемным работником. Мне было бы скучно подчиняться чужим правилам и режимам. «В неволе» я был бы ленивым и непроизводительным. Словом, я не воин, а созидатель. И мне кажется, подавлять созидательный импульс всеобщей воинской обязанностью — непозволительная роскошь для нашей страны.

14.

Водка, сникерс и грузинский чай

Сколько себя помню, с мамой у меня никогда не было скандалов. Наказывала — случалось! — за дело, но конфликта сына с матерью у нас никогда не было. Часто дети уходят из родительской семьи, обижаясь. С обидой остаются и покинутые родители. Но это не про меня, не про нас. Возможно, потому, что мама объясняла мне, всегда находя для этого время, где черное, а где белое. И я понимал. Мама моя всегда разделяла со мной мои желания, стремления. У нее не было никогда слова «нет» для меня.

Возможно, поэтому я получился таким… трезвовзорным.

Чтобы расти, взрослеть, ребенку необходимо иногда не слушаться взрослых. Отсюда те самые кризисы — трех, семи лет, кризисы переходного возраста. Это — отстаивание своего права на самостоятельные поступки, заявка миру: «Вот он я! Я имею право на собственные желания и мысли, а потому, будьте добры, считайтесь со мной! Иначе — бунт!» Сейчас мне это на моих детях очень хорошо видно: как только они начинают чувствовать, что их торопят или давят на них, — они тут же начинают упрямиться. Чем больше я или жена настаиваем — тем сильнее их сопротивление.

Я даже думаю, может, и правы японцы в своей воспитательной системе, и нам следует поступать, как они — позволять детям до двух-трехлетнего возраста делать все, что захотят, наблюдая только за тем, чтобы не покалечились и не навредили себе? Может, тогда ребенок вырастает без ограничений, делающих человека неуверенным в себе и своих силах? Хотя, конечно, если ребенок потребует играть с ним среди ночи, наверное, мне будет это выполнить трудно…

О своем опыте непослушания могу сказать, что все мои «не хочу» и «не буду», как правило, укладывались минут в десять — не дольше! И ссоры по этому поводу с мамой и бабушкой тоже длились не долго, минут пять, не более. Возможно, потому что меня никто не пытался переломить.

Единственный, кто мог это делать, вернее пытался, был папа. Но не в вопросах выполнения домашних заданий или каких-то бытовых моментах, а в плане фундаментального воспитания. С папиной точки зрения, все должно делаться по порядку: ровно в восемь утра надо чистить зубы, ровно в девять вечеpa — ложиться спать, а я этого страх как не любил, и мама не ограничивала меня подобными рамками: не хочешь — не делай, и никто, кроме папы, ни на чем особо не настаивал. Поэтому, конечно, с мамой я в большей степени чувствовал свою свободу волеизъявления, не принижавшую, однако, при этом ее влияния.

Да и не помню я, чтобы моя мама предлагала мне нечто принципиально чуждое, в корне противное мне, угрожая, что буду бит, наказан или что-то еще.

Зато с папой, бывало, баталии возникали. Однажды я даже, помню, обозвал его! В тот день на уроке французского мы проходили слово «шваль» — в его исконном значении «лошадь», и, обидевшись на папу за что-то, я использовал первое, что на ум пришло, а пришло вот это слово! Собственный-то словарный запас еще маленький был, и того обидного значения, в котором оно употребляется сейчас, я не знал.

Теперь я благодарен папе за гораздо большее, чем просто организованность, — хотя и это немало! Он научил меня видеть главное. За деревьями видеть лес. Замечать важные мелочи, но уметь воспарить над схваткой. Быть внимательным и даже дотошным, но и великодушным.

Однажды, лет в восемь, отправила меня мама в магазин сходить за хлебом, дав последние три рубля одной бумажкой, оставшиеся в ее кошельке до получки. Я купил хлеб и решил сделать маме приятное — мне очень хотелось проявить самостоятельность, чтобы она меня похвалила за мою хозяйственность, — купил я для нее и для бабушки журнал «Огонек» за прошлый год, и, поскольку сдача еще оставались, на все оставшиеся деньги купил я грузинский чай, восемь пачек. Пришел я, радостный, домой — мама, увидев мои покупки, ужаснулась, всплеснула руками и вскрикнула.

Я истратил все деньги!

Грузинский чай, как выяснилось, мы никогда не пили — только индийский, а старый журнал — он и есть старый. Но мама меня не ругала… А на следующий день взяла все восемь пачек этого несчастного грузинского чая и отнесла на работу — все ее сотрудники меня очень благодарили. Я был горд. Только маму мне жалко до сих пор…

…А что, если есть закономерность: разумные родительские позволения совершать детские ошибки предостерегают нас от тяжелых ошибок юности? От тех, что имеют трагические последствия. Разумеется, молодость вспоминается яркой мозаикой сумасбродств и глупостей. Но нажитый в детстве иммунитет хранит нас от той грани, перейдя которую назад уже не вернуться…

НА ТРЕТЬЕМ ИЛИ ЧЕТВЕРТОМ КУРСЕ, ВО ВРЕМЯ ОЧЕРЕДНОЙ ПЬЯНКИ. НАС УГОРАЗДИЛО ПОСПОРИТЬ. КТО КОГО ПЕРЕПЬЕТ. ПОСТАНОВИЛИ. ЧТО КУПИМ ПО ЯЩИКУ ПИВА. А ПОТОМ. ЕСЛИ МАЛО ПОКАЖЕТСЯ.

ВОЗЬМЕМ ПО БУТЫЛКЕ КОНЬЯКА. СОСТОЯЛОСЬ ВСЕ ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ ПРЯМО В ЗДАНИИ РОДНОГО ИНСТИТУТА

На первом курсе у меня была смешная история: поспорили мы с одногруппником Мишей, что я смогу разом, не запивая, десять «Сникерсов» съесть и если съем — он их оплатит. Первые я съел быстро, последние еле в рот заталкивал — они вылезали, падали; я пытался стряхнуть крошки голубям. С пятого-шестого «Сникерса» уже не мог слышать хруст их фантиков! Ел я часа два, пока не съел!

Как же мне плохо было после этого! Дышать не мог даже, с места сдвинуться. Час отходил. А в это время в институте меня ждала любимая девушка…

На «Сникерсы» после той истории, думал, вообще смотреть не смогу, оказалось — три дня. А Миша, когда мы с ним ту историю вспоминаем, говорит, что ему не жалко было заплаченных денег: зрелище того стоило.

Потом, в какой-то газете типа «Московского комсомольца» писали, что кто-то пытался проделать подобное и даже смог восемь «Сникерсов» съесть. Наивный, не знал он настоящих героев!

А однажды поспорили с однокурсниками, кто кого перепьет. Разгон получили все еще на первом курсе, когда в колхоз ездили картошку собирать. Там у нас водка была, и пили мы ее из жестяных кружек. Так с тех пор водка, запах ее неизменно ассоциируются у меня с запахом жестяной кружки. Позже стали пить, смешивая алкоголь разной крепости.

И вот на третьем или четвертом курсе, во время очередной пьянки нас угораздило поспорить, кто кого перепьет. Постановили, что купим по ящику пива, а потом, если мало покажется, возьмем по бутылке коньяка. Состоялось все это безобразие прямо в здании родного института. Народ из любопытствующих не расходился — всем интересно было, кто — кого, и что из этого выйдет; делали ставки.

Договоренность была — пить, не останавливаясь, запрещалось садиться и ложиться. В итоге Леша — этакий кабанчик по кличке Павлов, данной за сходство с министром финансов 1990-x, — на семнадцатой бутылке пива сел, а я этой «потери бойца» не заметил и, выпив все пиво из своих бутылок, допил Лешино. Тут случился вынужденный перерыв, что его и спасло от явного проигрыша: я пошел в туалет и не вернулся. Ребята забеспокоились, отправились меня искать, а я — никакой, стою, к стеночке прислонясь, — садиться-то нельзя!

Через какое-то время, через час, наверное, Леша протрезвел до состояния начальной стадии мышления. И стал думать. А также беспокоиться о том, что ему… пора вести меня домой! И повел — к метро.