Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

Говорил, а сам все пытался понять загадку владельца фабрики Карзинкина. И то сказать: сообщили, чтоб принят был и устроен как следует — оттого и самому пришлось потесниться, приличной квартиры сразу не оказалось, — ни в чем чтобы не получал отказа. А должность определена самая скромная — техник с годовым окладом в тысячу рублей. Мастера получают лучше. «Неспроста прислан, — вертелось в голове. — А где отгадка? От самого-то, сразу видать, много не выпытаешь». Попробовал взглянуть со стороны, спросил себя: «Как тебе показался Алексей Флегонтович?» И ответил: «Молчит все, словно обижен чем». «Молчит, — раздраженно подумал. — Когда же ему говорить, когда я сам, старый дурак, болтал без умолку».

Следом за гостем управляющий стал подниматься на крыльцо.

Антип забеспокоился, кашлянул в кулак.

Управляющий вынес ему несколько монет, протянул.

— Возьми. И гривенник на водку.

— Премного благодарствую, Семен Андреевич. Завсегда рады, — заторопился кучер. — Уж мы по совести распорядимся. За приезд вашего родственничка.

— Какого «родственничка»? — опешил управляющий. — Дурак! Ученый инженер Алексей Флегонтович Грязнов с сестрицей своей приехал.

3

Прихрамывая — вгорячах запнулся за камень, — Артемка брел к дому, раздумывал:

«Серый-то до чего хорош, только пыль стелется сзади. Вот как бы встретить папаню. Садись, папаня, конь — огонь. Отсель до Коровников в десять минут домчит, а ежели до вокзала — и того быстрей».

Спину саднило — здорово хлестнул дядька Антип.

Сегодня Артемке почудилось во сне, что отец уже пришел. Стоял середь каморки, большой, веселый и добрый, и все поторапливал тетку Александру и Марфушу, которые никак не могли связать в узлы одежду. Будто перебирались все вместе в деревянный дом, где от стен пахнет смолой, а за занавеской срамился их новый сосед Прокопий Соловьев — жутко оставаться одному в каморке, вот и ругался, не пускал их.

Хороший сон снился. Только сон разве взаправду? Открыл Артемка глаза — все стоит на своем месте, никто никуда не собирается. Вот разве Марфушина кровать, точно в праздник, устлана цветным лоскутным покрывалом, и сама она домывает пол на своей половине каморки. Наверно, налила воды на сторону Прокопия, вот он и стал ругаться, разбудил Артемку. Тетки Александры не было — на базар ушла спозаранок, за картошкой — вчера все говорила об этом.

Артемка спрыгнул с сундука, стал натягивать миткалевую рубашонку и штаны с веревочками вместо пройм.

— На вот новую. — Марфуша устало разогнула спину, откинула волосы с потного лица и сняла со спинки кровати глаженую чистую одежду.

— К папе пойдем, — догадался мальчик.

Марфуша кивнула.

— И на заработку не уйдешь?

— Не уйду.

— И на доработку?

— И на доработку, — улыбнулась она, щелкнула легонько по вздернутому Артемкину носу, спросила: — Обрадовался, бесенок?

Еще бы не радоваться! Артемка счастливо вздохнул. Как будто свету прибавилось в каморке, даже ворчание Прокопия стало добрее. Мальчик прошел на цыпочках по сырому скользкому полу к столу, поковырял ложкой загусшую вчерашнюю кашу. Есть со сна не очень хотелось.

— Погуляй, пока я прибираюсь, — сказала Марфуша.

Артемка выскочил на улицу. Утро было свежее, звонкое. Дрались воробьи на тополях перед корпусом. Со Всполья неслись гудки паровозов, лязг буферов, а совсем рядом возле Починок мычали коровы — там гуляло стадо. Артемка хотел бежать к пастуху — не даст ли поиграть в рожок, — но увидел возле конюшни дядьку Антипа. Давно хотелось прокатиться на запятках извозчичьей пролетки — Егорка Дерин с Васькой Работновым каждый день ходят на Широкую, караулят, когда кучер зазевается. Артемку откидывают — мал. А тут и без них случай выпал… Побежал… Антип уже выворачивал на мостовую — прицепился и вот на тебе: вся спина аж горит. Ладно еще Марфуша не видела, а то и от нее влетело бы. Строжится Марфуша, вроде мамани стала: этого не делай, туда не ходи. А Артемке, если разобраться, можно ее и не слушаться: не тетка Александра — сама еще девчонка, хоть и с косой, как у взрослых девушек.

Фабричные девушки каждый год после пасхи ходят за Починки, к Сороковскому ручью, заплетать на березах косы. В этом году Марфуша увязалась за ними. Все разбились парами, у каждой пары венок из березовых ветвей, целуются они через этот венок и говорят: «Не браниться, не ругаться». А после вынимают по вареному яичку, разбивают через венок и едят. Марфуша стояла одна — подружки ей не досталось. Подошла она тогда к елке, приложилась губами к шершавой коре, а потом яично стукнула. Ест и ревет, дуреха… Артемка все подглядел.

А потом пошла березку искать, чтобы на ней заплести косу. Примета такая есть: через какое-то время прибежит девушка к березе — если коса расплетена, значит, скоро замуж выйдет… Артемка на другой день расплел косу на Марфушиной березке — пусть радуется, когда прибежит смотреть…

Когда мальчик открыл дверь каморки, Марфуша уже собиралась, завязывала в узелок отцову чистую рубаху. За занавеской перед окном маячила нескладная тень Прокопия Соловьева. Наверно, не знал, куда себя приложить. Ехал бы в деревню — там у него дом и «семеро по лавкам», как он сам говорит. Раз приезжала его жена, и Прокопий весь день потихоньку свистел. Артемка тоже стал свистеть. Сел на пол к самой занавеске и ну вторить Прокопию. Тот удивился, постукал пальцем через занавеску по лбу мальчика и велел убираться в коридор. Артемка, правда, отодвинулся подальше, чтоб Прокопий не достал, но убираться не захотел. Так и продолжали свистеть оба: Прокопий — зло, а Артемка — со всей силы, пока не надоело.

В тот день в каморке стоял такой пар, что не продохнуть: жена Прокопия стирала белье. Выходя из каморки на половину Оладейниковых, она каждый раз спрашивавала:

— Чай, надоела я вам, тетка Александра? — И старалась шагать по одной половице.

Артемка тогда спросил ее.

— А зачем вы их посадили по лавкам?

— Кого, касатик? — не поняла она.

— А этих, семерых? — Артемка так и представлял: посадил их Прокопий на лавки, и они боятся спрыгнуть на пол, не то прибьет. Потому и казался ему высокий, нескладный сосед злым мучителем…

Марфуша приготовила узелок, потом стала переплетать косу, заглядывая в тусклое квадратное зеркало на стене. И торопиться не думает:

— Скоро ты? — захныкал Артемка.

— Господи, как ему не терпится, — невнятно сказала она, потому что губами держала шпильки. — Спешит, а еще и не умытый. Беги к умывальнику.

— Выдумала… Я и так. — Мальчик упрямо смотрел на нее, дожидаясь, когда она закончит крутить волосы.

— Тогда никуда не пойдешь…

Пришлось идти умываться, потом расчесывать волосы гребешком.

Наконец собрались.

— А его выпустят? Не как в прошлый раз?

— Обязательно должны, — успокоила Марфуша.

4

— Эк, заморила парнишку. Сказано тебе русским языком: когда выпустят — придет. Толку-то, что ты ждешь! Не велено тут стоять, уходи.

Так говорил рябой длинноносый солдат-фанагориец, стоявший на самом припеке у ворот тюрьмы. В застегнутом наглухо мундире он изнывал от жары, резал плечо ремень тяжелой винтовки. Солдат возмущался: «Такая упрямица!» Вот уже битый час торчит перед глазами, прислушиваясь к каждому шороху на тюремном дворе, мешает думать о своем. А когда солдату и думать, если не на посту.

— Иди, иди! Не ровен час, наткнешься на начальство. Мне за тебя попадет.

Марфуша отошла чуть-чуть и опять остановилась. Смотрит смело: «Хоть штыком коли — ждать буду».

— Его еще на той неделе должны освободить…

— До чего непонятливая! Должны, а не выпустили, — снова принялся втолковывать он. — Значит, так надо.

Отходил на несколько шагов и опять возвращался. Украдкой оглядывал ладную фигуру в ярком сарафане, слепили глаза белые полные руки с ямочками у локтей, светлые волосы заплетены в тяжелую косу. Нравилась она ему, иначе не посмотрел бы ни на что — прогнал, не положено. Пусть идет к калитке, где принимают передачи для заключенных.

В сквере через дорогу прямо на пыльной траве, свернувшись калачиком, спал Артемка. Умаялся! Хорошо инженеру с сестрицей — Антип с ветерком их до дому доставил. А Марфуша с Артемкой всю Большую Федоровскую ногами пылили. Версты три без малого. Возле постоялого двора Градусова пересекли московский большак и еще по берегу версту с лишком. Как не умаяться. Артемка все ждал: вот откроются тюремные ворота и появится папаня. Не пропустить бы… Лежа в тени под деревом, все глаза проглядел да так и уснул.

Марфуша возле солдата крутится, словно верит, что от него зависит, когда Федор выйдет. Будь трижды каменное сердце у бравого фанагорийца — все равно бы не вытерпел.