Миры Айзека Азимова. Книга 2 - Айзек Азимов

— Вы говорите это потому, что сами в родной среде чувствуете себя комфортно. Вы же не станете отрицать, что обмен у вас идет быстрее, чем у меня?

— Конечно, не стану, но какое это имеет значение? Я знаю, Энниус, в Империи распространен предрассудок, будто бы земляне отличаются от прочих людей, но в основе своей это не так. Впрочем, если вы прибыли сюда как миссионер антитеррализма, тогда другое дело.

Энниус застонал:

— Клянусь жизнью императора — лучших миссионеров, чем ваши сограждане, не найти. Замкнулись на своей мертвой планете, без конца растравляют свои обиды. Да вы просто незаживающая язва Галактики! Я говорю серьезно, Шект. На какой планете еще существует столько повседневных ритуалов и кто еще цепляется за них с таким мазохистским пылом? Дня не проходит, чтобы ко мне не явилась делегация из очередного органа власти, требуя смертного приговора для какого-нибудь бедняги, вся вина которого в том, что он проник в Запретную зону, или уклоняется от Шестидесяти, или просто съел больше, чем ему полагается.

— Но вы ведь почти всегда утверждаете все смертные приговоры. Вы только наигранно морщитесь, но не оказываете никакого сопротивления.

— Бог свидетель — я всегда борюсь за отмену приговора. Но что я могу поделать? Император твердо настаивает на том, чтобы во всех областях его Империи соблюдались местные обычаи. И это правильно, и даже мудро, ибо лишает народной поддержки разных идиотов, которые в противном случае устраивали бы бунт каждую среду. Если я начну упираться, когда ваши советы, сенаты и палаты будут настаивать на смертной казни, то поднимется такой визг, такой вой, такое пойдет поношение Империи и всех ее дел!.. Да скорее я просплю двадцать лет посреди легиона бесов, чем выдержу такую Землю в течение десяти минут.

Шект вздохнул и пригладил свою редкую шевелюру:

— Для Галактики, если она вообще помнит о нашем существовании, Земля — всего лишь осколок Вселенной. А для нас Земля — дом, к тому же единственный, который у нас есть. И мы ничем не отличаемся от вас, обитателей иных миров, разве что своей невезучестью. Мы толпимся на еле живой планете, огороженные тюремными стенами радиации, окруженные огромной Галактикой, которая нас отвергает. Как же быть, если нас пожирает горькая злоба? Вот вы, прокуратор, согласились бы отправлять избыток нашего населения во внешние миры?

— Мне-то что? — пожал плечами Энниус. — Против выступают люди, которые эти миры населяют. Им не хочется вымирать от земных болезней.

— Земных болезней! — сморщился Шект. — Заблуждение, которое давно пора искоренить. Мы никому не угрожаем смертью. Вот вы же не умерли, живя среди нас?

— Но я делаю все, чтобы избежать нежелательных контактов, — улыбнулся Энниус.

— Потому что сами наслушались дурацкой пропаганды ваших фанатиков.

— Но разве, Шект, наука не подтверждает, что земляне насквозь радиоактивны?

— Конечно. А как мы могли этого избежать? Вы тоже радиоактивны! Как и все обитатели сотни миллионов имперских планет. Мы радиоактивнее других, признаю, но недостаточно радиоактивны, чтобы кому-нибудь повредить.

— Боюсь, что средний житель Галактики убежден в обратном и не желает проверять на опыте, так это или не так. Кроме того…

— Кроме того, мы не такие, как все, хотите вы сказать. Мы не люди, потому что под действием радиации мутировали и превратились неизвестно в кого. Но это тоже не доказано.

— Однако все в это верят.

— Так вот, прокуратор, пока все будут в это верить и относиться к землянам как к париям, в нас не исчезнут те качества, которые так неприятны вам. Если нас немилосердно отталкивают, как же нам не толкаться в ответ? Вы ненавидите нас — так не жалуйтесь, если мы платим вам взаимностью. Нет-нет, мы не столько злодеи, сколько жертвы.

Энниуса огорчила вызванная им же вспышка. Даже лучшие из землян, подумал он, одержимы той же слепой идеей — Земля против всей Вселенной.

— Шект, уж вы простите меня, если я был груб, — примирительно сказал он. — Примите во внимание мою молодость и скуку, от которой я страдаю. Перед вами бедный сорокалетний юноша — сорок лет для политика младенческий возраст, — отбывающий на Земле трудное время ученичества. Могут пройти годы, пока эти болваны из Департамента внешних провинций не вспомнят обо мне и не переведут в более приличное место. Поэтому мы с вами оба — узники Земли и оба граждане великого мира разума, где нет ни планетных, ни физических различий. Дайте же мне руку и будем друзьями.

Морщины на лице у Шекта разгладились, точнее, сменились другими, более благодушными. Он от души рассмеялся.

— Вы произносите слова просителя все тем же тоном имперского дипломата. Вы плохой актер, прокуратор.

— Тогда станьте, не в пример мне, хорошим лектором и расскажите мне о вашем синапсаторе.

Шект опешил и снова помрачнел.

— Значит, вы слышали о моем приборе? Так вы еще и физик, а не только администратор?

— Мне полагается знать все. Нет, правда, Шект, я действительно хочу знать.

Физик заглянул в лицо прокуратору, помедлил, задумчиво ущипнул губу.

— Не знаю, с чего начать.

— О Боже, если вы обдумываете, как объяснить это математически, то я облегчу вам задачу. Математику оставьте в стороне. Я ничего не смыслю в ваших функциях, тензорах и прочем.

— Ну что ж, если излагать популярно, то прибор предназначен для увеличения способности человека к восприятию.

— Человека? Вот как! И он работает?

— Хотел бы я сам это знать. Нам предстоит еще много потрудиться. Я посвящу вас в суть дела, прокуратор, а там судите сами. Нервная система человека, и животных тоже, создана из нейропротеиновой ткани, а эта ткань состоит из огромных молекул, электрическое равновесие которых очень неустойчиво. Малейший стимул нарушает равновесие молекулы, она восстанавливает его, толкая другую, и так далее, пока импульс не дойдет до мозга. Сам же мозг представляет собой огромное скопище таких же молекул, соединенных между собой всеми возможными способами. Поскольку количество нейропротеинов мозга достигает примерно десяти в двадцатой степени — это единица с двадцатью нулями, — то количество возможных комбинаций достигает факториала десятой — двадцатой степени. Это такое огромное число, что если бы все электроны и протоны во Вселенной сами стали бы вселенными, и все электроны и протоны в этих новых вселенных снова стали бы вселенными, то и тогда число электронов и протонов во всех этих вселенных не сравнилось бы с числом комбинаций молекул мозга. Вам пока все понятно?

— Ни слова, благодарение небу. Если бы я пытался следить за вашей мыслью, то уже залаял бы от такого напряжения ума.