Отравленная маска - Валерия Вербинина

Атмосфера скорби подействовала на Амалию угнетающе: воспоминание о недавнем собственном горе было еще слишком живо в ее сердце. Она не предполагала, что ей придется снова столкнуться со смертью так скоро, – не переживая, не соболезнуя, из одного приличия, и это было ужаснее всего. Ей сделалось мучительно стыдно.

«И что я тут делаю?» – спросила она себя.

Тетка на ступенях лестницы разговаривала с каким-то высоким, необыкновенно прямым господином в сверкающих орденах. Господин изо всех сил старался казаться спокойным, но худое лицо его, обрамленное седоватыми баками, то и дело нервно подергивалось. «Это, наверное, отец умершей», – мелькнуло в голове у девушки. Тетка глазами дала ей знак подойти, но Амалия сделала вид, что не замечает его. Она повернулась и, как на грех, нечаянно наступила на ногу какому-то молодому человеку. Молодой человек ойкнул и выронил папку, которую держал под мышкой. Из папки высыпались бумаги. Амалия, желая исправить неловкость, скороговоркой пробормотала извинение и нагнулась за ними, но молодой человек сделал в точности то же самое, в результате чего они еще и столкнулись лбами. Молодой человек покраснел, Амалия тоже, но внезапно ей стало смешно. Тетка, стоя на лестнице, делала ей страшные глаза.

– Э-э… не трудитесь, я сам, – пролепетал молодой человек. Но Амалия, смеясь чуть ли не вслух, одарила его таким сияющим взглядом, что он поневоле тоже улыбнулся. Про себя Амалия отметила, что он очень некрасив, черты лица угловаты и резки, но улыбка у него мальчишеская, открытая, замечательная. Когда он не улыбался, то казался насупленным и выглядел гораздо старше своих лет – хотя ему вряд ли было больше двадцати с небольшим.

– Прошу прощения, это я виновата, – сказала Амалия. – Я безумно неловкая.

Вместе они собрали злополучные бумаги обратно в папку и поднялись на ноги. Молодой человек тщетно искал, что бы еще такое сказать, и Амалии стало немного жаль его. «Застенчив, – подумала она и, скользнув взглядом по его обтрепанным рукавам, мысленно прибавила: – И беден».

– Вы очень милы, что помогли мне, – он снова залился румянцем, – но, право же, не стоило…

Тут сзади подскочил щегольски одетый юноша с крошечными усиками в виде запятых и хлопнул его по спине сложенной газетой, которую держал в руке. Молодой человек побледнел и запнулся на полуслове.

– Ба, Зимородков, и ты здесь! – вполголоса, чтобы не нарушать приличий, воскликнул щеголь. – И кто это с тобой? Прелестная барышня. Ты ее уже допросил? Если это сестра Жюли, я с удовольствием ее унаследую, – и он послал «сестре» красноречивый томный взор.

Зимородков покрылся пятнами. Он раскрыл было рот, чтобы ответить, но Амалия опередила его.

– К сожалению, – сказала она с самой очаровательной непринужденностью, – я не сестра Жюли, а ее бабушка. Так хорошо я выгляжу, потому что каждый день купаюсь в крови записных ловеласов. Пожалуй, для сегодняшней ванны вы мне подойдете.

Щеголь опешил. Зимородков фыркнул и поглядел на Амалию благодарными глазами.

– Ванны крови! – простонал щеголь. – Готические романы! Обожаю Анну Радклиф. Мадемуазель, вы меня покорили. К вашим услугам, – тут он лихо свел вместе каблуки и носки и склонился в низком поклоне, – Емельян Верещагин. Журналист. Пока неизвестный широкой публике, но в будущем, как знать… Однако как это может быть, что я вас до сих пор не видел?

– Дело в том, – ответила девушка совершенно серьезно, – что я стала брать ванны совсем недавно. Да-с.

– А-а, понимаю! Вижу. Вы меня презираете, прекрасная незнакомка. Берегитесь, я все равно узнаю, как вас зовут, и тогда месть моя будет ужасной. Статья в тысячу слов. Четыре колонки, и все они – о вашем совершенстве!

Амалия повела носиком.

– Всего тысяча? – задумчиво протянула она. – Как низко вы меня цените, господин журналист!

Верещагин опешил вторично. Для журналиста, изрядно понаторевшего в общении с людьми, это была настоящая катастрофа.

– Восхитительно! – пробормотал он. – Меня поставили на место. Молчу. Все, больше ни слова! – И молодой человек тотчас же вцепился в Зимородкова: – Но ты-то что тут делаешь, друг сердечный? Ведь, кажется, это вовсе не по твоей части.

– Я знал покойную, – ответил Зимородков, бросая на Амалию отчаянные взгляды.

– Знал? Вздор! Кого ты хочешь этим обмануть?

Сквозь толпу к ним уже спешила скандализованная купеческая вдова.

– Амели! – строго сказала она.

– Лариса Сергеевна! – кинулся к ней Верещагин. – Помните меня? – и присосался к ручке, как осьминог, и почтительно облобызал ее, а за ней и вторую.

– Емеля-пустомеля! – сказала Лариса Сергеевна, смягчаясь и грозя ему пальчиком. – Куда ты запропастилась, chère nièce?[20] – обратилась она к Амалии.

– Благодетельница! – простонал Верещагин, молитвенно складывая ладони. – Умоляю, представьте меня вашей племяннице! Иначе я наложу на себя руки посредством утопления в бочке с чернилами, а не то пронжу себе грудь заостренным гусиным пером!

– Болтунишка! – сурово осудила молодого журналиста купеческая вдова, однако Амалию все же представила: – Амалия Тамарина, моя племянница. А это Емеля Верещагин, пустейший из смертных.

– Ну что ж вы так! – закручинился журналист. – За что казните, незабвеннейшая?

– А вас как зовут? – спросила Амалия у юноши с папкой, которого знала только по фамилии.

– Меня? – вот тут он побагровел по-настоящему и едва выговорил собственное имя: – Александр Зимородков.

Амалия хотела сказать: «Очень приятно», но тут, как нарочно, встрял несносный Верещагин.

– Из московского департамента полиции, – ввернул он медовым голосом.

– А что такое? – всполошилась Лариса Сергеевна. – Что-то случилось?

– Как вы впечатлительны, ma tante[21], – укоризненно заметила Амалия. – Человек просто пришел выразить свои соболезнования.

Емеля-пустомеля недоверчиво фыркнул. Еще одна корзина с цветами поплыла вверх по лестнице. Амалия невольно обратила на нее внимание – в корзине были только орхидеи. Их головки печально покачивались.

– Жених! – ахнул Верещагин. – Граф Полонский!

– Comte Eugène?[22] – удивилась Амалия. – Разве он уже приехал из Франции?

Однако граф все же был здесь: хотя Амалия видела его со спины, трудно было спутать с чьим-то другим стройный силуэт человека, легко поднимающегося по ступеням. На лице Ларисы Сергеевны отразилась сложная смесь удивления и уважения.

– Как, моя дорогая, вы знаете графа Полонского?

Амалия лишь пожала плечами, не снисходя до объяснений. На самом деле она видела графа только раз в Париже, на приеме у русского посланника, и они даже не были друг другу представлены. Впрочем, chère tante вольна думать себе, что хочет, – это ее право, и Амалия не собиралась ее разочаровывать.

– А вот и мать графа, – заметил Верещагин. – Вы знакомы с ней?

Он обращался к Амалии, но Лариса Сергеевна поспешила принять его слова на свой счет.

– Я бы желала, – сказала она, – но… Вы не могли бы представить меня?

Верещагин с явной досадой увел купеческую вдову. На лестнице граф Полонский на миг повернул к кому-то голову, отвечая на приветствие, и взгляд его при этом упал на Амалию. Она опустила глаза, а когда вновь подняла их, отец Жюли с протянутыми руками уже спешил навстречу молодому человеку. Они обнялись, как самые близкие люди. В глазах старика стояли слезы, Полонский что-то успокаивающе твердил ему, немного позади его мать – дама с надменным, когда-то фантастически красивым лицом – обмахивалась пышным веером из черных страусовых перьев. Граф Евгений… Какая досада – ведь он наверняка скажет тетке, что они незнакомы. Амалия встряхнула локонами (левый так и норовил угодить в глаз) и обернулась к Зимородкову. Странное дело, он еще не ушел.

– Значит, вы работаете в полиции? – спросила она. – Раскрываете убийства?

Зимородков потупился. У него были темные лохматые волосы и угольно-черные глаза. Высок ростом, шея короткая, мощная, плечи широкие, над верхней губой тонкий поперечный шрам. Одним словом: мужлан. Всякая другая барышня нашла бы его необыкновенно уродливым, но Амалии он почему-то нравился. Он был диковатый, жутко застенчивый, но при этом невероятно милый.

– Нет, – сказал он, словно нехотя. – Я, собственно, по мелким кражам больше… Вот.

И, сердясь на себя за то, что не сумел солгать половчее, представить свою фигуру в более выгодном свете, взглянул Амалии в глаза. Она улыбалась, и ее лицо по-прежнему излучало тот мягкий свет, который не давал ему отойти от нее.

– А собираете про убийства, – заметила она, мизинчиком, обтянутым кружевом перчатки, указывая на папку. – Зачем?

Пока он раздумывал, что бы такое ей ответить, она запросто взяла его под руку и повела за собой, подальше от скорбных гримас и траурной, церемонной толпы.

– Я собираю про нераскрытые убийства, – сказал он, про себя думал: боже, как глупо… Такая красивая барышня, сразу же видно, аристократка, а ты ей про такое, медведь несчастный! Осел ты, вот кто… – И, знаете, разные там случаи, не поддающиеся объяснению. Ведь не всегда нам удается найти виновного, бывает и так, что он уходит от нас.