Дорога к Зевсу - Алексей Азаров

Если верить записи в солдатской книжке, то сегодня Францу Леману исполняется тридцать шесть. Почти старик. Еще чуть-чуть — и пора на покой. У каждой профессии свой потолок, но, к счастью, статистика не учитывает представителей моей специальности и отсутствие точных данных дает мне возможность с равной долей вероятности считать за предел как 40, так и 80. Лучше, конечно, последнее. А почему бы и нет? Я более или менее аккуратно ем, почти нормально сплю, гуляю, читаю газеты и — маленькая роскошь! — хожу в кино, предпочитая хронику игровым лен­там. Словом, я веду жизнь тыловика, и виски мои не посеребрены сединой. Больше того, когда позволяют обстоятельства, я не прочь пропустить рюмочку-другую и подмигнуть хорошенькой женщине, если она готова завести знакомство. Ежели что меня и доконает — дегтярного цвета дрянь, которую я вдыхаю вместе с дымом суррогатных сигарет. Счастливчик, да и только! Правда, при всем при том нервы у меня порой пошаливают, и мне стоит трудов заставить себя спать, есть, ходить, пялить глаза на экран, по которому с устрашающим лязгом катят танки непобедимого вермахта и проносятся самолеты доблестных люфтваффе.

36 лет. Это по данным солдатской книжки. Между нами говоря, мне немного больше. Прикинув то да се, я склоняюсь к выводу, что все календари врут и Одиссею стукнули круглые 100. Я стар и мудр, как Змий. И мне чертовски хочется поменять жизнь тыловика со всеми ее льготами и преимуществами на любую иную, где черное есть черное, а белое — бело и человек, выходя на улицу, не ругает мать-природу за то, что она не снабдила его парой лишних глаз на затылке.

До чего же она необходима мне — пара глаз! Субъект, приставленный Цоллером, умудрился уже дважды потерять меня: сначала у перекрестка на Кенингштрассе, а позже — уму непостижимо! — возле полицайпрезидиума на Александер-плац. Пришлось высунув язык рыскать по всей площади, чтобы попасться ему на глаза. Нескладный, с длинным лицом и печальным носом, он торчал возле витрины универсального магазина и, привстав на цыпочки, пытался через головы прохожих углядеть Франца Лемана на противоположной стороне — как раз там, где его не было. Я “засветился”, и парень потащился за мной через центр до дома Магды… Где он опять отстал, чертов недотепа?

Я медлю у подъезда, перевязываю шнурок на ботинке. Покончив с одним, принимаюсь за другой. Держу пари, что Цоллер приставил ко мне не гестаповца, а сыщика из КРИПО, шепнув ему на ушко, дескать, Франц Леман — карточный шулер или тип с дурными сексуальными наклонностями. В сфере наружного наблюдения сотрудники КРИПО отнюдь не титаны; к тому же мобилизация отняла у них большую часть кадров. Приходя к этим выводам, я лишний раз констатирую и то, что советник Цоллер, по всей видимости, решил начать охоту за Варбургом без помощи высшего начальства.

Ну вот, слава богу, появился! Где ж ты отстал, сукин ты сын! Успокоенный, я завязываю шнурок двойным узлом и захожу в подъезд, оставив “тень” дежурить на морозе. Ничего, сегодня всего-навсего — 6 по Реомюру, если верить старинному гра­дус­ни­ку в бронзовой оправе, висящему на фронтоне; в крайнем случае, продрогнув, молодчик отогреется возле батареи на лестничной площадке. На его месте я бы так и поступил.

Магда, предупрежденная по телефону, встречает меня вор­ча­нием и делает попытку обнять. Руки у нее в муке, катышки теста прилипли к переднику, и я тороплюсь отстраниться — мой един­ственный костюм порядком поношен и не выдержит радикальной чистки.

— Достали? — спрашивает Магда, и глаза ее вспыхивают при виде пяти яиц, извлеченных мною из кармана. — Ну и молодец же ты, Франц.

От радости она даже перешла на “ты”, — яйца сейчас такая редкость! Я ставлю на стол две бутылки водки и длинные флаконы кюммель-карамели — дамского напитка, застрявшего где-то посре­дине между пивом и ситро. Кутить так кутить!

— Сейчас я их вобью в тесто, — бормочет Магда, осмат­ривая яички. — Похоже, свежие. Я их вобью, и выйдет славный пирожок, пальчики оближешь. Тебе не будет стыдно перед своей птичкой за старую Магду и ее стряпню. А кто она такая, а?

— Вечером познакомитесь. А что, если капитан?..

— Он не придет. Ну ладно, проваливай, Франц, и не смей яв­ляться до полседьмого. Ты мне мешаешь, слышишь?

Почти счастливый я выхожу на улицу, и “тень” тянется следом, отставая на переходах. Ну что с ним делать? Не могу же я взять его за ручку и водить за собой?

Я бросаю взгляд на уличные часы и ускоряю шаг. Ровно в половине шестого я должен быть в конторе и сообщить фрейлейн Анне, состоится ли торжество. Со вчерашнего вечера я обхаживаю ее, умоляя почтить присутствием вечеринку у Магды, и поначалу получил категорический отказ, потом неуверенное “я подумаю”, а сегодня утром — согласие и улыбку. Очень хочется верить, что метаморфоза эта относится на счет моего личного обаяния, и только его одного.

Думая об этом, я вхожу в главный подъезд конторы и, дружески кивнув швейцару, проникаю в зал. Фрейлейн Анна на месте; строгое лицо, пальцы на клавишах машинки. Я тихонько кашляю в кулак и жду, когда она оторвется от дела… Да, эта женщина по-настоящему красива. Я и раньше понимал, что в известном смысле красота опасна, а сейчас испытываю сочувствие к фон Арвиду. Мудрено ли, что он потерял голову?.. А я сам?.. Осторожно, старина! Как ни верти, Анна во всех отношениях не ровня ночному сторожу. Даже если сторож сопричислен к “элите нации” и носил погоны гауптшарфюрера. Рунические знаки и всякая такая мистика здесь теряют силу. Ты можешь тратить хоть век на ухаживания и сыпать перлами красноречия, но ничего не добьешься… Однако добился же!

— Все в порядке, — говорю я и понижаю голос: — Ну и смотритесь же вы, чистая артистка!

— Осторожнее, Франц! — шепчет Анна, выразительно кивая в сторону столов. И громко: — Господин управляющий просил вас зайти.

— Да ну? А зачем?

— Это правда, Франц. Учтите, у него неважное настроение. Идите и, если можете, постарайтесь не опоздать. Ровно в шесть у метро?

Она улыбается мне одними глазами и вновь опускает пальцы на клавиши. Машинка стрекочет ровно и быстро, и под этот стрекот я ступаю за порог кабинета, почти в благоговейную тишину.

— Хайль Гитлер! Господин управляющий искал меня?

— Леман… О господи, что за привычка кричать? Проходите.

Я застываю в полуметре от стола. Фон Арвид болезненно морщась, выпрямляется в кресле. Настольная лампа освещает его лицо, утомленное и несвежее. Тонкие руки, пропитанные голубизной, беспокойно шевелятся; пальцы едва заметно подергиваются.

— Один вопрос: где вы спите, Леман?

— Здесь, в конторе.

— В моем кабинете? — уточняет фон Арвид. — Не так ли? Не возражайте, Леман, я знаю, что говорю… Да и вы, по-моему, превосходно понимаете, о чем идет речь. Да или нет?

— Иногда я сплю на вашем диване, господин управляющий.

— И в таком случае, надо думать, вы берете на себя ответственность за все, что происходит здесь ночью. Это так?

Фон Арвид недобро и выжидающе смотрит на меня. Голос его приобретает пугающую сухость.

— Надо понимать также, что в обязанности ночного сторожа не входит осмотр ящиков моего стола!.. Нет, нет, Леман! Не торопитесь протестовать. Сначала факты, потом слова. Вы не ребенок и должны соображать, что, кроме вас, по ночам здесь никто не бывает, а утром я первым вхожу в кабинет. Ключи есть у вас и у меня… Я не сторонник крайностей, Леман, но должен вас предупредить: при повторении я уволю вас. Да, уволю! Что бы там ни предпринимали в Трудовом фронте и… где угодно!

Миленькое дело! Я и не думал прикасаться к его ящикам. Выходит, человек Цоллера хозяйничал здесь и был неловок — случайно или умышленно, — а теперь убытки списываются на меня.

— Послушайте, Леман, — говорит фон Арвид, постукивая пальцем о стекло. — Будет правильно, если я заберу у вас ключ от кабинета. Я могу и заблуждаться в отношении того, кто проверял мою переписку, но убежден, будет лучше, если дверь окажется закрытой для всех. Без исключения.

— А пожар?

— Что?

— А если ночью вспыхнет пожар? Тогда как?

Невозмутимо и тупо я выкладываю аргументы, препятствующие выдаче ключа. Фон Арвид явно не понимает, что делает грубую ошибку. Очевидно, Цоллер пытается запугать его; как известно, паника порождает суету и промахи… Первый уже совершен. Разговор со мной — это же ни в какие ворота не лезет! Ладно, кто бы он ни был, фон Арвид, но Франц Леман не заинтересован в его гибели. Вполне достаточно того, что человек Цоллера в конторе ведет свой учет каждому шагу управляющего, а так как я догадываюсь, кто он, то убежден, что ни один штришок не пройдет мимо его внимания.

— Это очень, очень опасно, — бубню я упрямо, давая фон Арвиду понять, что не отступлюсь от своего. — По правилам ключи должны быть у сторожа, а против правил я не пойду. Хоть что хотите делайте!

Фон Арвид опускает глаза; щека его, освещенная лампой, напрягается; черный костюм резко подчеркивает белизну кожи.