Богиня Дуня и другие невероятные истории - Давид Дар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Я пришло сюда потому, что маленькую Вареньку вчера увезли в больницу.
- Но это же отлично! - воскликнул дядя. - Вы просто не можете себе представить, что это было за несносное существо. Наказание это было, а но существо!.. Садитесь, пожалуйста. Извините, что я в подтяжках и у меня не прибрано, но, знаете, ко мне так редко приходят гости, что нет никакого стимула прибирать в комнате. - И, поджав под себя ноги, дядя потеснился, уступая Горю место на краешке дивана.
Горе село. Оно протянуло руку и обняло дядю, как вчера обнимало племянника.
- Если бы вы только знали, как Андрей ее любит. - сказало Горе. - Если бы вы только видели, как on глядел на нее, когда она лежала на кро вати, маленькая и беспомощная, словно подбитая птичка!..
Горе говорило так жалостливо, что дядя стал посапывать носом, потом всхлипнул, и по его небритым щекам потекли слезы. Через час он уже лежал, уткнувшись лицом в подушку, и горько рыдал.
Так он предавался горю до позднего вечера.
А поздним вечером захотел есть. Он вытер слезы и, все еще всхлипывая, сказал, что чувствует необычайную слабость и очень просит Горе порыться в шкафчике - там должно быть немножко водки; а потом сходить на кухню, включить газ и разогреть вчерашний суп.
Горе порылось в шкафчике, нашло водку, разогрело суп.
Дядя долго делил водку поровну, чтобы не обидеть ни себя, ни Горе.
- Ну, будем здоровы! - сказал он всхлипывая, и они чокнулись.
Ужин несколько утешил дядю. Он перестал всхлипывать, только иногда нервно вздрагивал.
- Знаете, Горе, - сказал он, - я так разволновался, что мне теперь до утра не заснуть. Может, сыграем в картишки?
И так как Андрей Хижина все еще не возвращался и Горю все равно делать было нечего, то оно согласилось сыграть в карты.
Играли в подкидного дурака. Горе играло спокойно, молча, глядя на партнера красивыми и грустными глазами. А дядя волновался, хлопал Горе по колонке и все беспокоился, чтобы Горе не жулило.
И Горе все время оставалось в дураках.
К полночи они так подружили - дядя и Горе, что, когда вернулся домой Андрей Хижина, дядя и слышать не хотел, чтобы Горе ушло к племяннику.
- Да ну его, - говорил он, - он, наверно, устал как черт и сразу завалится спать. А я могу не спать хоть всю ночь, у меня и днем найдется время выспаться. Ей-богу, оставайтесь у меня.
Но Горе взглянуло на него укоризненно, поднялось с дивана, отряхнуло коленки и ушло - строгое и грустное.
"Не понимаю, - думал дядя, - отчего люди жалуются на свое горе, когда даже с чужим горем можно неплохо провести время".
И он сладко захрапел, с присвистом и причмокиванием.
А Горе в это время уже обняло Андрея Хижину.
Оно не дало ему даже включить электричество. Оно не дало ему даже добрести до кровати. И опять он всю ночь просидел на стуле. Неподвижный и согнутый, будто на его плечах лежал потолок.
Но наступил рассвет, и Андрей Хижина встал со стула.
- Ты не сердись на меня, мое Горе, - сказал он, - но мне пора, я побегу.
И он отправился на работу, а Горе осталось дома.
Теперь уж оно не скучало. Оно сразу пошло в комнату дяди.
Весь день они провели вместе. А к вечеру так привязались друг к другу, что Горе уже само не захотело идти к Андрею Хижине, тем более что Варенька поправлялась.
И Горе осталось у дяди.
С тех пор так и живут они все вместе. В одной комнате живет Андрей Хижина с Варенькой. В другой - дядя с Горем.
Андрей Хижина и Варенъка учатся, работают и отдыхают. А дядя и Горе едят, пьют да играют в подкидного дурака.
ПУП
Никите Мудрейко еще не было девятнадцати лет, но все другие предпосылки, чтобы стать выдающимся философом, у него уже были.
Главная из этих предпосылок заключалась в том, что за девушками он не ухаживал, на коньках не катался, комнату за собой нс убирал, танцевать не умел, в кино и театр не ходил, а ходил только на лекции, читал лишь научные книги и размышлял исключительно о таких предметах, которые имеют значение для всего человечества. Например, о том, есть ли жизнь на других планетах, или - можно ли сделать кибернетического человека.
Размышляя о подобных вопросах, он нередко опаздывал на работу, знакомых принимал за незнакомых, а незнакомых принимал за знакомых.
Волосы у Никиты Мудрейко были всегда встрепаны, уши торчали, как раскрытые окна, а его длинная худая фигура отличалась одной весьма странной особенностью: что бы он ни надел на себя, все оказывалось ему не по росту - или слишком коротким, или слишком широким. Но он не обращал на это никакого внимания, и если мы спрашивали у него: "Но перешить ли тебе, Мудрейко, пиджак?" или "Не нора ли тебе, Мудрейко, в баню?", он смотрел на нас сквозь свои очки как на сумасшедших и отвечал:
- Просто я удивляюсь вам, ребята! Ну как вы можете говорить о бане, когда я размышляю сейчас о кибернетическом человеке?
Но мы говорили ему о бане до тех пор, пока он все-таки не сходил в баню.
A в бане случилось вот что.
Сняв майку и трусики и намылив шею, грудь и бока, он вдруг заметил на своем животе пуп.
До тех пор он своего пупа не замечал и даже не подозревал о его существовании, так как в баню ходил редко, а приходя в баню, размышлял только о таких предметах, которые имеют значение для всего человечества.
А его пуп, как известно, никакого значения для всего человечества не имел.
Заметив свой пуп, Никита Мудрейко был чрезвычайно удивлен, и, забыв, что вода в шайке остывает, он сбегал в раздевалку за очками и стал рассматривать свое открытие, дивясь его странным очертаниям.
Он сидел на мокрой скамье, голый, костлявый и намыленный, рассматривал свой пуп сверху, заглядывал на него справа и слева, и чем больше он его рассматривал, тем больше дивился тому, что у него ость пуп.
Он вернулся домой весь в мыле, и мы еще нс успели сказать ему: "С легким паром!", как он воскликнул:
- Знаете, ребята, у меня есть пун1
- Пуп? - спросили мы.
- Честное слово, пуп, - сказал он. - Не верите? Хотите, покажу? - И он стал задирать майку, чтобы показать нам свой пуп.
- Почему же не поверить, - сказали мы, - вполне вероятно. Только что из того?
- Как что из того? - спросил он пораженный. - Если бы вы только видели, какой у меня пуп: маленький, кругленький, как пуговка.
- Пуп как пуп, - сказали мы. - Ложись-ка, брат, спать!
Но он не лег спать, а полночи шагал по комнате в майке и трусиках, длинноногий, растрепанный и взволнованный. Иногда он присаживался к столу, освещал свой пуп настольной лампой, трогал его руками, что-то записывал в тетрадь, и снова шагал по комнате, и все поглядывал на свой пуп, как бы желая убедиться, что его пуп никуда не делся.
А утром Никиты Мудрейко было не добудиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});