Я — ярость - Делайла Доусон

Дэвид хмурится, так как она задала неверный вопрос.

— Не особо. — Он с подозрением оглядывает кухню. — Что у нас на ужин?

— Цезарь с курицей. — Челси кивает на холодильник.

— Из остатков жаркого?

Челси пробирает дрожь.

— Я думала забежать в магазин, но там все перекрыли. Какой-то инцидент на стоянке. Повсюду полиция, машины скорой помощи, все огорожено желтой лентой… Должно быть, снова стрельба.

— Если б кто-то стрелял, мы бы уже знали об этом.

Боже, он ворчит как усталый воспитатель в детском саду. Разговаривает с ней так, будто Челси глупышка и каждое ее слово лишь еще сильнее разочаровывает его. Она пытается собраться с мыслями.

— В общем, я выехала со стоянки и отстояла длинную пробку, чтобы забрать Бруклин, и было уже поздно что-то готовить. Ты как-то сказал, что предпочел бы мой цезарь жаркому.

Он издает неопределенный звук. Не то чтобы согласие, скорее признание того факта, что да, возможно, он говорил нечто подобное, чтоб она приободрилась, потому что тогда она была уже готова разразиться слезами, но в конечном счете они оба знают правду.

— Тогда я возьму пива.

Она достает ледяную бутылку из морозильной камеры (каждый день ровно в половине пятого она заранее закладывает туда по несколько бутылок) и открывает. Потягивая пиво, Дэвид уходит наверх в комнату, которую считает личным пространством, и совершает ритуальное разоблачение — ровно так же, как и во времена колледжа, когда они еще жили в крошечной однокомнатной квартире. Вешает пиджак в строгом соответствии с цветовой гаммой. Рубашку кладет в пакет для химчистки. Брюки аккуратно подцепляет за край, чтоб не сминать пополам на коленях. Ботинки ставит на обувную полку. Все должно быть так, и никто не смеет переступать порог этой комнаты. Никто. Здесь его сейф с оружием, его картотека, в которой хранятся налоговые декларации за каждый год. Когда Челси потеряла бриллиантовую запонку, он поднял вопрос о том, чтобы поставить здесь специальный сейф для ее драгоценностей. Хотел пристально следить за ее вещами, будто библиотекарь, пока она — цитата — не научится, черт возьми, вести себя как взрослая.

К тому времени, как Дэвид спускается вниз в спортивных штанах и майке, пивная бутылка уже опустела, а вечерний ритуал пришел в норму. Девочки накрывают на стол, Челси вкладывает ему в руку новую бутылку — идеально охлажденную, как он любит. На кухне царит почти абсолютная тишина. Дэвид командует «Алексе» включить классический рок и с облегчением вздыхает, когда просторную комнату заполняет Pink Floyd. Челси опять вздрагивает: по ее опыту, эти звуки не сулят ничего хорошего.

Ужин — это тихая трапеза. Бруклин ковыряется в тарелке с салатом. Челси думает, что когда с ужином будет покончено, а Дэвид благополучно уйдет наверх, надо будет разогреть в микроволновке пару куриных наггетсов и порезать яблоко, потому что, разумеется, пятилетки не любят салат.

— Когда я был маленьким, то съедал все, что передо мной ставили, — замечает Дэвид. Звучит как попытка завести нейтральную беседу, вот только это не так. — Ешь что дают, будь благодарен — или пойдешь в кровать без ужина. Я ненавидел зеленый горошек, но если начинал выбирать его из тарелки, то отец брался за ремень.

Элла и Бруклин обмениваются взглядами, и Бруклин с отвращением засовывает в рот лист салата. Дэвид кивает: правильная реакция. Если Бруклин хоть на секунду прекращает жевать, он тоже останавливается и строго смотрит на нее, пока она не возобновляет прием пищи. Элле уже семнадцать, и она приучена вести себя за столом: редко что скажет, если только к ней не обращаются, и всегда моет за собой тарелку — и Челси рада этому. Ее задача — хранить молчание, хотя она, в общем, научилась общаться с дочерьми через взгляды и мимику. Дэвид недавно сказал, что от этого у нее на лбу появляются неприятные маленькие морщинки, и он хотел бы, чтоб перед выездом на корпоративный пикник жена избавилась от них. Челси научилась скрывать многое, но эти микровыражения ей неподвластны, и она не может сохранять спокойный вид, даже чтоб угодить ему — особенно зная, что предстоит.

Когда они начали встречаться, Дэвид был совсем другим — веселым, игривым, милым. Хотя, возможно, думает она, он просто хорошо скрывал свою истинную натуру. Когда Челси рассказала ему о беременности, муж сперва разозлился, но потом проникся идеей стать отцом и в итоге носился с ней так, будто она золотое яйцо, которое может разбиться от плохого обращения. Дэвид не захотел быть в палате, когда жена рожала Эллу: сказал, что если увидит, как ее тело совершает нечто столь отвратительное, то никогда уже не посмотрит на нее прежними глазами. И вот, когда он наконец зашел туда, где Челси лежала на больничной койке, измученная и радостная, держа на руках их крошечную дочь, Дэвид потребовал, чтоб она накрасилась для фотографии, ведь иначе ему будет стыдно показать фото друзьям. Первая по-настоящему жестокая вещь, которую он произнес. Челси сочла его слова шуткой — в конце концов, Дэвид тоже в тот день не выспался.

Так он начал проявлять жестокость: мало-помалу, сперва это были вещи простительные, но слова копились, будто снег на ветвях: одно наваливалось на другое, и со временем стало так тяжело, что ветви превратились в холодные и хрупкие ледышки, треснули, сломались пополам и рухнули наземь.

Челси чувствует, будто она — Щедрое дерево[4] из сказки, только вместо мужчины к ней приходит дровосек.

Она уговорила девочек взять пачку печенья и поиграть еще немного в их видеоигру наверху, пока не пришло время ложиться спать (и Элла уложит младшую сестру, потому что ей известно, что будет потом). Челси убирает со стола, прежде чем Дэвид успевает пожаловаться на это. Она стоит у раковины. Дэвид подходит сзади и, дождавшись, когда она поставит посуду, прижимает ее всем телом, упершись руками в столешницу с обеих сторон. Пивная бутылка, которую он держит двумя пальцами, болтается возле ее бедра. Челси замирает как мышь. Знание того, что нечто должно случиться, не делает это нечто более терпимым.

— Знаешь, что тебе не помешает? — Он горячо обжигает дыханием ее ухо. Челси не двигается, и горячая вода, почти кипяток, стекает по ее рукам. — Небольшой