Толя-Трилли - Макс Бременер

От беготни с кровати на кровать я утомился и заснул так крепко, что Миша еле разбудил меня. Я сначала не мог понять, почему он вытаскивает из-под моей головы подушку, но потом вспомнил, окончательно возвратился на свою постель и больше не просыпался до самого подъёма.

Чем кончился разговор по телефону с Ильёй Ивановичем, Миша рассказал мне утром. Оказывается, никакого разговора не было, потому что телефонистка не могла соединить с районным центром Курской области. Она могла только соединить с самим Курском, но от этого пользы не было бы. Так что Миша зря ходил в городок. Тем более, что обратно в лагерь он еле попал — калитку заперли, и ему пришлось перелезать через забор. Миша сказал, что он едва не угодил в руки сторожу.

— А тут как, сошло? — спросил он.

Я не успел ответить, так как к Мишиной кровати подошла Ирина. Она на ходу проверяла, наведён ли после подъёма порядок, но около нас остановилась, внимательно посмотрела на Мишу и неожиданно подозвала к себе всех ребят, которые были в палатке. Мы испугались, что она догадалась о Мишиной отлучке, но старались быть спокойными на вид. Однако ничего страшного не произошло. Ирина сказала, что Миша аккуратнее и ловчее всех убрал свою постель, и поставила его в пример Усачёву.

Второй раз Ирина поставила Усачёву в пример Мишу через несколько часов.

Случилось это так.

Леонид Фёдорович разрешил нам купаться. Сначала мы полежали под парусиновым навесом. Потом немножко побыли на солнце. После этого мы в первый раз вбежали в Чёрное море. Вода в нём была прохладная, хотя в каждой волне отражалось солнце. Но это только в первую секунду. А когда мы окунулись, эта же самая вода оказалась тёплой, и стало так приятно, как никогда в моей жизни ещё не было.

Я просто стоял по шею в воде, другие ребята толпились у самого берега, брызгались и визжали, а некоторые плавали. Миша тоже плавал.

На мелком месте, рядом со спасательной лодкой, барахтался маленький Саконтиков, к которому были привязаны два огромных резиновых пузыря. Саконтиков с совершенно спокойным лицом непрерывно бил по воде обеими руками, и поверхность моря вокруг него была вспенена. А недалеко от него бултыхался в воде Усачёв и передразнивал каждое движение Саконтикова.

В это время к Саконтикову подплыл Миша.

— Отвязывай лучше свои пузыри, — сказал он, — и я тебя поучу.

Скоро Саконтиков уже мог немного держаться на воде, но больших успехов он не успел сделать, потому что нам велели сейчас же вылезать на берег. И тут Ирина во второй раз поставила Мишу в пример Усачёву.

— Чем дразнить, ты бы лучше, как Волошин, помог товарищу, — посоветовала она.

Усачёв поглядел на Мишу очень недобрыми глазами. Я знаю: если старшие говорят, чтоб ты брал пример с великого полководца или там всем известного учёного, то это ни капельки не обидно. Но когда взрослые ставят в пример твоего же одноклассника, то некоторые обижаются. Я это точно знаю. Меня самого почему-то наша классная руководительница ставила в пример моему другу Владику. Она ему одно время часто говорила: «А вот Шатилов… А в тетради у Шатилова…» И Владик не то что невзлюбил меня, а как-то меньше стал тогда со мной дружить.

И всё-таки мне не понравилось, что Усачёв так поглядел на Мишу.

После купанья я ощутил в теле необычайную лёгкость. Мне казалось, что я без всякого труда смог бы поставить рекорды по прыжкам в длину и высоту, таким я почувствовал себя лёгким и ловким. И поэтому я пожалел, что у нас не было в тот день по расписанию никаких физкультурных соревнований, а были только «тихие игры».

Как только мы с Мишей пришли в комнату игр — она помещалась в даче отряда малышей, — Усачёв предложил Мише сыграть в шахматы. Они сели за шахматный столик, а меня, посовещавшись, позвали три девочки, знакомые по поезду. Им как раз не хватало четвёртого человека для партии в домино, и они были довольны, что я подвернулся. Я играл с Людой против Смышляевой и ещё одной девочки. «Противницы» играли очень внимательно, они подсчитывали, какие костяшки вышли, а какие остались ещё у нас с Людой на руках, так что и мне надо было играть старательно. Но так как я всё время интересовался, побеждает за моей спиной Усачёв Мишу или нет, то сам ходил по-глупому. В конце концов Люда запретила мне оборачиваться, и я мог знать, что делается на шахматной доске только по выкрикам Усачёва. Он играл в шахматы совсем не как в «тихую игру». То и дело он громко сообщал: «Защищаюсь по Нимцовичу», «Вскрываю позицию», «Скоро цугцванг», а Миша молчал, так что я думал, что ему приходится плохо. Но потом он сказал только одно слово: «Мат», и после этого Усачёва несколько минут не было слышно. Они расставили фигуры для следующей партии. Мне очень хотелось следить за ней, но, как назло, ни мы с Людой, ни наши «противницы» всё не могли набрать сто одно очко. Когда Смышляева с напарницей всё-таки победили нас с Людой, Миша уже выиграл у Усачёва вторую партию. Люда сказала, что никогда больше не будет вместе со мной играть в домино, потому что я туго соображаю.

— Я этого не ожидала, — сказала она.

Мне стало очень неприятно. Сначала я решил, что не буду при ребятах оправдываться перед девчонкой. Но, после того как Миша второй раз объявил мат Усачёву, ребята, которые наблюдали за их партией, разошлись.

И тогда я всё-таки сказал:

— Бывает, что я соображаю быстро…

— Наверно, это очень редко бывает, — ответила Люда. А Смышляева и ещё одна девчонка прыснули, и они все ушли из комнаты игр.

Ко мне подсел Миша.

— А ты шахматы уважаешь? — спросил он.

Я собирался сказать, что больше люблю шашки и поддавки, когда в дверь заглянул какой-то малыш и поманил нас:

— Там ваш длинный Саконтикова доводит!..

Мы заспешили на второй этаж, в палату четвёртого отряда. По дороге малыш рассказал, что к ним в палату вдруг пришёл длинный и приказал, чтобы Саконтиков шёл вниз с ним сражаться в шахматы (видно, Усачёву хотелось хоть у кого-нибудь выиграть). А Саконтиков в это время сидел на кровати печальный, чуть не плакал отчего-то и идти вниз отказался. Тогда длинный к нему привязался.

Когда мы вошли в палату, Усачёв говорил:

— Весь лагерь будет знать, что ты плакса, что ты… — Тут он увидел нас и остановился.

— Ты здесь… чем занят? — спросил Миша Усачёва.

— Вот плаксу успокаивал, — ответил Усачёв, — из-за чего-то ревёт.

— Коля, — Миша присел с Саконтиковым рядом, — случилось что-нибудь? Скажи.

— Он смеяться будет… — сказал Саконтиков, вытирая слёзы и кивая на Усачёва.

— Смеяться он не будет, — твёрдо пообещал Миша.

Саконтиков отвёл глаза в сторону, уже успокоенный, легонько всхлипнул в последний раз и признался:

— Я по маме скучаю. Вспомнил, и грустно чего-то, — Саконтиков смущённо и доверчиво посмотрел на Мишу.

— Она жива? — быстро спросил Миша.

— Конечно, — ответил Саконтиков так, точно не представлял, что может быть иначе. — Просто я не расставался с ней никогда.

— У меня тоже мамаша, а я ничего, не плачу без неё, — заметил Усачёв и ухмыльнулся.

— Если б у меня была… — начал Миша тихо и вдруг грубо и громко сказал: — Проваливай отсюда, Усач! — и толкнул Усачёва плечом.

— Потише! — Усачёв отступил к порогу, но не ушёл. — Вот в Спарте, — сообщил он, — там слабых, немужественных ребят сбрасывали с высокой скалы в море. А других они так закаляли, что когда к одному мальчику заполз ночью под рубашку лисёнок и прогрыз ему живот, то он даже не закричал ни разу. А слабых и плакс они скидывали в море!..

По-моему, если б Усачёв не говорил насчёт спартанского воспитания, с ним бы, может быть, потом не случилось того, про что скоро услышали в соседних домах отдыха, санаториях и на всём Крымском полуострове. Но это пришло мне и Мише на ум не в тот вечер. А в тот вечер Миша сказал только:

— Повезло Усачу, что не у спартанцев родился!

Усачёв ушёл, а мы повели Саконтикова погулять перед сном.

Над морем висела огромная луна, и свет от неё лежал на воде широкой дорогой, которая тянулась к скалистому острову и, наверно, продолжалась за ним.

Потом в одно мгновение лунная дорога исчезла. Это большое седое облако с рваной бахромой окутало луну и притушило её. Вокруг стало темнее.

— Миша, — вдруг спросил Саконтиков, — а ты никогда не плачешь?

— Нет, — Миша помолчал. — Когда маленький был, — плакал. А сейчас уже года четыре не плакал.

— Четыре года! — восхитился Саконтиков.

С того дня он, хотя был в другом отряде, почти всё время проводил около Миши.

Для Усачёва началась неспокойная жизнь.

— Внимание! Спартанец идёт! — кричали малыши, если он приближался. А если он не приближался, то они сами находили Усачёва и, остановившись шагах в десяти от него, пели такой куплет: