Владимир Высоцкий. По-над пропастью - Ю. Сушко

Праздниками становились встречи с папиным братом, дядей Лешей, чья часть была расквартирована вблизи Эберсвальде. Алексей Владимирович Высоцкий был незаурядным человеком. Он рано узнал жизнь с разных сторон, и не все эти стороны были светлыми. Школьный учитель литературы настоятельно советовал ему заняться филологией, литературой, но упрямец пошел в артиллерийское училище. Воевал достойно, принимал участие в боях за Одессу, Севастополь, Дон, Кубань. Уже к 1943 году Алексей Владимирович был награжден тремя орденами Боевого Красного Знамени. После войны фронтовик закончил журфак МГУ и, выйдя в отставку, профессионально занялся литературным трудом. Опубликовал несколько книг на фронтовом материале.

Он мудро вел себя по отношению к племяннику, оказывая ему спокойное мужское покровительство. Не говорил с ним слишком взросло, но и не сюсюкал, ощущая, что этот мальчик с внимательными глазами понимает гораздо больше, чем ему положено... Именно от дяди Леши Владимир узнал множество реальных армейских историй. И трагических, и смешных, и лирических, и страшных.

Семен Владимирович после черного июля 1980 года недвусмысленно намекал, что певческий и актерский потенциал умершего сына имел генные корни: как-никак майор в свое время занимался в драмкружке гарнизонного дома офицеров, имел навыки аккордной игры на пианино («В одном из эпизодов фильма «Место встречи изменить нельзя» Володя спел песню Вертинского точно в моей манере...»). Дядя Леша на роль генного донора не претендовал. Но его рассказы о боях и фронтовом братстве навсегда взяли в плен юного Володю.

Летом 48-го Высоцкие отправились в отпуск в Союз. Решили поехать в Баку, навестить тамошнюю родню тети Жени. Ехали долго, но зато с удобствами — пусть в товарном, но отдельном вагоне. Для Володи было сооружено специальное ложе на ящиках. Готовили на примусе. В стеклянной банке горела свеча. А вот с водой были проблемы. Как-то на одной из станций Евгения Степановна отправилась за кипятком. А когда возвращалась, состав тронулся. Не выпуская из рук чайник, кинулась следом, но успела заскочить лишь в тамбур последнего вагона. Долго стояла в тамбуре, тяжело дыша и приходя в себя, и слышала, как кричит, вырываясь из рук Взрослых, Вовка: «Мутти! Мамочка! Ой, что ж мы теперь делать будем!..»

Евгения Степановна едва дожила до следующей остановки, чтобы добежать до своего вагона и обнять и Семена, и Вовку. А потом, улучив подходящую минуту и ситуацию, постаралась тактично объяснить Володе, что у него в Москве есть мама, она его любит и ждет. А я жена твоего папы и для тебя буду тетей Женей, договорились?..

Осенью того же года они вернулись домой, в Москву. Только где его дом? На Первой Мещанской или на Большом Каретном? Который из них?

Кто ответит мне: что за дом такой?Почему во тьме, как барак чумной?Свет лампад погас, воздух вылился,Али жить у вас разучилися?

— В общем, так, — по привычке скомандовал Высоцкий-старший, — поживешь сначала у нас. И никаких разговоров! А там видно будет...

Он объяснял потом: «У Нины Максимовны была другая семья. Мы решили, что Володе у меня будет жить лучше, и поэтому полюбовно договорились...»

Приехали на Большой Каретный. Вот он, 15-й дом, вот 4-я квартира. Все тот же дом, все те же соседи — Петровские. В первый же вечер решили все проблемы.

— Наши соседи, — рассказывал Семен Владимирович, — Северина Викторовна и дяда Саша, для которых Женя была как дочь, — отдали нам свою комнату: «Вас трое, вам тесно теперь в одной, а нам и одной достаточно». И никаких документов, никаких денег — вот такие были люди!..

«ГДЕ ТВОИ 17 ЛЕТ? - НА БОЛЬШОМ КАРЕТНОМ!..» 

Когда они вернулись в Москву, вспоминала Нина Максимовна, то Володю определили в школу возле квартиры отца. Сначала я иногда на все это сердилась, приходила к школе, встречала его и брала к себе домой. Семен Владимирович приходил и говорил, что я мучаю и себя, и ребенка, что Володе будет трудно от Рижского вокзала на Каретный ездить в школу, — в общем, было очень сложно. А потом все наладилось. Они материально жили лучше, чем я. Но Володя был очень воспитанным и никогда не позволял себе сказать: «Вот у вас есть, а у мамочки этого нет». С большим уважением относился к Евгении Степановне, а с отцом были откровенны, как мужчины, имели свои секреты...

Впрочем, у мамы тоже были свои секреты. Мало-помалу складывалось у нее некое подобие личной жизни... Когда и откуда появился в ее комнате на Первой Мещанской молдаванин дядя Жора по фамилии Бантош, никто не помнил. Да и не очень-то хотелось. К сыну отношение матери, в общем-то, не изменилось. Просто теперь свое внимание и нежность Нина Максимовна делила надвое. Прямых признаний на сей счет, естественно, нет, да и нужды в том не имеется. Каждый имеет право на какой-то свой кусочек счастья. Только, ради бога, не за счет кого-то третьего! Жаль, никто не замечал опасности одиночества маленького человека, а оно даже годы спустя не удержалось все-таки там, на самом дне памяти, и выплеснулось горькими строками:

Как сбитый куст, я по ветру волокся,Питался при дороге, помня зло, но и добро.Я хорошо усвоил чувство локтя,Который мне совали под ребро...

Через много-много лет он мучительно пытался разобраться в причинах беды, обрушившейся на одного из сыновей Марины Влади, — наркомании. «Спасать надо парня, — писал другу Высоцкий, — а он не хочет, чтобы его спасали, — вот она и проблема, очень похоже на то, что и у меня...» Ее (причину), считал Высоцкий, «проще всего найти в матери и отце, что они обижали дате, тепла ему не давали, притесняли всячески и издевались над ним...».

Осенью 1949 года Семен Владимирович получил назначение в Киевский военный округ. Приказ есть приказ. Да и на судьбу грех сетовать — Киев, Полесье, «рая родные. Жену с сыном оставил дома. Пообещал: обживусь, посмотрим, со временем будете навещать.

Отец в Москве с тех пор бывал наездами. И когда он приезжал, их дом, хлебосольный и гостеприимный, широко распахивал двери для фронтовых друзей, знакомых, многочисленной армянской родни Евгении Степановны. А когда тетя Женя часто и надолго уезжала к мужу, Володя оставался один или на попечении заезжих дальних родственников, которые целыми днями где- то пропадали по своим московским делам. Набегавшиеся, злые и измотанные, одуревшие от «шума городского», они по вечерам собирались вместе на Большом Каретном и заводили свои бесконечные, громкие, непонятные разговоры, и тогда уж дома становилось совсем невмоготу — хоть беги. Куда? А к маме на Мещанку?.. Ну да, там жил чужой человек, совсем чужой, которого Володя терпеть не мог. Вот и приходилось возвращаться на Большой Каретный.