Гладиаторы - Гела Чкванава

— И родник есть недалеко, в лесу, и колодцы в деревне, — сказал Акакий. — Я и с собой воду захватил, — он вытащил из кармана плоскую бутылку из-под водки и протянул Кобе. Коба запрокинул голову, и кадык его энергично задвигался вверх - вниз. Он вылил в себя половину содержимого и, поперхнувшись, передал бутылку Дато.

— Теплая, как чай. Далеко до родника?

— Близко, — ответил Акакий. — Минут двадцать ходу.

— Не в обиду будет сказано, но для вас, горцев, здешний рельеф дело привычное, для нас же он… э-э, скажем так, не слишком удобен… Я достаточно ясно выражаюсь? — спросил Коба у Дато и опять обернулся к Акакию. — Я имею в виду, что вы привыкли лазить по кручам, у вас свое представление о времени, необходимом для того, чтобы из одного места переместиться в другое, и оно здорово отличается от нашего, поскольку мы-то родились и выросли в долине и привыкли к тем условиям!

За время, пока Коба изощрялся в красноречии, Дато опорожнил бутылку и заговорщицки подмигнул Акакию, предлагая не обращать внимания на Кобу.

— Отсутствие сигарет настраивает его на философский лад, — сказал он Акакию. — Вернее, у него портится настроение, и он принимается философствовать.

— А вообще-то он верно заметил, — сказал Акакий. — А что? Очень верно…

— Боже мой! — возопил вдруг Коба и, как Акакий, театрально воздел руки. — Свершилось! Меня похвалил школьный учитель! Когда я учился в России, меня очень хвалила одна молодая лекторша, но, представьте себе, совсем по другому поводу. Я прилежно выполнял все ее задания и наставления… разумеется, у нее дома… думаю, вы понимаете… и этим доставлял ей огромное удовольствие… Но чтобы меня похвалил школьный учитель!.. Это впервые в моей жизни.

— Хорошо бы тебе помолчать! — сказал Дато.

— Так я же не в обиду! — с сокрушенным видом обратился Коба к Акакию. — В школе ни разу, ни один учитель меня не похвалил. Спроси у Дато, мы с ним одноклассники, — и опять повернулся к Дато. — Видишь, Акакий на меня не обижается…

— А за что? — не понял Акакий.

— Вот и я говорю — за что? Кстати, особенно меня не переваривала учительница географии. Бедняжка, конечно, не подозревала, что я стану героем, который вместе с зятем, тоже, разумеется, героем, будет преследовать врага и заставит супостата, как говаривал майор, трястись, как заячий хвост. Но, увы, сейчас этот герой путешествует по горам без компаса и очень боится, что его поймают те самые супостаты.

— Кончай! — раздраженно буркнул Дато.

По дороге к роднику они вышли на лужайку, откуда хорошо просматривалась большая деревня. Она оказалась не такой уж большой. У околицы виднелось кладбище.

— Странно, только сейчас осознал, что ни в одной из деревень, мимо которых мы прошли, не видел кладбища, и почему-то ни разу не подумал, что у деревни должно быть кладбище, — сказал Коба. — Неужели у них не было кладбищ?

— Были, конечно. Просто мы их не видели, — ответил Дато.

— И прекрасно, что не видели. — сказал Коба. — Не люблю кладбища.

В деревне оставалось всего восемь жителей: шесть стариков, включая пастуха, который пропал со своими коровами, и двое мужчин — Акакий и еще один, который не мог бросить мать — лежачую больную. Больше всего Кобе понравилось то, что в эту деревеньку можно было незаметно проникнуть в любое время суток, даже днем, и также незаметно убраться.

Дом Акакия был новый, даже стены еще не оштукатурены. По словам Акакия, в доме стояла дорогая мебель — приданое жены, но мародеры все унесли. Переносную железную печку он затапливал поздней ночью, а за час до рассвета выносил ее на задний двор, чтобы к утру остыла, и боевики, время от времени наведывавшиеся в село, не догадались, что в доме кто-то живет.

Было не так уж холодно, но Акакий все-таки занес печь в комнату и долго возился, соединяя колена трубы. Дато взялся ему помогать. Коба улегся на старую тахту и, пока хозяин разжигал огонь в печи, уснул. Акакий принес откуда-то старую подушку и подложил ему под голову.

— Скоро Мамантий придет, — сказал Акакий. Мамантием звали мужчину, который остался в деревне ухаживать за больной матерью. — Ты тоже ложись, поспи. Когда придет Мамантий, я вас разбужу. А до этого чего-нибудь сготовлю на ужин.

— Ладно… — согласился Дато. — Посплю.

Несколько дней он почти не спал или спал урывками, и его так клонило в сон, что кружилась голова. Акакий приволок из соседнего дома старый пружинный матрац и положил рядом с тахтой. Дато тут же лег. Но только попытался расслабиться, как страшно заныли ноги и поясница. Печь весело гудела. Гул действовал на нервы. Но через какое-то время раздражение стало проходить. Он слушал, как потрескивают дрова, и старался не обращать внимания на боль.

Ему приснилась старуха с клетчатым пледом, накинутым на плечи, старательно запиравшая калитку своего двора. Во сне старуха пыталась открыть дверцу Акакиевой печи, причитая, что, если вражеский отряд увидит закрытую печь, ей разобьют голову прикладом. Она говорила и дула на почерневшие, обожженные раскаленной дверцей пальцы. Дато, изнемогая, пытался освободиться от видения, но не мог. Когда же наконец проснулся, услышал мирное сопение Кобы, и это его успокоило.

Печь гудела по-прежнему. Возле нее сутулился незнакомый мужчина лет сорока пяти с падавшими на лоб волосами. В руках он вертел белую зажигалку и равнодушно наблюдал за тем, как Дато просыпается и потягивается.

— Проснулся, — сказал Акакий. Он сидел у окна, занавешенного паласом с изображением оленя. Палас призван был замаскировать свет керосиновой лампы. Олень висел вверх ногами. Незнакомец кивнул. Дато не понял: то ли он здоровался с ним, то ли соглашался с Акакием, что гость проснулся.

— Двое суток идут без отдыха, — сказал Акакий, и мужчина опять кивнул.

— Всего сутки с небольшим, — поправил его Дато. — Двое суток без отдыха даже верблюд не отшагает.

— Это Мамантий, — сказал Акакий. Мамантий еще раз кивнул и, не вставая, подвинулся, освобождая гостю место у печки. Плечом задел прислоненный к стене автомат. Автомат упал.

— Смотри, чтоб не выстрелил! — вскинулся Акакий.

— Не заряжен, — успокоил его Мамантий. — Попьем чайку. Да и водочка не помешает.

Дато глянул на Кобу. Стук упавшего автомата потревожил его, но он только повернулся на другой бок.

— До прихода Мамантия не спал, — сказал о нем Акакий. — Говорил, что, не выкурив сигарету, не заснет, но все-таки уснул.

Мамантий потянулся к подоконнику, взял папиросную коробку и протянул Дато. Дато вытащил одну папиросу, размял, чувствуя сухость табака; это было приятное ощущение, знакомое курильщикам. Открыл дверцу печурки, прикурил от уголька. От первой же затяжки закружилась голова. Он подошел к Кобе и потряс его.

— Начальник! Мы в депо! Приехали…

— Рассвело, или война началась? — не открывая глаз, Коба уже ерничал. Он приподнял голову и уставился на друга бессмысленным взглядом. — Смеялся над твоими болями в пояснице, а сейчас у самого ноет… Видать, Бог наказал…

Дато протянул ему зажженную папиросу. Коба откинулся на подушку и задымил.

— Давай, вставай. Люди чай пить хотят, нас ждут! — сказал ему Дато.

Охая, Коба сполз с тахты. Очевидно, поясница у него действительно разболелась. Первым делом он бросил взгляд на автомат Мамантия, потом на его хозяина.

— Чай… водка! Не слишком ли вы нас балуете. — Продолжая охать, стал зашнуровывать «ботасы». — А если нам у вас так понравится, что захотим остаться?

— Нас с Акакием это очень даже устроило бы, — ответил Мамантий. У него было широкое лицо, толстая, как у борца шея, привыкшие к тяжелой работе крупные ладони и изрядное пузо. Сидел на стуле неподвижно, как пень, равнодушно и лениво поглядывая маленькими глазками.

— Кто снял с меня туфли? — не к месту спросил Коба.

— Сам и снял во сне, — ответил Акакий.

— Ну и воняет же от вас! — сказал Коба, обращаясь к своим «ботасам». Тут же, даже не посмотрев в сторону Дато, понял, что сказал бестактность и, чтобы сгладить неловкость, продолжил: — Я над Дато подтрунивал, поясницу, мол, тянет, уж не забеременел ли, и вот — на тебе! Достукался: сам не разогнусь!

Дато разбудил крик петуха. Коба и Акакий спали. Он вышел во двор и долго, без всяких мыслей смотрел, как одна за другой выбирались из курятника куры и, хлопая крыльями, слетали вниз. Вскоре появился Мамантий. Он шел со стороны заднего двора, и, по мере того как приближался, Дато обратил внимание на его странную походку: свои кривоватые ноги Мамантий переставлял так, как будто с усилием продирался через густой кустарник.

— Доброе утро! — Мамантий поставил ногу на брошенный газовый баллон. В молочно-белом свете утра он показался Дато симпатичней, чем накануне.

— Привет!

Мамантий протянул Дато сигарету, дал прикурить.