Лабух - Владимир Некляев

Ну, не все так просто, за просто так кейс с деньгами не заполучишь… Хотя бы одну песенку из лишь бы чего нужно раскрутить на радио, на телевидении, чтобы ее хотели услышать на стадионе — это раз. Раскрутить ее вместе с тем лишь бы кем, или теми лишьбыкеми, кто эту песенку поет, чтобы его, или их хотели видеть на стадионе — это два. Из лишь бы чего и лишь бы кого, из говнеца этого слепить конфетку в блестящем фантике, чтоб с ума сходили — так хотели ее попробовать фаны, это три. А конфетка ведь как–то должна называться, так «Лишьбыктоты» для говнеца этого в фантике — чем не название? Что–то не наше, хоть и наше — идиотское… И вот уже лишьбыктоты, которые не то, что петь, разговаривать человеческим голосом не умеют, прыгают посреди стадиона, разеваясь невпопад с фанерой, только что до того стадиону, фанам, визжащим от счастья при виде кумиров, на головах стоящим и скандирующим: «Лишь–бы–кто-ты! Лишь–бы–кто-ты!..» Тут уж и тысяч пять маечек с лейбой лишьбыктотов вдуть им не грех, а пять тысяч маечек по три–четыре доллара…

Такая вот, или приблизительно такая, технология… Все о ней, разумеется, никто вам не расскажет. Шоу–бизнес — третий в мире по доходам. Среди законных, само собой.

С конца 90‑х славно–революционного минувшего столетия бизнес этот у нас, еще не став на ноги, начал валиться, но его поддержала, подперла своим энергичным плечом молодая демократия. На самом–то деле ни молодой, ни какого–либо иного возраста демократии не было, откуда ей у нас взяться, но все стали в нее играть — и избираться кто в депутаты, кто в президенты, кто куда. А выборы — это не только политика, власть, это бизнес, в том числе шоу–бизнес. Нам с Ростиком, имея театр–студию, надо было не головы, а пустые барабаны на плечах носить, чтоб не взять тут свое. Так мы и брали столько, сколько могли, не разбираясь, с националистов берем или с коммунистов…

В дверь постучали — и сразу в них просунулась голова ангела с рождественской открытки, пацана лет пятнадцати, который с порога заулыбался.

— Можно к вам?..

Все, что вертится возле Марты, вертится быстро.

Он вошел и стал посреди комнаты, словно подготовился к допросу. Выглядел он обворожительно — пара кукле Барби. На сцене такому достаточно лишь появиться да кудрями встряхнуть… На него смотреть будут, а не слушать.

— Вам звонили…

— Звонили. Тебя как звать?

— Поль.

— Как?!. Извини…

— Да ничего… Мало кто не удивляется. Отец в честь Пола Маккартни назвал, а мать смягчила имя. Ее по молодости больше к французам тянуло. Я тогда не мог быть против.

— А сейчас?

— И сейчас не против. Привык.

— Отец музыкант?

— Инженер. Компьютерами занимается.

«Вон оно что…»

— Ты с моим сыном дружишь?

— Не то, что дружу… Курирую. Он подросток у вас, а мне уже двадцать.

Я всмотрелся в него и не поверил.

— Не выглядишь…

Поль улыбнулся такой небесной улыбкой, что я понял Марту: необычный… Только прижать да расцеловать.

— Тем и пользуюсь…

«Да еще, смотри ты, искренний какой…»

— Каждый пользуется своим… Что ты умеешь?

— Вроде бы играть… вроде бы петь…

— Тогда пой.

— Что?

— Что хочешь.

— А можно вашу песню?..

«Ангел, херувимчик — и к тому же хитрунчик…»

— Давай мою.

— Вы подыграете?.. Или я сам?

Я поднялся из–за стола и подошел к роялю.

Какую?

«My Insomnia, my Sleeplessness…»

— У меня нет такой песни.

Поль сделал вид, будто растерялся.

— Как нет?.. Есть. Вы ее у Майкла Джаггера слизали… — Он сыграл начало мелодии… — Забыли? Гениальная песня, я рос вместе с ней. — И улыбнулся ангельской улыбкой.

— Та–а–к… — Я не находил, что сказать, кроме этого «та–а–к», и у меня машинально сжимался кулак, но я только сжимал его и разжимал, сжимал и разжимал…

Лет двадцать тому, когда я считал себя не лабухом, а музыкантом и силился стать композитором, Поль свою улыбку ангельскую вместе с зубами бы проглотил, мало что пацан… Злой я был, когда щемился в гении.

Я не слизывал мелодию у Джаггера, похожим было только начало. Несколько нот — где–нибудь в середине никто бы и не расслышал.

Оно как случается?.. Услышишь мелодию, забудешь ее, совсем не помнишь — и вдруг через время она всплывает, как твоя. Это реминисценция, ты случайно, бессознательно присваиваешь что–то из чужой музыки, но поди потом кому–то это докажи…

Меня не однажды, как носом щенка в писи, тыкали в те джаггеровские ноты, но ведь не пацаны тыкали, приходившие, чтобы я их прослушал! Поль демонстрировал нарочитое, откровенное нахальство, с которым на что–то он рассчитывал, только на что?.. Об этом я никак не догадывался — и смотрел на необычного Поля все более раздраженно. Очень уж девичье лицо, слишком пунцовые губы, пушистые веки, многовато в нем сладенького… Кандидат в гомосеки, если уже не там. Кстати, чем он с сыном моим занимается, куратор?..

Пока я сжимал и разжимал кулак, Поль, ожидая, вновь пробежал пальцами па клавишам, повторив мелодию.

— Не злитесь… Вы со вкусом музыкант, не лишь бы что слизали.

Может, врезать ему все же?.. Не бить — щеточкой под задницу…

Он открыто провоцировал меня, наглости было уже достаточно, чтобы дольше не терпеть, выставить ангела за дверь, только что из того?.. Поль будто бы сразу давал мне понять, что я ни в чем его не переигрываю, ничем не лучше его, соперничал со мной без причины соперничества, или причина была, но такая, что не догадаться…

Я не стал отвечать ему на комплимент.

— Выходит, ты уличил меня — и с тем пришел? Чтобы я послушал тебя и на сцену поставил?.. Ты нормальный?

Поль вновь улыбнулся, он, похоже, просто не мог, не умел не улыбаться.

— А вы?

Пришлось еще раз перетерпеть. Я даже не понимал, почему?..

— Думаю, что нормальный.

— Так и я о себе так же думаю… И отец мой, который Полом меня назвал, так о себе думает, и мать, которая переиначила меня в Поля… В стране, где я Павэлкам, ну, пусть Павалам должен быть, это нормально?

Я подумал о Ли — Ли.

— Тут как раз ничего такого… Один мой знакомый, совершенно нормальный, доктор философии, дочь назвал по–китайски…

— Ли — Ли? — импульсивно спросил Поль — и тут же прикусил губу в уголке рта, сожалея, должно быть, что поторопился спросить.

Не здесь ли причина?..

Этого я не ожидал, что–то царапнулось внутри, сразу вспомнились слова Ли — Ли: «А то я или просто лежу, или стою на карачках, дергаюсь…» — и не без усилий удалось мне сделать вид, будто нисколько я не удивлен, что Поль знаком с Ли — Ли. Но от того, чтобы не спросить об этом вроде бы равнодушно, удержаться я не смог.

— Ты знаешь ее?

Да и надо было спросить, почему нет? Хоть ясно ведь, что знает… И как я спросил, так Поль ответил — вроде бы равнодушно:

— Знаю. Петь пробовали вместе… Ли — Ли поет неплохо, не слышали?..

Я не слышал. Не думал даже, что Ли — Ли поет. Если не считать пением звуки, вырывающиеся из нее в небесных полетах. Так мало кто петь умеет. Да никто так не поет, кроме Ли — Ли.

Но ведь не с кем–то.

Что это со мной?..

Ли — Ли и сама не скрывала, что все у нее до меня было, хоть и без полетов… Оно и не могло не быть, смешно думать, будто не было, и я относился к этому спокойно — да я никак к этому не относился… Сам ведь с «профессоршей…» Паскудно, могло этого не быть, но, если уж так вышло… Я музыкант, мне мало одной песни. И вдруг… только что… представив Ли — Ли с этим ангелом… Да само собой!.. неизбежно!.. такой красавчик с такой красавицей!.. как они могли пропустить друг друга, не попробоваться?.. Если только он действительно не из голубых — по голосу сейчас и распознаем…

— Не слышал я, как Ли — Ли поет, — стал искать я в столе… что–нибудь, чтобы руки занять — кулак опять сжиматься начал. — Давай ты уж голос подай, если с собой принес.

— Принес, — вынул Поль из кармана кассету. Я взял ее, повертел в руках и бросил на стол.

— Так не пойдет. Зачем мне запись слушать, если ты здесь живьем?

Белый, словно снежок, Поль порозовел.

— Я не буду петь.

— Почему?

— Не хочу…

Да он комплексует! Нервничает, трусит и, чтобы защититься, решил нападать… А я уж черт–те чего напридумывал!

Сев к роялю, я взял несколько аккордов той самой «слизанной» джаггеровской мелодии. Но своих аккордов, не из начала…

— Давай, давай эту украденную, с которой ты рос… Не зажимайся, никого ведь, кроме нас, нет…

— Есть!

Поль, едва не отбив мне пальцы, грохнул крышкой клавиатуры.

— Не буду я петь! Вы тупой, как колун! Ничего не поняли! Только разобиделись! — бросился он к двери. — А я не хочу, чтобы вы во мне ошиблись! Потому что я вовсе не тот, кем кажусь!

Он уже выходил, но я успел еще вслед ему спросить: