Рок-н-ролл под Кремлем - Данил Корецкий

– А ну пшел! – вполголоса ругнулся на него Семенов.

Он вдруг ясно представил себе окурок, лежащий в пепельнице его «Жигулей». Окурок размером с две фаланги указательного пальца. Он оставил его там позавчера, подъезжая к заправке. Кажется, так. Кончик твердоватый от спекшегося табака и свернут набок – это когда Семенов вминал его в дно пепельницы. И наверняка сырой. И воняет. Но он вполне еще способен верой и правдой послужить Родине и делу государственной безопасности.

Когда Семенов так подумал, ему стало немного легче. И пес убежал куда-то, словно кто-то невидимый наподдал ему ногой. Хотя, скорее всего, он просто услышал приближающиеся шаги. Это возвращался от церкви объект. Он держал над головой широченный черный зонт, на плече у него болтался зачехленный «Пентакс», а во рту дымился только что прикуренный «Винстон». Или «Мальборо», что без разницы.

Семенов отошел за ствол, чтобы его не было видно со стороны аллеи. Он подождал, когда объект удалится на тридцать шагов, а потом пересек аллею и припустил к улице короткой дорогой прямо через парк. Через три минуты он уже сидел в машине и выковыривал из пепельницы вожделенный окурок. Выпустив в потолок первый клуб дыма, Семенов завел двигатель и включил обогреватель. Дворники смахнули с лобового стекла налипшую там обильную влагу. Отсюда, из машины, отлично был виден выход из парка, где вскоре должен появиться объект.

«А если он не появится? – кольнуло вдруг острое подозрение. – Может, он засек меня и, развернувшись, спокойно отправился по своим темным делам?»

Он едва не выскочил из машины, но тут же приказал себе сидеть и не суетиться. Лобовое стекло запотело, и Семенов вытер его рукавом пиджака. В открывшейся прогалине он увидел патлатого, спокойно вышагивающего своими длинными ногами вдоль улицы навстречу «Жигулям».

– Вот и умница, – тихо произнес Семенов, вытирая вспотевший лоб.

Он спрятал окурок в кулак. Объект дошел до телефонной будки, сложил зонтик и вошел внутрь. Сняв трубку, он повернулся к Семенову спиной и оперся о стекло. Семенов, обжигаясь, докуривал последние миллиметры своей «Примы», разглядывая его яркую ветровку из какой-то невиданной американской болоньи и сдвоенное W на задних карманах джинсов. Разговор длился совсем недолго.

Все, что произошло после того, как патлатый повесил трубку, запечатлелось в мозгу Семенова кадрами из фильма ужасов. Когда-то он видел один из фильмов Альфреда Хичкока на закрытом просмотре для сотрудников Московского Управления – в целях ознакомления с враждебной идеологией. Черно-белые кадры, чужая непонятная речь… и от этой непонятности кажущиеся странными и непредсказуемыми действия героев, а над всем этим – невидимый, растворенный в дожде морок, предчувствие, обещание больших неприятностей…

Одновременно произошли две вещи: Семенов увидел приближающееся сзади такси – раз, объект вышел из будки, не раскрывая своего зонта, – два. Иностранец слегка взмахнул рукой, такси остановилось. Патлатый сел в машину. Семенов включил передачу и потихоньку тронулся следом, отчетливо чувствуя какой-то подвох. На тесной двухрядной улочке не было практически никакого движения, а уж о том, чтобы поймать здесь наудачу такси, не могло быть и речи!

Патлатый заранее вызвал сюда машину, это ясно, как дважды два. Возможно, еще с утра. А раз так, то никакой он не безобидный турист, как гласит навешенный на него ярлык! В лучшем случае – это ушлый проходимец, надумавший встретиться с кем-то из неизвестных Комитету русских знакомых или продать фарцовщикам виски, доллары, а может, джинсы… А в худшем… Об этом даже думать не хотелось!

Такси повернуло на проспект Вернадского, где встречные полосы разделял газон с невысокой металлической оградой, проехало на черепашьей скорости не больше сотни метров и остановилось. Объект тут же выскочил из салона и быстрым шагом пересек улицу в неположенном месте, легко перемахнув заборчик. Семенов, выругавшись, рванул в третий ряд, подрезав груженный песком «ЗИЛ», с визгом присевший на переднее шасси. Разделительный газон Китайской стеной встал между Семеновым и патлатым, и тянулся он беспрерывной линией аж до самого светофора, мигающего где-то вдали. Семенов, еще на что-то надеясь, бросил вперед свой «жигуль», но в левом зеркале он увидел припаркованное на другой стороне улицы такси и садящегося в него патлатого в яркой ветровке из невиданной американской болоньи. «Гад. Опять такси. Опять заранее позаботился», – пунктиром пронеслось в голове Семенова.

Он включил аварийку, остановил машину и вышел, чтобы разглядеть номера такси. По второй полосе, заслонив от него машину, шел автобус. Когда автобус прополз дальше, такси на месте уже не было. «Птичка улетела – место сгорело», – вспомнил он поговорку детских лет. Вот дела!

Семенов поднял воротник пиджака. Неприятности мелкими холодными каплями сыпались с неба. Он постоял на газоне, упершись взглядом в траву, потом, о чем-то вспомнив, сел в машину и доехал до первого газетного киоска, где вместо обычной «Примы» купил дорогое и пахнущее косметикой «Золотое Руно».

А потом уже потрусил к телефонной будке, чтобы доложить о ЧП.

Тревожная информация поступила дежурному, от него – оперативнику, курирующему седьмую группу, от того – подполковнику Шахову, а потом уже – полковнику Еременко. Начальник пришел в ярость.

– Доигрались, разгильдяи! – рявкнул он так, что Шахов отодвинул трубку от уха. – Объявляю тревогу для отдела! Немедленно поднять все материалы на этого Вульфа! Под микроскопом проверить его документы – паспорт, билеты, визы, печати на пограничном пункте пропуска! Запросить нашу резидентуру в Майами, опросить членов группы, выявить каждый его шаг, каждую мелочь высветить рентгеном! Я же говорил вам, что это искушенный и опытный враг!

– Так точно… – обреченно ответил Шахов.

Используя минимальный запас слов, Вульф попросил водителя остановиться у почтового отделения и расплатился. Войдя внутрь, он снял куртку, отряхнул ее и, повесив на руку, пристроился в конец длинной очереди в окно № 2. Подождав несколько минут, он на чистом русском попросил стоявшую за ним женщину сохранить его место, пока он сбегает в булочную за батоном (Вульф сказал булошную, на московский манер). У выхода он надел ветровку, но уже другой – неприметной темно-синей стороной наружу. Выйдя на улицу, он прошел квартал, перешел на другую сторону улицы, купил в киоске газету и вернулся к почтовому отделению. Внутрь он заходить не стал, пристроился под козырьком на автобусной остановке, развернул вчерашнюю «Комсомолку» и погрузился в чтение. Пропустив первый и второй автобусы, он зашел в третий, самый забитый. Повисел на подножке, мешая водителю закрыть двери и деловито покрикивая: «Да проходите же там, в середке!»

Соскочил, вернулся под козырек. Уехал следующим автобусом. Через две остановки он вышел, повернул во дворы, дошел до здания школы, огороженного высокой сеткой. На северной стороне, обращенной к кольцу тридцать девятого автобуса, секция ограды была сломана и просто приперта к опоре. Вульф прошел через этот лаз, очутившись в заросшей сиренью части внутреннего школьного двора, служившей учащимся чем-то вроде курительной комнаты и мужского клуба. Похоже, Вульф хорошо знал это место, потому что, продравшись через кусты, он безошибочно вышел к потайной скамейке, изрезанной ножами и покрытой следами от окурков.

Он открыл сумку и достал оттуда некое устройство, видом напоминающее крохотный транзисторный радиоприемник. Но это был не приемник, а микродиктофон, каких тогда не имели даже ушлые репортеры «Рейтер» и «Ассошиэйтед Пресс», работавшие в начале семидесятых с массивными «бобинниками». Вульф прикрыл диктофон от дождя полой своей ветровки и надавил пальцем на скрытую кнопку. Открылась квадратная крышка на панели устройства, внутри лежала магнитная кассета размером меньше, чем спичечный коробок. Вульф внимательно осмотрел ее, вставил обратно и нажал кнопку голосовой активации. Диктофон он положил в карман и негромко продекламировал:

– Когда же, наконец, восставши…Из сна, я снова буду – я…Простой индеец, задремавший…в священный вечер у ручья…

Он извлек диктофон из кармана, прослушал запись. Первое слово записалось с середины, на глухих согласных звук немного расплывался, но в общем и целом слышимость была на уровне. Вульф снова спрятал диктофон, сел на скамейку. Сел и замер, как ящерица на мокром и скользком валуне. Сырость пробирала до костей, но он умел терпеть, особенно когда ждет.

Тихо стучал по листьям дождь. Гудели машины на проспекте, и этот ритмичный гул можно было принять за шум крови в висках. Со стороны жилого массива доносились голоса, но они были далекими и расплывчатыми, как радиопередача из Люксембурга.