На перепутье - Владимир Волосков

— А дальше куда она девается? — не выдерживаю я.

— Карст распространяется порой на многие сотни метров в глубину, — терпеливо продолжает Евдокимов. — Поглощенная в руслах рек или других участках поверхности вода проникает вниз, обводняя миллионы кубометров закарстованных пород…

— Нда… — задумчиво констатирует Гошка, и я невольно напрягаю воображение, стараясь представить себе, как это получается.

Будто отгадав мои мысли, Евдокимов включает фонарь и направляет луч света в конец пещеры, туда, где между острых глыб черного блестящего известняка, вскипая, исчезает поток.

Мне опять становится немножко жутко, но я все же спрашиваю:

— Мы для этого и замеряем расход воды во всех речках и источниках?

— Конечно! — радуется чему-то Евдокимов и опять гасит фонарь. — Вообще-то гидрология наука обширная. Она изучает режим и законы формирования поверхностных водоемов. Гидрометрия — только ее раздел. В данном случае для нас очень важно знать, сколько воды теряют реки на донную фильтрацию на территории месторождения.

— Понятно! — кричу я. — Мы для этого и имеем на каждой речушке по нескольку створов, чтобы уловить потери воды!

— Точно!

Нет. Голос Евдокимова вовсе не неприятный. Он просто резкий, отрывистый. Так чего тут особенного? Рождаются ведь люди не с тем цветом глаз, который им хотелось бы иметь. Ерунда какая… И когда я выдумал, что голос у Николая Петровича скрипучий?

— В большей своей части различные крупные месторождения приурочены именно к известнякам, — продолжает Евдокимов. — Представьте себе наш район. Он со всех сторон ограничен горными хребтами. С внутренней стороны этих хребтов сток воды в виде рек и ручьев идет в нашу сторону. Все они протекают возле месторождения или над ним. Зона, ограниченная хребтами, — это так называемая площадь водосбора. Мы точно знаем ее площадь в квадратных километрах. Из данных метеослужбы нам известно, сколько выпадает осадков. Следовательно, нетрудно подсчитать, какое количество осадков в кубометрах приходится на наш район.

— Как просто! — удивляюсь я.

— Ведя замеры на всех реках, ручьях и источниках, мы почти точно знаем, сколько воды идет на поверхностный сток, то есть уносится из нашего района главной водной артерией рекой Ай. Сделав поправку на испарения и прочие потери влаги, мы можем с реальной точностью подсчитать, какое количество воды идет на подземный сток, то есть обводняет месторождение. В общем, определяем водный баланс района. Ясно?

— Ясно! — опять удивляюсь я своему невежеству, а Гошка громко гогочет.

Евдокимов снова включает фонарь, и мы видим по рейке, что уровень воды повысился.

— Интересно… — бормочет Николай Петрович. — Сколько может поглотить эта утроба…

Мы снова замеряем расход воды и опять тесной кучкой усаживаемся на нашем каменном балконе. Темнота, сырость. Полоска мерклого вечернего света, проникавшего снаружи, из входного отверстия, становится уже. Вода ревет и гудит. Интересно, идет ли еще дождь? Мне почему-то очень хочется на волю, туда, под нудную дождевую морось, в грязь… Во мне родилось и уже не исчезает чувство узника, какая-то животная боязнь этой каменной клетки. Гошка тоже теснее прижимается к моей спине и расстроенно сопит. Я понимаю, что его страшит перспектива снова лезть в воду. А полоска света все уже и уже. Уровень воды повышается.

— Вот что, — после долгого раздумья решительно говорит Евдокимов. — Выбирайтесь отсюда. И домой!

— А вы? — спрашиваем мы враз.

— Надо уловить максимальный приток. Всем здесь делать нечего. Собирайтесь!

— Н-не… Я не пойду… — после минутного замешательства плачуще говорит Гошка и выдает свою тайную надежду. — Может, снизится уровень…

— Не разговаривать! — властно повышает голос Евдокимов и, помолчав, тихо добавляет: — Скоро ночь… Уровень наверняка повысится. Мы можем остаться без притока воздуха.

— Н-не… я останусь… — канючит Гошка.

— Все так все! — вдруг решаюсь я и холодею от собственной смелости.

Николай Петрович освещает наши лица, долго глядит нам в глаза и неожиданно мягко улыбается.

— Ну… Ладно…

Подбодрившись, мы берем четвертый замер.

Узкая полоска света совсем сжимается. Вот она еле брезжит и потом как-то незаметно, плавно гаснет. Мы отрезаны. Выбраться из пещеры теперь можно, только с головой окунувшись в воду. Нужно выныривать. Нам с Гошкой становится не по себе. Словно почувствовав это, Евдокимов вдруг усмехается:

— Герои… Гидрогеолог не должен бояться воды. Бывали в шахте, в мокром забое?

Вопрос явно бессмысленный, но мы все же отвечаем вразброд:

— Н-нет…

— Надо побывать. Гидрогеолог для этого и работает, чтобы в шахте было суше…

— Это для того и откачку из скважин делают? — спрашиваю я, чтобы не молчать.

— Да. Представьте себе наше месторождение боксита. Боксит — алюминиевая руда. Сырье крылатого металла. Он очень ценен. К тому же из нашего месторождения большая часть руды может быть использована для изготовления абразивов. Абразивы — необходимейший материал для металлообрабатывающей промышленности. Видали на заводах наждачные, шлифовальные круги? Понимаете, какая ценность! И вот мы, гидрогеологи, должны сказать, как можно взять эту руду, какие притоки воды будут в шахту, в штольню, в систему подземных выработок… Мы должны конкретно сказать проектировщикам, как можно осушить месторождение, какой мощности насосы нужно ставить на водоотлив. Для этого мы бурим гидрогеологические скважины большого диаметра, для этого ведем откачки, изучаем карст и даже занимаемся гидрометрией…

Мы с Гошкой неуверенно хохотнули.

Евдокимов продолжал:

— Представьте себе, что гидрогеолог ошибся. Неправильно провел изыскания, напутал в расчетах… Вот работает в мокром забое шахтер. Добывает руду. Идет мелкая капель со стен кровли и забоя. Вода собирается в дренажные, водосборные устройства и откачивается насосами. Работа идет. Сделали отладку. И вдруг…

— Вот посмотрите… — Евдокимов зажигает фонарь и освещает гудящий поток, рвущийся в пещеру. — Вы представьте себе, что в горную выработку вдруг хлынет такой поток. Насосы не справляются с откачкой. До подъемника из шахты далеко. А воде стекать уже некуда. Мигом море захлестнет забой, некуда деваться шахтеру… А у него семья… дети… Что может подумать перед неминуемой гибелью человек там, на глубине сотен метров, в темноте и безызвестности?..

Мы с Гошкой смотрим на клокочущую под нами воду, и нам обоим становится стыдно своего малодушия, своей боязни. То, что стыдно обоим, — это точно, так как мы враз соскакиваем и предлагаем сделать очередной замер. Евдокимов понимающе улыбается и соглашается.