Месть палача - Виктор Вальд

Тавуллярий громко хрипел и пытался сопротивляться. Но все его попытки были тщетны.

– А где этот проклятый документ? – вспомнив, огляделся странный клиент.

– У меня, – из-за платяного шкафа выглянул Никифор, и смело ступил несколько шагов. – Простите меня за дерзость… Я прочел этот документ…

Лицо низенького, худенького и убогого гостя, от которого веяло теперь смертью, перекосило:

– И этого вяжите.

Но Никифор сделал еще один шаг вперед:

– Я прочел… Я знаю, как не признать законность этого документа.

– И как же? – как искусный мим, клиент изменил гримасу гнева на маску сарказма.

– Я… Посмотрите сами. Вот! Смотрите… В слове Эллада пропущена буква…

– И что же?

– Значит ваши долговые и финансовые обязанности не распространяются на территорию, которая не обозначена. Эллада – это материковая европейская часть полуострова. А если в этом слове ошибка… То это не Эллада… То эта территория не определена. Ее не существует, как и не существует ваших обязательств… Значит…

– Постой, мой мальчик, постой… Дайка я взгляну. Верно. Писец олух допустил ошибку. И что же? Неужели… Верно. Верно. У суда теперь не будет оснований. Это спорный документ. Можно затянуть время. А там… Главное сейчас время затянуть. Ошибка!.. Слава Господу, что есть недобросовестные писцы… А не ты ли составлял этот злополучный документ? Это уже не важно. Важно другое!

На следующий день хозяин выдал Никифору полугодовое жалование, которое так упорно задерживал, да еще набавил три золотые монеты. Еще через день за преисполненным счастья юным писцом пришли из дворца.

Вот так Никифор оказался асикритом – простым писцом в службе тайной канцелярии[37], ибо брат странного клиента как раз и являлся главой этой наиболее близкой к василевсу службы.

И это был первый шанс, который Никифор не упустил, несмотря на то, что страх останавливал сердце, а дрожь бросала тело то в жар, то в холод.

Вот и сбылась великая мечта. А дальше, как? Дальше, что?

А и дальше нужно жить. Только уже в величайших трудах и стараниях. Иначе… Иначе просто сожрут завистники, и костей не выплюнут.

– О, Господи! Всемогущий и милосердный! Дай силы мне на этот день. Как же я? Как? Ох, труды… Труды тяжкие. А трудиться над. Только в труде… В поту… В соленом и тяжком. «Ибо кто имеет, тому и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет»[38].

Никифор, причитая и вздыхая, стащил свое тело с роскошного ложа. Рядом с худыми ногами нового эпарха Константинополя тихо опустилась шелковая простыня, угодливо потянувшаяся за своим ночным хозяином. Никифор тут же бросился поднимать роскошное убранство, вовремя вырванное, как и многое, из жилистых рук старого эпарха, когда тот стремительно покидал дворец главного чиновника столицы. Но кусок удивительной ткани заскользил в руках живой плотью тысяч нитей, рожденных в чреве тысяч шелкопрядных червей.

– Да ну тебя к дьяволу! – рассердился новый хозяин и с силой швырнул простыню опять на пол.

Никифор еще более разозлился, когда ткань не легла у его ног, а грациозно, по своему усмотрению, заскользила по отшлифованным мозаичным плитам пола.

А чего злиться и зачем? Кому, как не Никифору знать и понимать – дворцы сильных мира сего – это иной мир смертных: ужасный и прекрасный, волшебный и прагматичный, таинственный и открытый. Здесь стены имеют уши, потолки – глаза, мраморный пол сглатывает слова и выплевывает их на камнях мостовых. Здесь внезапно умирают самые крепкие мужи, а слабаки и моральные уроды стают титанами. Здесь есть вещи, живущие как разумные существа. Есть люди предпочитающие служить вещам, теряя разум. Здесь нужно ходить тихо и чрезвычайно медленно, но очень быстро бегать, желательно, к тому же, очень тихо.

А главное – каждый переступивший порог дворца становится двуликим, как древний бог Янус[39]!

И не знаешь, что и от кого ожидать…

Вот как от этой противной простыни…

Грустно, грустно, грустно…

А еще…

Никифор хлопнул в ладоши. Тут же огромная, резная дверь чуть приоткрылась, и, скользнув по полированному полу, перед эпархом, в низком поклоне, предстал верный Семенис. А может вовсе и не верный… Но это потом.

– Все собрались за кем я посылал?

– Все, Ваше величайшее достоинство…

– Да! Пусть так все ко мне и обращаются. Все. Все! Значит, собрались все… И что?

Семенис, как обычно в мгновения затруднений, несколько раз тяжко вздохнул, и еще ниже опустив голову, тихо ответил:

– Некоторые злятся, что их так рано заставили явиться во дворец к Вашему величайшему достоинству. Некоторые даже плюют на пол. А многие… Многие пересмеиваются в своих беседах…

– Они насмехаются надо мной?

– Да, Ваше величайшее достоинство, – со вздохом ответил верный помощник.

А может и не верный вовсе. Это потом. Сейчас за работу.

– Записывай Семенис, кто, в каком порядке должен входить, кто из помощников и писцов мне нужен, и что нам предстоит сделать за день. Особо помни – каждый с кем я побеседую пусть, выходит через боковую дверь, чтобы не мог переговорить с этими… Как ты говоришь – злятся, плюют и смеются? Еще бы! В такую рань поднять свои благородные и достойные задницы. И ради кого? Сына торговца ставшего эпархом Константинополя… Ставшего эпархом… Но это ли предел мечтаний…

Последние слова Никифор вымолвил так тихо, что подавшийся на смелый шаг вперед верный Семенис (а может и не верный) так их и не услышал.

Ох, и долгий день случился сегодня. Едва успел к заходу солнца эпарх столицы принять всех тех, кого вызвал короткими записками в свой дворец. Никто не посмел уклониться от приглашения. Хотя за некоторыми пришлось посылать еще одну записку. Удивительно, наверное, было созерцать домашним, например, магистра оффиция[40], или даже самого асекретиса[41], как с утра насмехавшиеся над новым эпархом Константинополя высшие чины империи, вдруг бледнели, после прочтения второй записки, и едва набросив на себя лучшие одежды, спешили отбыть к сыну простого торговца.

Да и те, кто с легкой ухмылкой, вальяжно входили в комнату к Никифору, к концу тихой беседы обливались потом и согласные со всем, что требовал новый эпарх, кивали головой, не смея не то, что возразить, а даже слова сказать.

Что там богатейшие купцы, владельцы кораблей, квартальные города и старейшины крупнейших корпораций Константинополя. В поклоне и в глубокой задумчивости спешили протиснуться в боковую дверь высшие мужи империи. Более того, всегда дерзко державшиеся перед всеми и всякими заносчивые димократы[42] и голубой и зеленой партии клятвенно обещали не только полнейшее содействие, но и полнейший порядок во время игр на ипподроме. А главное – после них. Так что…

Можно было подвести первые итоги. Тем более что солнце уже опустилось на зубцы величайшей из когда-либо возведенной городской стены, и тем останавливало торговую и ремесленную жизнь Константинополя. А уж чиновничья, по крайней мере, официальная работа заканчивалась еще в полдень.

Так что Никифор трудился двойной день, но трудился с такой пользой, что был уверен – день города пройдет как в добрые старые времена. То есть на улицах будет оживленная торговля по доступным ценам, на крышах и балконах будут вывешены праздничные флаги и ткани, гирлянды из цветов и ветвей дуба, лавра и оливы. Фонтаны города будут изящно украшены, и благоухать полными струями свежей воды, а в отведенное время вином и хмельным пивом. Будут бесплатные угощения от первых лиц городских кварталов. На деньги богатых купцов и корабельщиков на улицах выступят актеры, мимы, певцы, танцоры и дрессировщики животных.

Все как в добрые старые времена. Забытые времена могущества империи. Забытые, но многократно описанные в многочисленных книгах, так памятных Никифору по молодым годам. Как тогда он мечтал увидеть великолепные праздники на родных, и уже лет тридцать как обнищавших и потерявших покой и веселье улицах. Теперь праздник состоится. И не за счет несуществующей государственной казны, и не за слезы выбитых их простонародья налогов, а за добровольные пожертвования достойных граждан.

Добровольные или нет, сейчас это не важно. Важно главное!

А главное… В городе будет строжайший порядок, который всегда был головной болью всякого эпарха столицы. Всякого, но только не Никифора. И это не только потому, что в день празднования основания Константинополя главный стратег города выведет на улицы и площади весь гарнизон, но и вечно негодующие и постоянно устраивающие драки между ипподромными партиями димократы костьми лягут, но не допустят, чтобы их приверженцы устроили массовые беспорядки не только во время гонок колесниц, но и после оглашения победителя.

Более того, главы зеленых и голубых партий, устроят за свой счет гонки колесниц. То есть предоставят и лошадей и упряжь и наездников в цветах своих партий. Роскошных лошадей и роскошную упряжь. Вот уж удивится василевс. Еще больше удивится, когда узнает, что ему не нужно тратиться на призы для абсолютного победителя. И оригарион[43] и серебряный шлем и пояс автократу Иоанну Кантакузину предоставит его новый эпарх Никифор. Тот человек, которого василевс назвал «явившим чудо»!