Дети Эдгара По - Питер Страуб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крошащийся асфальт пересекал заросшее травой пространство пустыря, по которому были разбросаны битые бутылки и пять или шесть тощих, пыльных дубов. Там, где заканчивалась трава, неширокая дорога опоясывала квартал заброшенных домов в свете редких фонарей. Большая часть фонарей была разбита, а один упал, когда в него врезался автомобиль, — покорёженный бампер ещё висел на столбе. Аккуратно переступая через осколки, Джейн добралась до тротуара перед заколоченными домами и быстрее зашагала к ярко освещённому перекрёстку на Мичиган-авеню, ко входу в метро.
Она его так и не увидела. Знала, что он был там; знала, что у него было лицо и одежда; но ничего из этого так и не смогла потом вспомнить. Ни его прикосновений, ни запаха; только нож, который он держал в руке — довольно неуклюже, поняла она позже, возможно, его и удалось бы вырвать, — и те несколько слов, которые он сказал ей. Сначала он ничего не говорил, просто схватил её и поволок в тупик между домами, пальцами зажимая ей рот, а тыльной стороной ладони давя на горло так, что она чуть не задохнулась. Толкнув её на кучу сухих листьев вперемешку с принесёнными ветром рваными газетами, он сдёрнул с неё брюки, разорвал куртку, рывком расстегнул рубашку. Она слышала, как ударилась о кирпичи и откатилась в сторону пуговица. В отчаянии ей вдруг вспомнились слова из одной брошюры об изнасиловании: не бороться, не сопротивляться, не делать ничего такого, что могло бы побудить насильника убить её.
Джейн не боролась. Вместо этого она как бы разделилась натрое. Одна её часть стояла неподалёку на коленях и молилась, словно в детстве, не сосредоточенно, а машинально, стараясь побыстрее покончить с гирляндами слов. Вторая её часть подчинялась мужчине, глухо и слепо. А третья парила над двумя первыми и наблюдала, медленно помахивая руками, чтобы удержаться в воздухе.
— Попробуй, убеги, — прошептал мужчина. Она не видела и не чувствовала его, хотя его руки всё время были на ней. — Попробуй, убеги.
Она помнила, что сопротивляться нельзя, однако по шуму, который он производил, и по тому, как он дёргал её, она поняла, что именно это его и возбуждает. Ей не хотелось его сердить; тихо пискнув, она попыталась стряхнуть его со своей груди. Почти сразу он застонал, а несколькими секундами позже скатился с неё сам. Только его ладонь задержалась на мгновение на её щеке. Потом он вскочил на ноги — она слышала, как он возится с молнией, — и убежал.
Тогда девушка, которая молилась, и девушка, которая парила в воздухе, тоже исчезли. Осталась только Джейн, которая, кое-как прикрывшись порванной одеждой, выползла из тупика и побежала, крича и пошатываясь, к метро.
Приехала полиция, «Скорая». Её повезли сначала в участок, оттуда в городскую больницу, адское местечко, скудно освещенное, с бесконечными подземными коридорами, ведущими в тёмные комнаты, где одинокие фигуры лежали на кроватях, узких, как больничные каталки. Там ей причесали лобок, и все отделившиеся волоски сложили в стерильный конверт; взяли образец спермы и посоветовали сдать анализы на ВИЧ и другие инфекции. В больнице она провела всю ночь, проходя разные осмотры и ожидая новых. Сообщить полиции номер телефона родителей или кого-нибудь ещё она отказалась. Перед самым рассветом ей наконец-то дали уйти, предварительно вручив полный пакет брошюр из местного кризисного центра для изнасилованных. Там были «Новая надежда для женщин», «Плановое материнство» и визитка следователя, которому передали её дело. Детектив подвёз её домой на патрульной машине; когда они остановились перед зданием, где она жила, она вдруг испугалась того, что он теперь знает её адрес, что он вернётся, что он и есть тот самый насильник.
Но это, конечно, был не он. Он проводил её до двери и подождал, пока она войдёт внутрь.
— Позвоните родителям, — сказал он, прежде чем уехать.
— Позвоню.
Она отодвинула в сторону бамбуковые жалюзи и следила за полицейской машиной, пока та не скрылась из виду. Потом отправила брошюры в мусорное ведро, стянула всю одежду и запихала её туда же. Приняла душ, переоделась, собрала полную сумку вещей и ещё одну книг. После этого вызвала такси. Когда машина приехала, она велела шофёру отвести её в Аргус, забрала оттуда лэптоп и всю работу по капюшонницам, а потом велела везти себя на вокзал.
Там она купила билет домой. Только приехав и рассказав родителям о том, что с ней случилось, она начала плакать. Но даже тогда не смогла вспомнить, как выглядел тот человек.
Дома она прожила три месяца. Родители настояли, чтобы она сходила к психологу и записалась в группу терапии для жертв насилия. Она с неохотой подчинилась, но, проходив в группу недели три, бросила. Изнасилование было, но осталось в прошлом.
— Это длилось пятнадцать минут, — сказала она однажды в группе. — И кончилось. А моя жизнь продолжается.
Группа приняла её заявление без восторга. Женщины подумали, что она отказывается признавать очевидное; психотерапевт сказал, что Джейн будет страдать позже, если сейчас не найдёт в себе сил взглянуть в глаза своим страхам.
— Но я не боюсь, — сказала Джейн.
— Почему? — спросила женщина, у которой выпали брови.
Потому что молния дважды в одно место не бьет, хмуро подумала Джейн, но ничего не сказала. Больше она в группу не приходила.
В тот вечер её отцу позвонили. Он взял телефон, сел за обеденный стол и стал слушать; минуту спустя встал, пошёл в кабинет и с порога, закрывая за собой дверь, бросил на Джейн быстрый взгляд. Дыхание словно застыло у неё в груди, но тут она услышала, что отец смеётся: значит, он разговаривает не с полицией. Через полчаса он вернулся и снова поглядел на Джейн, на этот раз более вдумчиво.
— Это был Эндрю. — Так звали его друга-врача, англичанина. — Они с Фредом едут на три месяца в Прованс. Спрашивали, не согласишься ли ты пока посторожить их квартиру.
— В Лондоне? — Мать Джейн затрясла головой. — По-моему…
— Я ответил, что мы подумаем.
— Я подумаю, — поправила его Джейн. Она смотрела на родителей, рассеяно почёсывая пальцем бровь. — Дайте мне подумать.
И она пошла спать.
В Лондон она поехала. Паспорт у неё уже был, остался со школьных времён, когда они всей семьей ездили к Эндрю в гости. Споры с отцом и матерью, звонки к Эндрю и от Эндрю продолжались до самого отъезда. Он заверял, что квартира полностью безопасна, что наверху живёт очень милая и надёжная женщина постарше, и что для Джейн было бы совсем неплохо снова пожить самостоятельно.
— Ты, значит, пуганой вороной не стала, — сказал он ей как-то вечером по телефону. Он всё-таки был врач: гомеопат, а не аллопат[12], и Джейн находила это утешительным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});