Мечом раздвину рубежи - Андрей Серба

– День добрый,– приветствовала она друзей.– Как, вы еще в Киеве? – притворно удивилась она, пристраиваясь сбоку Олега и подлаживаясь под его шаг.– Думала, что вас, как Микулу, великий князь отправил по своим делам.

– Отправил? Куда? Зачем? – спросил Олег, ревниво воспринимавший любой знак доверия или благорасположения, проявленный великим князем к Микуле или Рогдаю, его друзьям-соперникам.

– Не знаю,– ответила Роксана.– Вчера ночью Микула с великим князем ходил к волхву на Лысую гору и не вернулся оттуда домой. Княжьи гридни, явившиеся за его конем и доспехами, объяснили Людмиле, что он спешно покидает город по княжьему велению.

Олег недовольно нахмурил брови. Несмотря на все его старания, Микула как был, так и остался любимчиком великого князя. Не с кем иным, а с Микулой вопрошал Игорь ночью богов у Перунова источника, именно его отправил куда-то с тайным поручением. А что оно такое, Олег не сомневался: хорошо зная от Свенельда о планах предстоящего похода на Каспий или в Хазарию, он был уверен, что срочное исчезновение Микулы из стольного града тем или другим образом имело отношение к этому походу. Но почему великий князь доверил это задание Микуле, а не ему, которому в знак особого доверия собственноручно повесил на грудь гривну тысяцкого? А может, ему уготовано другое, более сложное и ответственное задание? И вдруг обо всем этом знает Свенельд, его крестный отец? Скорее к нему!

Роксана почувствовала изменение в настроении Олега.

– Ты чем-то взволнован? Уж не тем ли, что не пришлось вместе с великим князем и Микулой узнать будущее у волхва-вещуна, хранителя Перунова источника?

Олег, всегда стремившийся скрывать от посторонних свои истинные мысли и чувства, поступил так и на сей раз.

– О нет. Просто подумал, что ежели великий князь отправил куда-то Микулу, значит, скоро это предстоит мне и Рогдаю.

– Понимаю. Столько времени не быть дома и так быстро вновь покидать его. Но что делать, коли вы не просто княжьи люди, а ближайшие други-товарищи великого князя. Кому великая честь, с того и великий спрос. А к тебе, Олег, великий князь особливо благоволит – разве не ты первым стал тысяцким из всей его бывшей молодшей дружины? Ой, я еще не видела твоей гривны! – спохватилась Роксана.– Дозволь посмотреть! Хорошо?

Она забежала перед Олегом, остановилась. Положила руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки, коснулась золотой гривны на его груди.

– Тяжелая! А какая красивая цепь! – восхитилась Роксана.– Не иначе сработана лучшими подольскими мастерами!

Олег снисходительно улыбнулся, оторвал Роксану от земли, отставил в сторону.

– Посмотрела? Теперь не задерживай нас. Ведь ты тоже возвращаешься в великокняжеский терем? – обратился Олег к Рогдаю.

– В терем? – удивился тот.– Но мы шли на подворье Микулы, зачем же сворачивать с пути? Пусть там нет хозяина, зато осталась Людмила. Поговорим с ней, посмотрим ее первенца. Да и Роксана расскажет, что произошло в Киеве в наше отсутствие.

– Ты забыл, что Микула уже ускакал по важному княжьему делу. Кто знает, может, в сию минуту великому князю нужны мы, коих он кликнул с порубежья вовсе не для того, дабы мы слушали чьи-то рассказы. Идешь со мной или нет? – нетерпеливо спросил Олег.

– Нет. Мы только что из терема, и ежели у великого князя имелось к нам спешное дело, он сообщил бы о нем. К тому же в тереме знают, что мы пошли к Микуле, и без труда отыщут нас.

– В таком случае я иду один. Прощайте и не забудьте поздравить Людмилу с первенцем и от моего имени.

Олег не успел отойти на несколько шагов, как Рогдай забыл о нем. Не скрывая восхищения, он не отводил взгляда от Роксаны. Как шло ей одеяние девушки-витязини! И ничего, что под шлемом и бармицей почти не было видно ее каштановых волос, тяжелая кольчуга давила и плющила высокую грудь, а широкий плащ наполовину скрывал тонкую талию. Стоило лишь заглянуть в ее огромные серые глаза, увидеть нежную, чуть тронутую загаром кожу, маленькие ножки в сафьяновых сапожках – и сразу становилось ясно, что перед тобой не юный отрок-воин, а красавица витязиня.

– Сотник, что с тобой? Уж не уснул ли? – спросила Роксана, проводив взглядом Олега.

– Уснул? Нет, просто давно не видел тебя и сейчас не могу налюбоваться. Как ты похорошела!

Роксана полностью убрала под шлем и бармицу волосы, запахнула на груди плащ. С уходом Олега ей некому и незачем было напоминать, что хотя она и стала девой-воином, тем не менее не утратила своей красоты и притягательности.

– При каждой встрече ты говоришь одно и то же,– равнодушно сказала Роксана.– Точно так, как я всегда повторяю: мы с тобой как брат и сестра, а их связывают друг с другом вовсе не красота и любование.

– Мы не брат и сестра, и ты давно знаешь, что я люблю тебя. Люблю давно и на всю жизнь.

Роксана вздохнула.

– Рогдай, не нужно об этом. Хорошо? Лучше расскажи по дороге, что тебе известно о походе.

– О походе? Да о нем говорят на каждом углу все киевские женщины и обсуждает любой купец на торжище. Слушай, что хочешь!

– Мне нужно другое,– Роксана лукаво взглянула на Рог-дая.– Вдруг захочу тоже отправиться на Хвалынское море иль на Хазарию? И вдруг в твоей сотне? Разве я не витязиня и не бывала прежде в боях? Возьмешь или нет? – и, не давая сотнику опомниться, Роксана прижалась к его плечу.– Вот и хочу знать, не оставляет ли великий князь тебя… и Олега… для защиты стольного града или не отправляет ли невесть куда с тайным поручением. Рассказывай, а то попрошу об этом Олега. Уж он, тысяцкий, знает поболее тебя, сотника…

Вся жизнь Исаака была связана с дорогой, и он не мыслил себя без нее. Правда, когда-то ему больше нравились суета торжищ и базаров, новые знакомства в караван-сараях, подсчет прибыли после возвращения домой. Тогда ему казалось, что длительное, утомительное пребывание в пути отвлекало его от настоящего дела, мешало целиком посвятить себя торговле, оттягивало наступление долгожданного дня, когда он мог бы сменить спину караванной лошади на мягкое домашнее кресло, навсегда избавив себя от опасной, связанной со множеством невзгод жизни купца-рахдонита. Такие мысли посещали его в молодости, в пору, когда человек считал себя и связанное с собой главным в жизни, а ее смысл видел в удовлетворении своего тщеславия либо плотских возжеланий. Ах молодость, как быстро ты пролетаешь, но как долго потом приходится расплачиваться за твои заблуждения и ошибки!

Лишь в зрелые годы Исаак смог постичь, что человек – всего мельчайшая песчинка в огромном, неподвластном его воле мире, а его сиюминутные житейские радости и тревоги, мечты и разочарования – ничто по сравнению с его мыслью, направленной к познанию сложности и загадочности окружающего мира и пониманию собственного места в нем. Именно способность мыслить отличала человека от прочей живой твари, именно мысль была дарована ему Творцом всего сущего, дабы возвысить над всем живым и мертвым и приблизить к себе. И чем бы человек ни занимался, как бы ни торопил или замедлял время, чего бы ни достиг или лишился – он всегда был, есть и будет песчинкой, послушной воле создавшего все сущее Творца. Все в жизни заранее предопределено Творцом, и в этом судьба человека ничем не отличается от судьбы иных обитателей земли. И только мысль, позволяющая человеку выйти за пределы своей телесной оболочки, жить другой, отличной от реальной, жизнью, представить и понять то, чего никогда не видел и не перечувствовал, возвеличивала человека над ними. И не только над ними, но и над себе подобными, коим по скудости ума не дано было постичь, какой дар получен ими от Творца, и не могущими по достоинству распорядиться им.

О человеческая мысль! Умеющий пользоваться тобой проживает множество жизней, а неумеющий лишен возможности распорядиться единственной. Мысль, ты можешь возвратить человека в его прошлое и открыть перед ним будущее, тебе дано вознести его на крыльях мечты на Небо или низвергнуть в морскую пучину, ты, укрепив дух человека и вселив в него веру в бессмертие души, способна поставить его над мерзостями и несправедливостями земной жизни. Но чтобы ты, мысль, стала постоянной и желанной спутницей человека, ему необходимы жизненный опыт, независимость суждений и время для размышлений.

Как жаль, что понимание таких истин приходит поздно! Исаак окончательно постиг это десяток лет назад после тяжелого ранения стрелой разбойника-огуза. Тогда, заглянув в глаза смерти, он решил наконец-то расстаться с хлопотной жизнью купца-рахдонита и постоянно осесть в Итиле. И вскоре почувствовал, что желанный душевный покой и успокоение от сует мирских так же недосягаемы для него, как прежде. Хуже того, бурлившая вокруг жизнь часто требовала его вмешательства, а приобретенные за годы странствий немощи, словно поджидавшие сего момента, стали одолевать его с удесятеренной силой. Спасение от них было одно – бегство с помощью мысли в свое прошлое или размышления о всемогуществе Творца и разгадке законов бытия созданной им вселенной. Воспоминания о былом будили в сердце давно остывшие страсти, заставляя заново переживать юношеские страдания и наслаждения, полет мысли в неведомое лишний раз. подтверждал, что страждущая от боли плоть ничто по сравнению с бессмертным, не знающим преград в познании истинной веры духом.