Обитель спящих - Торн Стюарт

— Хорошо! — искренне обрадовался Конан. Он уже собирался вставать, полагая, что беседа окончена. Но князь положил ладонь на узкий лаковый ларчик, лежавший на скамье подле него, и велел:

— Ну-ка, помоги мне.

В ларце, как и ожидал киммериец, хранился свиток. Но это было не вертикальное живописное полотно, не изображение древней битвы или стадий обработки риса, сопровождаемое подробными пояснениями в виде бесконечных столбиков витиеватых знаков. Это была карта, причем карта превосходная. Единственная надпись в начале свитка гласила, что это был «Вид Старого Военного Пути через Юго-Восточные провинции Великой Кхитайской Империи с высоты ласточкиного полета». Конан тянул свиток на себя и сворачивал, словно тянул и сворачивал ленту дороги, по которой ему предстояло пойти, а тонкий смуглый палец Тая скользил по темному от времени шелку, отмечая вехи этого пути.

— Я провожу вас до восточной границы, — говорил Тай, следуя тропой, которая по мере приближения к большой дороге становилась все шире, словно ручей, набирающий силу на пути к реке. — То есть до самого Старого Пути. Раз ты решил плыть до края света, тебе нужно выйти к Внешним островам. Сейчас Старый Путь не так оживлен, как во времена войны с дикими племенами, двести лет назад хлынувшими с севера. Нынче от них мало что осталось, и торговцы снова ведут караваны по этой дороге — Старый Путь по-прежнему единственный способ добраться до северной части Лемурийских островов. Но будь осторожен: в последнее время до меня доходили слухи о новой банде кочевников-гирканцев. Они каким-то образом обогнули Великую Стену и промышляют теперь в наших северных землях…

— Гирканцы? — удивился Конан. — Так далеко на востоке? И много их в этой шайке?

— Доподлинно я не знаю, но говорят, что не менее пяти сотен, — ответил Тай Юэнь. — Но ты же знаешь, что означает «говорят». У страха глаза велики. Их может быть и пять сотен, и три десятка. Сам я ни разу их не видел. Говорят еще, что это не просто банда разбойников, а изгнанники, отверженные истинными почитателями Эрлика и Пророка его Тарима. Что у них появился какой-то свой новый Пророк, обещавший им в северных степях золотые горы. По-моему же, это самые обычные грабители — может, две-три шайки, слившиеся в одну. А если это все-таки осколок кочевого племени, то поскольку сейчас весна, они должны быть слишком заняты приплодом табунов, а потому вряд ли вас побеспокоят. Смотри, вот здесь дорога минует Перевал Зимних Гроз и выходит на ту сторону гор. Там вдоль дороги довольно поселений — когда-то, еще во время войны, там строились оборонительные опорные крепости.

Так что и еду, и вино вам будет где раздобыть. Потом идет еще один перевал — Морской Страж, а за ним уже близок и Пайтал — самый крупный порт на всем северном побережье. Там вы наймете любую лодочку и переправитесь через пролив Чеджуд-Ла — «Реку Тысячи Джонок». Потом, перебираясь с острова на остров…

— Там уж как-нибудь разберемся, — отозвался киммериец, внимательно изучая карту. — Не стоит загадывать слишком далеко вперед. Значит, сейчас — до Пайтала. Не дашь ли ты мне с собой эту карту — не в путь, разумеется, а на сегодняшнюю ночь? Я бы как следует рассмотрел ее…

Тай Юэнь медленно свернул тонкий шелк, уложил в черный футляр с вытесненными на нем знаками доброго пути, и протянул Конану.

— Она твоя. Я велел скопировать ее для себя еще год назад — на всякий случай. Так что бери, у меня есть другая точно такая же. Если бы в сундуках Дворцовой Канцелярии хранились карты Лемурийских и Внешних островов, я с радостью отдал бы тебе и их. Но — увы — их нет. Быть может, ты узнаешь больше в самом Пайтале.

— Вот поистине княжеский дар, клянусь Кромом! — восхитился Конан. — Благодарю тебя, брат. Это гораздо лучше, чем пророчество!

На это Тай Юэнь лишь печально улыбнулся.

— Из пророчества можно хотя бы узнать конец пути, — сказал он. — Как ни хороша эта карта, она будет тебе бесполезна там, где кончается край земли. Ну, если ты и в самом деле хочешь выехать до света, вам обоим пора в постель. Время за полночь.

Конан кивнул, думая о своем. Они поднялись со скамьи и вышли из сада. Слуги, почтительно поджидавшие их у входа с горящими лампами в руках, засеменили впереди, указывая дорогу. Конан еще раз кивнул на пожелание Тай Юаня крепкого и легкого сна и ушел к себе. Драгоценная карта не давала ему покоя — никогда раньше он не видел ничего подобного. Поэтому, отобрав у слуги лампу, он захлопнул дверь своей комнаты перед самым носом опешившего кхитайца.

Тот повздыхал, потоптался у порога и, сетуя на поспешность молодых господ, пошел прочь. Его услужение у Конана было сущей каторгой — почетный гость не желал вечерних омовений в розовой воде, не желал грелки в постель, не желал церемонии Утреннего Поднесения Туфель. Это очень удивляло и огорчало старого слугу, но огромный северянин ничего не желая слушать, только рявкал время от времени: «Уйди, старик, целее будешь».

Сквозь резную дверь Конану были прекрасно слышны все вздохи и сетования приставленного к нему кхитайца. Он усмехнулся, заново подивившись, как сносит всю эту маяту Тай Юань, и пробормотал вслед удаляющимся шагам:

— Ничего, старше, потерпи. Завтра твои мучения кончатся.

Говоря это, он расстилал на прикроватном столике драгоценный свиток, намереваясь еще раз просмотреть предстоящий путь. Но тут послышалось шуршание шелка, и возмущенный голос Силлы поинтересовался:

— Чем это занят мой господин? Или он собирается последнюю ночь провести за чтением, а не в нагретой мною постели?

— Ну, уж нет! — отозвался Конан, стараясь, чтобы девушка не услышала в его голосе невольного раздражения: ночь была и в самом деле последней, негоже было пренебрегать ею. — Карты подождут.

— Сегодня я твоя последний раз, — прошептала Силла, ловко раздевая его. — Думай об этом, мой наездник. Думай о том, что за эти три ночи, обещай мне их боги еще раз, я отдала бы все сокровища мира — но отказалась бы от четвертой. Эта ночь — наша последняя ночь, мой повелитель, и я намерена употребить все мои женские силы на то, чтобы ты запомнил ее — и меня.

Он улегся рядом с Силлой на прохладные простыни — и Козочка с ликующим криком тут же оседлала его. Она была совершенно нагой, тело ее отливало темным золотом в свете масляной лампы.

Конан и в самом деле думал, что, наверное, больше никогда не увидится со своей строптивой девчонкой, дочерью и любовницей одновременно, и это придало их последней ночи вдвоем какой-то терпкий, чуть горьковатый привкус. Силла, взявшись исполнять обещанное, раскачивалась над ним в упоении атакующей кобры, глаза ее горели каким-то особым огнем, и Конан мог ясно видеть начертанное в них предсказание: «Ты не уснешь нынче, господин мой».