Конец пути - Джон Барт

— Да нет, мне, пожалуй, тоже. А вы считаете, что между визитами должен соблюдаться какой-то особенный интервал, а, Джейкоб?

Я был удивлен.

— А как вам кажется?

Снова короткая пауза, потом ответ, на полном серьезе.

— Мне кажется, для этого нет никаких оснований, если только один из нас не испытывает чувства, что ему еще какое-то время не хочется видеть другого. Я думаю, иногда такое случается. Вы чувствуете что-то похожее, Джейк?

— Дайте-ка мне подумать, — сказал я рассудительно и тоже немного помолчал. — Мне кажется, вы абсолютно правы, когда ставите под вопрос валидность социальных условностей, вроде этих самых промежутков времени между визитами, поскольку нельзя не признать одного непреложного факта, а именно: все они в конечном счете не имеют никакого рационального обоснования. Но из этого не следует, что если некая вещь не имеет рационального обоснования, то она лишена всякой ценности. И нужно иметь в виду, что отказ от условностей, даже самых идиотских, всегда заключает в себе некий риск — вы можете вдруг оказаться во власти беспричинного чувства вины, просто потому, что условности склонны оставаться условностями. Возьмем, к примеру, привычку пить пиво за завтраком, или ездить ночью на красный свет, или совершать адюльтер с одобрения вашего собственного мужа, или практиковать эвтаназию…

— Вы смеетесь надо мной? — спокойно спросила Ренни, как если бы ее интересовала исключительно информативная часть ответа.

— Как вы догадались?

— Знаете, мне кажется, что в большинстве случаев один человек высмеивает другого потому, что ощущает неудобство от несовпадения взглядов и не знает при этом, как взгляды этого другого можно опровергнуть. Он чувствует, что должен знать, но не знает, и вместо того чтобы признаться в этом самому себе, вникнуть в проблему и найти убедительные возражения, просто смеется над аргументами противной стороны. Это слишком легко — смеяться над аргументами. И — я так чувствую — к вам это в немалой степени относится, Джейк.

— Ага. Вот и Джо говорил то же самое.

— Вот теперь вы точно надо мной смеетесь, правда? Я был полон решимости не позволить миссис Ренни Морган еще раз поставить меня в дурацкое положение. Это было и впрямь несложно.

— Послушайте, я буду сегодня у вас и съем этот ваш обед. Я приеду в шесть часов, после того как вы уложите детей спать, я ничего не перепутал?

— Но ни я, ни Джо — мы не хотим, чтобы вы приезжали, если вам самому не хочется, Джейк. Вы должны…

— Погодите минутку. А почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется?

— Что?

— Я спросил, почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется. Видите ли, единственным вашим основанием для отказа от обычая выжидать должный промежуток времени между визитами была бы следующая позиция: социальные условности, может, и необходимы для поддержания стабильности на уровне тех или иных групп, но не являют собой необходимости абсолютной, и в особых ситуациях — если они препятствуют достижению поставленных вами целей — вы можете не принимать их в расчет. Другими словами, вы же собираетесь заполучить меня сегодня к обеду не ради социальной стабильности, а просто потому, что мы все вроде как этого хотим. То есть социальная стабильность вас в данном случае не интересует. Затем предположим, что вашей целью является еще один разговор и у вас есть все основания предполагать, что я, буде все равно окажусь у вас, приму в нем участие, вне зависимости от того, хотел я к вам ехать или нет — а что, большинство гостей так и делают, — ив таком случае вас никак не должно интересовать, хочется мне к вам ехать или нет, поскольку ваша цель достигается в любом из вариантов.

— Вы опять надо мной смеетесь.

— Ну уж нет, так просто вам от меня не ускользнуть. Дело не в том, смеюсь я над вами или нет. Вы уходите от вопроса.

Тишина.

— В общем, так: я приезжаю на обед к шести часам, хочу я того или нет, и если к этому времени у вас не будет готов ответ на мой последний довод, я все скажу Джо.

— Дети ложатся в половине седьмого, — сказала Ренни с едва заметною ноткой обиды в голосе и повесила трубку. Я отправился обратно в кресло и качался еще полных сорок пять минут. Время от времени я улыбался, сам не знаю чему — никакого конкретного чувства эти улыбки не выражали. Я просто несколько раз себя на этом ловил, вроде как в тех случаях, когда, прогуливаясь в одиночестве, я часто ловил себя на том, что повторяю рассудительнейшим тоном и не соблюдая при этом никакого ритма: Пепси-кола в точку бьет; двенадцать унций; вам везет, — сопровождая движение губ наморщиванием лба, застенчивым эдаким подергиванием уголка рта и, время от времени, быстрым движением правой руки. Прохожие часто принимали меня за человека, с головой ушедшего в решение серьезнейших проблем, и порой, когда я оглядывался на кого-нибудь из них, прошедших мимо, я и его ловил на вороватом быстром пассе правой рукой — он пробовал жест на вкус.

В пятнадцать минут пятого позвонил доктор Шотт и подтвердил мое зачисление в штат Государственного учительского колледжа Вайкомико на должность преподавателя грамматики и основ композиции с начальным жалованьем 3200 долларов в год.

— Мы, знаете ли, — сказал он, — не платим столько, сколько платят в больших университетах! Просто не можем себе этого позволить! Но это не означает, что мы берем на работу кого угодно! У нас тут, честно говоря, нечто вроде закрытого клуба, и мы приняли вас на работу, потому что — нам кажется — вы разделяете наши чувства насчет важности нашего труда!

Я заверил его в том, что да, и в самом деле разделяю, а он меня в том, что он во мне и не сомневался. Я был не в большом восторге от необходимости преподавать еще и основы композиции, то бишь сочинения — в мои планы входила одна лишь предписательная грамматика, — но Доктор велел мне найти работу, и я решил соглашаться на все.

К дому Морганов я подъехал в половине шестого, безо всякой видимой на то причины. День все-таки обрел свою погоду, я был покладист и тих. На лужайке перед домом Джо и Ренни лениво перебрасывались футбольным мячом, хотя, по правде говоря, было жарковато. Увидев меня, они не выказали особого удивления, — наоборот, даже обрадовались и пригласили присоединиться.

— Да нет, спасибо, — сказал я и пошел туда, где оба их сына, одному было три, другому четыре, бросали свою собственную маленькую футбольную дыню с соответствующим возрасту умением. Я сел на травку и стал на всех на них смотреть.

— Если вам показалось, что вы меня задели сегодня по телефону, не обращайте внимания, Джейк, — жизнерадостно крикнула мне Ренни между пасами.

— Не обращайте внимания на то, что я могу наговорить по телефону, — ответил я. — Я вообще не умею разговаривать по телефону.

До сих пор я не видел женщины, которая умела бы правильно поймать и бросить футбольный мяч, — Ренни Морган была первым и единственным исключением. Она вообще-то была существо достаточно неуклюжее, однако стоило делу дойти до любого рода серьезной физической нагрузки, в ней откуда-то сами собой являлись свобода и даже своеобразная грация. Она ловила и передавала мяч тем же самым манером, с той же быстротой и точностью, с какими делал бы все это тренированный мужчина.

— Ну что, насчет сказанного не передумали? — спросил Джо, следя глазами за мячом.

— Я даже и не помню, что я там такого сказал.

— В самом деле? А вот Ренни запомнила весь разговор, слово в слово. Вы и вправду не помните или просто не хотите ставить ее в неловкое положение?

— Я и вправду ничего не помню, — сказал я и даже сам почти в это поверил. — Я уже усвоил, что неловкие ситуации — не по вашей части. Я просто никогда не помню доводов, моих собственных или чьих-то еще. Запоминаю выводы, а не доводы.

Это наблюдение, которое мне самому показалось достаточно привлекательным, Джо почему-то не понравилось. Он потерял интерес к разговору и принялся объяснять старшему сыну, как правильней держать мяч. И тихим голосом наговоренный совет отца мальчик выслушал так, как если бы с ним говорил сам Кнут Рокне;[6] Джо проследил, чтобы он три раза правильно бросил мяч, и только потом повернулся к нам.

— Держи, Джейк, — сказал он и бросил мне мяч. — Почему бы вам с Ренни не покидать еще немного, пока я займусь обедом, а потом бы мы чего-нибудь выпили. Зачем дожидаться половины седьмого, раз уж ты все равно здесь.

Я уже сказал чуть раньше, что был в тот вечер покладист и тих. По собственной воле я бы никак не стал участвовать в игре, но и вставать на уши, чтобы только отказаться, я бы тоже не стал. Джо ушел в дом, сопровождаемый по пятам эскортом из мал мала меньше, и следующие двадцать минут мы с Ренни пуляли друг в дружку мячиком. К счастью — потому что я, как правило, не люблю выглядеть неумехой — я в футболе не новичок; с Джо мне, конечно, не равняться, но бросить так же точно, как Ренни, и чтобы мяч на лету не вихлялся — это было вполне по моим силам. Ей, судя по всему, особо нечего было мне сказать, мне тоже, так что за эти двадцать минут на лужайке были слышны: легкий шорох, когда рука толкает мяч, во время перебежек тихое шуршание пружинящей под ступнями травы, мягкие шлепки приемов и тяжкое наше дыхание. Ничего приятного в этом не было, неприятного тоже.