Я внук твой … - Илья Кочергин

Если бы они были осуждены, но приняты, если бы они оставались нашими предками, я мог бы принести цветы на могилу деда, но мог бы и поспорить с ним как с человеком. Я мог бы понять его, учиться на его ошибках. Я мог бы возражать ему…

Нужно уже, наверное, закругляться, а то – занесет. Меня останавливает модератор. Просто уже подошло время заканчивать.

Я хочу повторить, что это все-таки был мой родной дед. Что он, в конце концов, дал мне жизнь. Обо всем этом и будет моя новая книга.

Спасибо.

Потом я подписываю книжки и отвечаю на вопросы, стоя у стола. Муки тоже заняла очередь в самом конце, я боюсь, что она не дождется и уйдет, поэтому отвечаю немного несвязно и тороплюсь.

“Вы читали книгу Монтетионе “Сталин”? Вам это очень может помочь”.

“Подпишите, пожалуйста, для моего друга Фредерика. Да. Фре-де-рик.

Спасибо”.

“Это очень интересно, то, что вы рассказывали. Мы совсем мало знаем про Россию… И про своих предков. И про них в нас… извините, что путанно говорю”.

“Вы не воевали в Чечне? Нет? Жалко, я очень интересуюсь этим вопросом”.

“Вы совсем не должны переживать за то, что сделали ваши дедушки и бабушки, ваши папы и мамы, это делали не вы…”

“Где вы жили в Сибири? Это моя мечта – поехать в Сибирь. Я даже читала про этот регион, это – совершенно особенная страна. Просто я занимаюсь проблемами шаманизма. Вы когда-нибудь видели настоящего шамана? Мой интерес появился после пребывания в реанимации, после автокатастрофы…”

Достаю сигарету, чтобы показать, что хочу сделать небольшой перекур.

Наконец, она подходит ко мне, серьезная, без улыбки. Наверное, готовила фразу. Я здороваюсь первый.

– Хелло.

– Здравствуйте. Но я могу разговаривать по-русски. Я училась русскому языку. И я хотела спросить, как можно купить вашу книгу на русском языке, из которой вы читали сейчас?

– Я вам подарю. Пойдемте, я покурю, а заодно подпишу. Вы не курите?

– Нет. Но я, конечно, тоже пойду с вами. Это ничего.

В коридоре я, щурясь от дыма, открываю книжку, вынимаю ручку.

Присаживаюсь на корточки.

– Как вас зовут?

Муки наклоняется, протягивает руку, берет у меня из уголка рта сигарету. Держит ее сбоку, на отлете, около своего плеча. Она чуть выгнулась. Смотрит в глаза сверху вниз.

– Меня зовут Муки. Я знаю, это нехорошее слово по-русски, да?

– Нет, Муки – это отличное имя.

Она улыбается.

Я сижу три дня на вилле и редактирую бабушкины воспоминания.

…Отец у Ворошилова на подсобном хозяйстве устроился. В тридцать пятом, кажется, завербовался. Весной, наверное. Сперва ничего там не было, одна трава, ну а потом уже выстроили сарай какой-то, мастерскую ему. И вот он в этой мастерской работал. Жить где? В деревне Подушкино. Сняли каморочку, она вот такая вот, как раз поперек кровать устанавливалась.

Потом нас поселили в сад, огромный сад. А в саду будка, будка такая просторная, квадратная, знаешь, вот такая квадратная, железом покрыта, но фанерная, ни потолка нет, ничего, а только крыша железом покрыта. Летом – жарища, днем – жарища, а как ночь, так б-б-б-б…

Вообще-то очень хорошая была будка… дни очень хорошие были.

Ну а потом нам уже дали комнату на коровнике. А этот коровник был построен еще князем Вагавой. Потому что, вот где поселен был этот

Ворошилов… где дача его была – это было поместье Вагавы. А до Вагавы

– нехлюдовское было поместье.

И в этом коровнике, значит, тут моя подружка и еще Петровы жили, потом еще кто-то… семей, наверное, восемь нас было. А наша комнатка

– метров шестнадцать была.

Сначала жили вчетвером, потом Ленька решил жениться. Женился. Жену привел и стал поперек комнаты спать, а мы – тут мать с отцом, а тут я. Вот такой проход был между нами. А никуда не денешься.

И ящики у нас, и шкафы были. Это, вот знаешь, ящик и дверка небольшая, это вот как раньше в банях были… И нравилось нам, и мы не ворчали, что плохо. Нет, все было нормально. Что ж делать-то, такая уж жизнь была, мы не ворчали, и мы квартир не просили. Не то что вы.

Отец в мастерской столяром, а мы с матерью в деревне – жать, полоть. Осенью за каждый трудодень по триста грамм зерна. Зерном давали – рожью.

Вообще отношение хорошее было к нам. Вот, к примеру, Ворошилова взять… Бежит мимо на лыжах… Они на лыжах катались знаешь как!

Обязательно поздоровается, спросит, как, что, чего. Ну как можно обижаться? То, что у них там творилось, это нам уже неясно. А то, как к нам относились, – никто ничего не может сказать плохого.

Скорее всего, вот знаешь, бабы – они хуже. Хозяйки, они более требовательные…

Так же и Сталин – свободный простой человек. Не знаю, это наше мнение. А то, что, я говорю, в политике, это – конечно…

Сталин – простой, свободный человек, как и мой дед. Я снова шарахаюсь от индийского святого и беру телефонную трубку на кухне.

– Да, Бенуа, я узнал тебя.

– Это приятно. Я хочу извиниться, что был занят, но были похороны мамы и другие дела. Я просто знаю, что трудно быть одному в чужой стране. Теперь я хотел бы тебя пригласить в редакцию моей газеты, и потом мы сможем погулять по городу.

– Прекрасно, я готов.

– Но я не хочу отрывать тебя от написания текстов. Только если ты действительно хочешь, тогда мы едем. Я могу быть в двенадцать у тебя.

В двенадцать Макс облаивает машину Бенуа, я выхожу с зонтиком, и мы едем в Брюссель.

– Так необычно, что у нас установились такие дружеские и откровенные отношения. Ты странный русский, если говорить честно.

– Почему странный? – я смотрю сквозь стекло на пряничные домики.

Идет дождь, и Бенуа включил дворники.

– Мы с тобой провели вместе уже три дня, но ты ничего не пытался мне продать. Ты рассказывал вместо этого интересную историю своей семьи, про смерть твоего отца, про своего деда и про замысел нового романа.

Это так замечательно. Я привык, что если ты имеешь дело с русскими, то, в конце концов, ты покупаешь дешевый товар, например, проигрыватель для машины. Ты думаешь, что заключил выгодную сделку, а через две недели это устройство ломается.

– Я не умею делать бизнес, Бенуа.

– А на что ты живешь?

– Я сдаю квартиру в центре Москвы, которая осталась от деда. Этого хватает, чтобы заниматься литературой.

– Да, так странно, что ты можешь высказывать либеральные взгляды, живя на деньги от наследства коммунистического предка. Это забавно.

Я сожалею, что не смог быть на твоем выступлении в Брюсселе, но я слушал твое интервью для радио. Мы сейчас заедем в офис фестиваля, ты можешь подождать в машине или подняться со мной. Я на минуту.

Просто они заказывали мне несколько портретов писателей. Ты пойдешь?

– Да.

Бенуа некоторое время едет молча, потом начинает смеяться.

– Твой дедушка меценат. Ты понимаешь “меценат”, в русском есть такое слово? Отлично. Этот дедушка помогает русскому писателю – он дает ему деньги от квартиры, а также является отличным литературным персонажем. Он заботится о своем внуке.

Потом мы останавливаемся около Центрального вокзала и входим в уже знакомую мне галерею Равенштайн, поднимаемся на лифте. Нас встречает госпожа Анна Гейб.

– Добрый день, Илья. Я рада, что вы нашли время зайти к нам. С

Мартиной вы уже знакомы. Так, кто еще у нас есть, кого вы не знаете?

– Она берет меня под руку и ведет по коридору. – В этой комнате у нас очень красивая девушка, для паблик релейшенз, она даже изучала русский язык.

Я заглядываю в комнату, Муки поднимает на меня глаза и улыбается.

– Мы тоже уже знакомы, Анна, спасибо.

– Нет, эти русские писатели, они всегда знакомы с самыми красивыми женщинами. Ладно, я вас оставляю, но заходите в мой кабинет, мы всегда сможем поболтать и попить чай с вами.

И вот Муки встает из-за стола и идет ко мне. Бенуа, ты просто молодчина. Мужичара. Как ты знал, куда меня привезти?

– Привет. Я рада увидеть тебя.

– И я рад. Это Бенуа, он прекрасный фотограф. Это Муки.

– Да, я видела ваше фото Ильи в газете. Кто-то повесил это фото на дверях нашего офиса и нарисовал сердечко на нем.

– Это был не я, ха-ха. Хотя я был бы не против. Я его почти что люблю. Он говорит странные вещи. Он действительно странный – совсем не русский. Вы можете пока поболтать, я подойду через пять минут.

И вот мы стояли – она прислонилась к косяку двери, обхватив локти ладонями, я перед ней – и улыбались. Мы говорили по-русски, и никто нас не понимал.

– Завтра и потом я буду работать в центре для информации, здесь внизу. Ты можешь прийти в любой день, можно вместе кушать, обедать.

К моей соседке, к Маргерит, приехал муж на денек. Мы сели обедать втроем.

– Томас занимается фотографией, он хотел тоже посмотреть твои снимки из Сибири, я ему рассказывала о них. Не мог бы ты принести их снова?

– Конечно.

Сосредоточенный седой Томас в вязаном свитере перебирает мои пейзажи и портреты, подносит иногда близко к глазам, потом рассматривает с расстояния вытянутой руки. Посапывает и трет переносицу, в ушах видны ватные шарики.