Дом тишины - Орхан Памук

— Это что, пробки, Фарук-бей? — спросил Реджеп.

— Да, возьми, если тебе надо.

Он не входил в комнату, наверное, потому, что боялся, и я подошел к нему, отдал их. Затем я нашел латунную табличку, на которой было написано, что доктор Селяхаттин принимает больных каждое утро с 8 до 12, а после обеда с 14 до 18. На мгновение мне захотелось забрать эту табличку с собой в Стамбул, но не ради развлечения, а на память, а потом я вдруг почувствовал отвращение, странную ненависть и боязнь прошлого и истории и бросил табличку к другим запыленным вещам. После этого я запер дверь. Когда мы шли с Реджепом на кухню, я увидел в лестничном пролете Метина. Что-то бормоча, он носил наверх наши чемоданы.

5

Я поднял чемоданы Фарука и Нильгюн, а потом разделся, надел футболку и летний костюм, взял свой туго набитый кошелек, спустился вниз, сел в старый ржавый «анадол» и уехал. У дома Ведата я вышел из машины. Не было никого видно, кроме служанки, работавшей на кухне. Я прошел через двор за дом, слегка толкнув окно, увидел в кровати Ведата и обрадовался. Я подпрыгнул, как кошка забрался в комнату и прижал голову Ведата к подушке.

— Ты что, сдурел?! — закричал он. Я засмеялся, у меня было хорошее настроение:

— Ну, что нового?

— Ты когда приехал? — спросил он.

Я рассматривал комнату, поэтому ответил не сразу. Все было как в прошлом году, включая фотографию вульгарной голой женщины. А потом я почувствовал нетерпение.

— Давай, — сказал я. — Вставай, парень, подымайся!

— Что можно делать в такое время?

— А что все делают после обеда?

— Ничего-о-о!

— Что, здесь никого нет?

— Не, все тут, и еще кое-кто приехал совсем недавно.

— И где все собираются?

— У Джейлян! — ответил он. — Она недавно приехала с родителями.

— Хорошо! Пошли туда!

— Да Джейлян еще не проснулась.

— Ну тогда пошли куда-нибудь еще, искупаемся хотя бы! — предложил я. — В этом году я еще ни разу не купался, потому что преподавал английский и математику всяким недоразвитым деткам текстильных фабрикантов и скупщиков металла.

— То есть ты хочешь сказать, что Джейлян тебя не интересует?

— Вставай, пошли лучше к Тургаю.

— Ты знаешь, что Тургая пригласили в молодежную баскетбольную команду?

— Меня это не интересует, я бросил баскетбол.

— Чтобы еще больше вызубривать, да?

Я ничего не ответил. Посмотрел на загорелое, здоровое, аккуратное тело Ведата и подумал: да, я очень много учусь, если я не буду первым в классе, мне будет сильно не по себе, и я знаю, что таких как я называют «зубрила», но у моего отца нет фабрики по производству конвейеров, и прядильной фабрики, во главу которой он поставит меня через десять лет, у него тоже нет; нет у моего несчастного отца и склада по приему металла, литейного цеха или пусть небольшого, но серьезного заказа из Ливии; и даже импортно-экспортной компании у него тоже нет. Есть у моего отца, уволившегося с должности каймакама,[15] только могила, раз в году мы ходим к ней, чтобы Бабушка не плакала дома, и тогда она плачет на кладбище. А потом я спросил: «Ну, а другие что делают?»

Ведат лежал на кровати лицом вниз и не собирался вставать, но тут он хотя бы шевельнулся, передвинулся к краю подушки и стал рассказывать. Мехмед вернулся из Англии с девушкой-медсестрой, девушка сейчас живет у Мехмеда, вместе с его семьей, но спят они в разных комнатах, и девушка-то на самом деле — тридцатилетняя женщина, но с нашими девчонками общается нормально, а Туран, если я в курсе, в армии. Откуда мне знать, подумал я, зиму я провожу не в высшем обществе Стамбула и Анкары, а дома у тети или в школьной спальне, а чтобы заработать немного денег, даю уроки математики, английского и покера таким глупым детишкам богачей, как ты. Но я ничего не ответил, а Ведат рассказал, что отец Турана отправил его в армию, решив, что иначе сын никогда не станет человеком, и даже покровителей не стал ему искать, а сказал, что солдатская жизнь научит его уму-разуму. Когда я спросил, поумнел ли он, Ведат с серьезным видом ответил, что не знает. Он сказал, что Туран приехал на двухнедельную побывку, а когда начал рассказывать, что Туран ухаживает за Хюльей, я задумался. Потом Ведат добавил, что еще появился один новый парень по имени Фикрет, и тогда я сразу понял, что Ведат им восхищается, потому что он называл этого Фикрета «классный парень» и «умница», а потом стал рассказывать, какой мощности мотор у его катера. Меня это все уже сильно раздражало, и я перестал слушать этого болвана. Когда он это заметил, мы немного помолчали, но потом опять стали разговаривать.

— Что делает твоя сестра? — спросил он.

— Стала настоящей коммунисткой. Да еще и, как они, твердит постоянно: «Теперь я очень изменилась».

— Вот жаль, что ж это она…

Я смотрел на фотографию голой женщины на стене.

— И у Сельчука сестра тоже такой стала, — добавил он, почти шепотом. — Говорят, в кого-то влюбилась! Твоя тоже от этого?

Я не ответил. По моим нервным жестам он понял, что эта тема мне не нравится.

— А как твой брат?

— С ним вообще все плохо! — ответил я. — Только пьет и толстеет. Плюнувший на все увалень.

— Он тоже коммунист?

Я ответил и, пока говорил, разозлился: «Ему настолько все безразлично, что он не сможет заниматься никакой политикой. Но по правде, с сестрой они понимают друг друга хорошо. Меня же все это не интересует, пусть делают что хотят, но так как одна идейная настолько, что ненавидит деньги, а второй так ленив, что не может даже руку протянуть, чтобы заработать эти деньги, то, что происходит, касается и меня. А дурацкий, старый, странный и мерзкий дом все так и стоит там непонятно зачем».

— А твоя Бабушка и этот, который работал в доме, больше не живут там?

— Живут. Но если бы они жили на одном этаже многоквартирного дома, который можно там построить, то тогда я бы всю зиму не бился с недоразвитыми детками богатеев — где ось гиперболы, какая связь между точкой пересечения гиперболы и коэффициентом R, понимаешь? Я обязательно должен уехать на будущий год в Америку учиться в университете, а как мне деньги найти?

— Ты прав, — ответил он, но, кажется, ему стало немного неудобно.

Мне тоже стало неудобно, так как я испугался, что Ведат решит, будто я не люблю богатых. Мы немного помолчали.

— Ну что, пошли уже на море, — сказал я затем.

— Да, и Джейлян уже, наверное, проснулась.

— Мы ведь не обязаны туда идти.

— Все собираются там.

Он встал с кровати, на которой до сих пор лежал неподвижно; на нем не было ничего, кроме маленьких плавок, у него было хорошо загорелое, ухоженное, аккуратное и красивое тело. Он зевнул, как зевает человек, которого ничто не беспокоит.

— Фунда тоже собиралась идти!

Меня злило тело Ведата. И, кажется, что-то еще.

— Хорошо, пусть.

— Но она ведь спит.

Я сказал: «Так иди разбуди», глядя на обнаженную женщину на стене и стараясь не смотреть не тело Ведата.

— Что, действительно разбудить?

Он ушел будить сестру. Потом вернулся, закурил, жадно затягиваясь, с таким видом, словно у него полно всяческих проблем, без сигареты он не может, и спросил меня:

— Ты все еще не куришь, да?

— Нет.

Наступило молчание. Я представил, как Фунда лежит в кровати и почесывается. Затем мы немного поговорили о разных мелочах., вроде того, что холодная вода в море или теплая. А потом вошла Фунда.

— Ведат, где мои сандалии?

В прошлом году эта Фунда была маленькой девочкой, а в этом ходу у нее длинные красивые ноги и крохотное бикини.

— Привет, Метин!

— Привет!

— Что нового? Ведат, спрашиваю, где мои сандалии?

Брат и сестра ту т же начали ссориться: он сказал ей, что она не следит за своими вещами, а она ему — что вчера нашла в его шкафу свою соломенную шляпу; они ругались еще некоторое время. Потом Фунда вышла, хлопнув дверью, а вскоре вернулась как ни в чем не бывало, и на этот раз они заспорили, кому брать ключи от машины из маминой комнаты. В конце концов пошел Ведат. Мне было не по себе.

— Ну, Фунда, а у тебя что нового?

— Да что может быть нового! Ничего!

Мы немного поговорили. Я спросил, какой она в этом году закончила класс, оказалось — первый курс лицея, два года была на подготовительном, нет, она не в немецко-австрийском лицее, а в итальянском. Тогда я пробормотал ей: «Equipement eletrique Brevete type, Ansaldo San Giorgia Geneva…» Фунда спросила меня, не прочитал ли я это на каком-нибудь сувенире из Италии. Я не стал говорить ей, что во всех стамбульских троллейбусах над передней дверью висит табличка с такой вот непонятной надписью, и все, кто ездит на этих троллейбусах, волей-неволей запоминают это, чтобы не умереть от скуки, потому что меня внезапно охватило чувство, что если я скажу ей, что езжу на троллейбусах, то она станет меня презирать. Мы помолчали. Я немного подумал об отвратительном создании — их матери, ложившейся поспать днем, утопая в ароматах кремов и духов, проводившей время, лишь бы только поиграть в карты, и игравшей в карты, лишь бы убить время. Потом вернулся Ведат, размахивая ключом.