Страсти по императрице - Жюльетта Бенцони

— Эта кухня не вызывает у меня доверия! — любезно признался ей перс.

В этот самый момент приблизился лакей — он нес большую серебряную чашу, наполненную клубникой. Шах выхватил у него из рук чашу, преспокойно поставил перед собой и весело приступил к поеданию десерта императорского стола. Вскоре в чаше осталось всего несколько ягод.

— Вот это мне нравится! — с доброй Улыбкой заключил Его экзотическое Величество.

Конец вечера прошел просто очаровательно.

Впрочем, вопреки, а возможно, и благодаря этим выходкам Назир аль–Дин заинтересовал Елизавету — она нашла, что он очень оригинален. Особенно ей понравились его свобода и непринужденность, когда она поняла — он не может вести себя любезно с тем, кто ему не нравится. В конце всей церемонии шах подарил свой украшенный бриллиантами портрет императору — все были в восхищении. Но лица австрийцев вытянулись, когда он подарил точно такой же портрет графу Андрасси, несомненно, лучшему другу императрицы. Ему потихоньку намекнули, что при дворе принято вначале одаривать братьев императора.

— Нет, я не хочу, — спокойно ответил он. — Я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится.

И заставить его действовать иначе было невозможно… это доставило Елизавете нежную радость. Назир аль–Дин вдруг стал ей очень симпатичен, и она решила отправиться посмотреть на любимых лошадей шаха — он всегда возил их с собой и разместил в замке Лаксенбург, где остановился сам. Ее любовь к лошадям и нечто вроде дружеского расположения, которое внушал ей этот воздыхатель, сделали визит очень приятным. Но ей показалось, что она упала со своей высоты, когда увидела, что все из благородных животных, к которым Назир–аль–Дин испытывал особую нежность, гордо расхаживают с хвостами и гривами, выкрашенными в розовый цвет.

— Я люблю лошадей и люблю розовый цвет! — заявил Его Величество таким увлеченным голосом, что добавить к этому уже ничего не оставалось, тем более что щедрый монарх одарил свою гостью неслыханными подарками.

Елизавета и даже Франц Иосиф очень повеселились благодаря персидскому гостю, но остальному двору было, к сожалению, не до смеха, особенно самым старым придворным — они находили шаха невыносимым. Среди них, например, граф Кренневиль, бывший адъютант императора, ныне его главный камергер. Этот пожилой человек, суровый и хмурый, безропотно согласился лично заняться персидским гостем.

Увы, этот несчастный едва не умер от апоплексического удара: во время прогулки по Пратеру в открытой карете шах предложил ему сесть не рядом, как предписано этикетом, а взобраться на свободное место рядом с кучером. Кроме того, поскольку сильно палило солнце, принося неудобства Его Величеству, шах с улыбкой протянул графу большой зонт и вежливо попросил открыть его и Держать над августейшей головой.

Нет необходимости говорить, что сразу по возвращении во дворец Кренневиль сказался больным, избавив себя таким образом от необходимости провести еще хотя бы час с этим сумасбродом.

Не легче пришлось и старым дамам, служим при дворе эрцгерцогини Софии. Двенадцатого августа в Шенбрунне во время большого праздника с фейерверком графиня Гесс, первая фрейлина, вознамерилась за час представить шаху этих почтеннейших дам. Тот взглянул на первую из них, присевшую реверансе, а затем, оглядев с ужасом ожидавшую очередь, подошел к графине и с выразительной гримасой на лице сказал просто:

— Спасибо! Достаточно!

Но нет такой доброй компании, которая не распалась бы, — наступил день отъезда Назира аль–Дина. На последнем вечере он открыл свое сердце Андрасси.

— Я испытываю огромное сожаление от того, что вынужден уехать и покинуть богиню. — Он смотрел на Елизавету, проходившую в нескольких шагах от них. — Вот самая красивая женщина из тех, когда видел. Какое достоинство! Какая улыбка! Какая красота… Если я когда–нибудь снова приеду сюда, то только для того, чтобы раз увидеть ее и выразить ей мое почтение!

На следующий день, в четыре часа утра, он попросил разбудить графиню Гесс, чтобы еще раз поблагодарить Ее Величество и заверить, что ее образ никогда не сотрется из его памяти.

Но вернуться ему оказалось не суждено, а Сисси, посмеявшись вволю вместе с Францем Иосифом над его выходками, забыла про далекого почитателя.

СИССИ И ЖЕЛТОЕ ДОМИНО

Вы только что прибыли в город, где никого не знаете, — вряд ли станете там веселиться, даже в самый разгар прекрасного бала–маскарада!.. Напротив, почувствуете одиночество острее, чем в самой тихой комнате, где, кроме вас, нет никого.

Именно так думал вечером последнего дня карнавала, перед постом — шел 1874 год, — провинциал двадцати шести лет от роду, по имени Фредерик Лист Пашар фон Тайнбург; он пытался приобщиться к венской жизни, участвуя или по крайней мере пытаясь принять участие в знаменитом бале в Опере. Но застенчивость мешала ему очертя голову броситься в водоворот бала и познакомиться с какой–нибудь из этих благоухающих, кокетливых женщин, которые сновали вокруг него, тщательно скрывая лица под кружевными вуалями, как требовал обычай.

Честно сказать, прошло еще очень мало времени с того дня, когда он прибыл сюда из родной Каринтии, решив воспользоваться протекцией родственника, выхлопотавшего для него должность в Министерстве внутренних дел. Юноша робкий, довольно замкнутый и скорее молчаливый, Фриц любил мечтать и читать стихи, не успел еще завести друзей, ни завязать интересные знакомства. Да, прийти на этот бал — не самая лучшая идея!

Однако некоторые женщины вполне могли бы заинтересоваться этим молодым человеком: высокий рост, природная хорошая осанка; насколько позволяла разглядеть маска, правильные, тонкие черты лица и чувственный рот; волосы темные, вьющиеся. Кое–кто из танцевавших дам бросал на ходу шутки в его адрес, подмигивал в надежде он остановит, заговорит с ними; но проклятая скромность парализовала его: Фриц улыбался, не открывая рта — и упускал очередной шанс.

Отчаявшись, он уже смирился: что придется возвращаться домой, — и тут на руку его легла рука в перчатке и послышался веселый шепот с легким венгерским акцентом

— Ты в полном одиночестве, прекрасная маска! Это не годится для бала! Скучаем?

Это прошептала дама в домино из красного сатина, придававшем ей вид огромной вишни. Но голос молодой и сквозь черное кружево маски, Фриц догадался, улыбается ясной улыбкой; он улыбнулся в ответ.

— Да, — признался он, — я здесь никого не знаю, собирался уже уходить.

. — Ты никого не знаешь? Это невозможно! В Вене все друг друга знают. Откуда ты взялся?