Заклинание Аркамона - Елена Хаецкая

Ларен поперхнулся.

— О чем вы говорите? — прошептал он, указывая глазами на улыбающуюся Нэнд.

— Я говорю о том, что вы считаете свою дочь умершей, и совершенно напрасно, — сказал Конан. — Это самая большая ошибка, которую могут допустить родители. Ну, не считая неудачно устроенного замужества, конечно…

— Объяснитесь! — потребовал Ларен, видя, что угомонить бесцеремонного телохранителя старухи не получится.

— Да уж объяснюсь! — сказал Конан.

Краем глаза он видел, как Эригона, взяв хлебец, потянулась к вазочке с вареньем.

— Кром! Нет! — взревел киммериец и, выхватив вазочку из-под носа у старухи, швырнул на землю. Варенье растеклось по траве.

Служанка Ильвара застыла в ужасе. Она переводила взгляд с Конана на своего хозяина, как бы решая, кого же ей бояться больше.

Ларен встал.

— Что происходит?

— А что? — сказал Конан развязно. — Разве происходит что-то неожиданное?

— Вы перешли все границы, — вмешался Рувио. — Вы должны покинуть этот дом, вы… вы грубиян!

— А вы — болван, поэтому заткнитесь! — рявкнул Конан. — Ваша дочь пропала, господин Ларен, она пропала, и вы не сумели ее отыскать! Вы даже не сумели понять, что она не умерла!

Ларен задрожал и сел, как будто ноги больше не держали его. Старуха смотрела бессмысленным взглядом то на Конана, то на стол, то на траву, где заманчиво краснело пятно разлитого варенья. Потом с хлебцем в руке полезла к лужице, чтобы все-таки угоститься.

— Возьмите мед, — сквозь зубы произнес Аркамон. — Что за ребячество! Где вас воспитывали? Вас учили подбирать с пола?

— Я не люблю мед, — сказала старуха.

Конан испустил громкий боевой клич.

— Конечно, она не любит меда! Рувио! — Он метнулся к молодому человеку и схватил его за плечи. — Рувио! Браслет!

— Какой еще браслет? — пробормотал Рувио, глядя на внезапно обезумевшего киммерийца с откровенным страхом.

— Тот, который подарила вам Майра! Где он?

— У меня на руке, как всегда. Я ведь говорил, что не расстанусь с ним, пока Майра живет в моем сердце.

— Покажите!

Рувио молчал, недоуменно взирая на Конана.

— Снимите его с руки, недоумок! Живо! — ревел Конан. Он бесился, видя, как медлят все эти люди. Они что, не понимают, что теряют драгоценное время? Да, кажется, не понимают.

Конан схватил Рувио за запястье и сам сорвал с его руки браслет. Затем вынул из поясного кошеля свой и швырнул его на стол рядом с браслетом Рувио.

— Видите?

Конан, тяжело переводя дыхание, смотрел то на одного сотрапезника, то на другого.

Старуха опять надула пузырь, который со звоном лопнул. Бородавка на ее губе лоснилась от слюны.

— Два браслета, — сказал Ларен. — Какое отношение они имеют к судьбе Майры?

— Один Майра подарила Рувио в знак любви. Другой — мне, в знак признательности. Они одинаковы.

— У Майры действительно был такой же браслет, как и у меня… Это были как бы звенья одной цепочки. Мы ведь еще не были помолвлены официально, поэтому не обменивались кольцами. Майра и придумала…

— Нечто вроде наручников, — фыркнул Конан. — Изобретательная девушка.

Лопнул очередной пузырь на губах старухи. Она размазала слюну по щеке пальцем, посмотрела на Конана, склонив голову набок, как птица, и произнесла:

— Бульк!

Конан только отмахнулся.

— Молчите уж!

— Бульк! — не унималась старуха. — А осы-то сдохли.

Конан глянул туда, куда она кивала подбородком. Другие тоже невольно перевели взгляд. Липкая лужица варенья, растекшаяся по траве, вся была покрыта дохлыми насекомыми.

— Что это? — пролепетала Ильвара, отступая назад еще на несколько шагов.

Конан мельком посмотрел на нее.

— Ты можешь уйти отсюда, Ильвара, если хочешь… Но если тебе интересно посмотреть, что будет дальше, — лучше останься. Потому что предстоит кое-что любопытное… И тебе не грозит опасность, поверь.

— Я останусь, — важно кивнула Ильвара. Впрочем, ее решение мало кого беспокоило.

— Все осы сдохли, — сказал Конан. — Да? Господин Ларен, вы видите дохлых ос?

Хозяин дома только водил головой из стороны в сторону. "Итак, за столом трое сумасшедших, — подумал Конан. — Хороша семейка!"

— Варенье было отравлено, — сказал Рувио.

— Хоть один человек догадался, — фыркнул Конан. — В варенье был яд. А в меду — нет. Знаете, почему?

— Почему?

— Потому что Майра не ест меда.

— При чем здесь Майра? — удивился Ларен. — Вы ведь не имеете в виду жертвы, которые суеверные люди обычно оставляют для дорогих умерших… Конечно, если бы мы хотели приносить Майре загробные лакомства, мы не стали бы подавать ей мед…

— Загробные? — Конан расхохотался. — Майра жива, говорят вам! Она жива, и я могу ее найти.

— Так сделайте это и не морочьте нам голову! — рявкнул Рувио.

— Вы ее любите? — обернулся к нему Конан.

— Вы знаете, что люблю.

— Вы на все ради нее пойдете.

— Да.

— Поклянитесь!

— Клянусь моей жизнью!

— В таком случае, поцелуйте вот эту старуху.

— Что? — Рувио шарахнулся от Конана, как от опасного безумца.

— Вы поклялись! — напомнил киммериец, щуря глаза. — Вашей жизнью. Ну так целуйте ее, или я зарублю вас прямо в саду. Учтите, я в состоянии сделать из одного целого человека две равных половинки… И это будут совершенно не те якобы разделенные богами «половинки» единого существа, о которых грезят влюбленные. Вы меня поняли?

Рувио медленно приблизился к старухе. Она застыла на месте, как изваяние. Рувио закрыл глаза, чтобы ее не видеть. Конан вытащил из ножен меч и острием подкалывал Рувио под лопаткой.

— Идите, идите, герой. Идите, вас ждет ваша возлюбленная.

Рувио сделал еще шаг, наклонился и осторожно прикоснулся губами к изуродованным губам старухи.

Молодого человека передернуло от отвращения… и в тот же миг он понял, что не в силах пошевелиться. Он прирос к своей омерзительной «подруге». Он не мог ни двинуться с места, ни выпрямиться. Его рот так и остался прижатым ко рту Эригоны.

Конан застыл с мечом. Острие меча по-прежнему подкалывало Рувио в спину. Конан хотел было убрать руку, отодвинуть клинок, но… не сумел.

Наполовину встав, на полусогнутых ногах замер Ларен. Служанка пострадала меньше всех — она прижалась к стволу дерева да так и «приросла» к нему. Ей по крайней мере было удобно стоять.

В неловкой позе окоченела и Нэнд. Она как раз обернулась к пруду, в тысячный раз вступая в мысленный диалог со своей погибшей дочерью.

Один только Аркамон чувствовал себя, по-видимому, превосходно.