Жанна дАрк - Дмитрий Мережковский

Вот запылает война, и Дева подымет знамена.

Второе — Мерлина Волхва: «Выйдет некая Дева из древнего леса дремучего, чтоб исцелить Францию от многих ран!»[185]

Зная, что дьявол похищает у ведьмы девство, прежде всего судьи подвергли Жанну испытанию «ученых жен и опытных дев», в том числе и герцогини Анжуйской, королевы Иерусалимской. Но девство Жанны найдено было «совершенным, без пятна и порока»: как подробно ни осматривали тело ее, не могли найти на нем тех черных пятен, что оставляют, как ожоги, поцелуи дьявола.[186]

После всех этих испытаний судьи пришли наконец к заключению, что Жанне можно верить, о чем и написали Дофину: «Деву Жанну, ввиду постоянства в ее словах и в желании идти в Орлеан, дабы там явить божественное знамение, должно королю послать туда с войском в надежде на Бога… ибо отвергнуть ее значило бы Духу Святому воспротивиться».[187]

Этот мудрый совет исполнил Дофин: послал Жанну в Орлеан с войском, хотя и жалким: несколько тысяч ратных людей, наряженных в долг, а остальных — добровольцев.[188]

В городе Туре оружейных дел мастер выковал для Жанны рыцарский доспех.[189] В серой, жесткой, холодной, стальной куколке лат — теплая, нежная, белая бабочка, Психея, — святая Дева — святая душа Франции.

Меч, зарытый под алтарем Фиербуазской часовни и найденный, по бывшему Жанне откровению, сделался ее мечом, для спасения Франции.[190]

«В светлых латах, на белом коне, Дева была прекрасна, как св. Георгий Победоносец или сам Архангел Михаил. Глядя на знамя ее, с вытканными на лазурном поле, рядом с белым голубем Духа Святого, двумя именами в одном: Иисус-Мария, — люди могли понять, что значит: Два в Одном: Он в Ней, Она — в Нем».[191]

Сила Жанны — в чистоте. «Не было на свете никогда такой целомудренной девушки, как Жанна… чистейшая из чистых», — вспомнит один из свидетелей.[192]

Тот же смысл и в легенде о Единороге: это чудесное животное, полукоза-полуконь, белизны ослепительной, с рогом-мечом во лбу, бегает так быстро, что ловцы на быстрейших конях не могут его изловить; но если девушка, сидя в лесу, позовет его, то он подходит к ней, кладет ей голову на грудь, и слабые руки ее для него крепче железных цепей. Если же к нему приближается не совершенно чистая девушка, то он пронзает ее рогом, как мечом.[193]

Рог-меч Единорога — война, а Дева-Укротительница — Жанна.

Знамя носит в бою вместо меча, «чтоб никого не убивать».[194]

— Что вам было дороже, меч или знамя? — спросят Жанну судьи.

— Знамя, знамя! — ответит она. — Во сто крат знамя дороже меча![195]

Люди, на войне делаясь хуже зверей, продолжают считать себя добрыми христианами, — вот что в войне страшнее всего.

— «Сам Господь Бог, будь Он ратным человеком, сделался бы грабителем!» — говорит капитан Ла Гир и, на грабеж идучи, молится без лишних слов, потому что уверен, что Бог поймет его с полуслова: «Сделай, Господи, для капитана Ла Гира то, что сделал бы он для Тебя, если бы Ты был им, а он — Тобою!»[196]

Ратные люди, врываясь в осажденные города, где насилуют не только женщин, но и маленьких детей, служат такие же «черные обедни» дьяволу открыто, какие служил тайно Жиль дё Ретц. Вот каких извергов надо было Жанне превратить в людей, и она это делает.

Всех «распутных женок» выгоняет из лагеря; этим начинает, а кончает тем, что ставит в середине лагеря под открытым небом алтарь; священник служит обедню, и все причащаются![197]

Новая жизнь для них началась: Дева родила их всех «вторым рождением, свыше».

Ходят за нею, как маленькие дети — за матерью; смотрят ей в глаза, как влюбленные мальчики; пошли бы за нею на край света, и радостно умер бы за нее каждый из них, потому что, когда смотрят на нее, то «видят Бога».[198]

«Иисус-Мария. — Жанна-Дева. — Король Англии, и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Франции, и вы, сир дё Тальбо, называющий себя наместником герцога… послушайтесь Царя Небесного, отдайте ключи всех городов, взятых вами у Франции, Деве, посланной Царем Небесным… Мир готова она с вами заключить… Если же вы этого не сделаете… я настигну ваших людей всюду, где бы ни были они… и волей-неволей заставлю их уйти из Франции, ибо я для того и послана Богом… Просит вас Дева и умоляет не губить себя… Если вы послушаетесь ее, то можете с нею идти (в Св. Землю), чтобы совершить прекраснейшее из всех, когда-либо в христианстве совершенных дел. Дайте же ответ, хотите ли вы мира… чтоб от великих бед избавиться».[199]

Это письмо было послано из города Блуа, в марте, на Пасхальной неделе 1429 года.

Слишком легко было предвидеть, как примут Годоны, Кощунники, Хвостатые, этот детский и ангельский зов к миру.[200] «Дура или сумасшедшая!» — так все они думали или только хотели бы думать, но втайне, может быть, знали, что слова ее мудры и святы. Нет никакого сомнения, что если когда-нибудь наступит на земле царство Божие, то потому, что людей, думающих так, как Жанна, будет все больше.

27 апреля выступило войско Девы из города Блуа на Орлеан. Крестный ход с хоругвями и с пением:

Дух Святой, приди!

Veni Creator Spiritus! — шел впереди, и на белом коне под знаменем с надписью: Иисус-Мария — ехала Жанна. Следовало за нею около семи-восьми тысяч ратных людей, шестьсот нагруженных съестными и военными припасами телег и четыреста голов скота. Шли весь день, а на закате солнца, когда запели Angelus и вдали, меж черных камышей, зажелтела, как медь, Луара, остановились и переночевали в поле. На следующий день двинулись дальше, бесконечной равниной Солоньи, по левому берегу Луары, и к вечеру увидели крепостные башни и колокольни Орлеана.[201]

Только теперь поняла Жанна, что ее обманули: привели к Орлеану по левому, а не по правому берегу, где был английский лагерь, — как она хотела и требовала от военачальников; но те ее не поняли или, не желая понять, сделали по-своему.

Только что войско остановилось, вышел из города навстречу Жанне военный наместник Орлеана, будущий граф Дюнуа, побочный сын Орлеанского герцога Людовика, Жан «Батард». Это было почетное звание, потому что «детей любви» считали более одаренными, чем рожденных в законном браке. Двадцатишестилетний Батард Жан был одним из просвещеннейших, умнейших и любезнейших тогдашних рыцарей.[202]

— Вы — Батард Орлеанский? — спросила его Жанна.

— Я, и очень рад вас видеть, — начал он с любезностью, вглядываясь, может быть, с удивлением в это странное, никогда не виданное существо в образе женщины.

— Ваш ли военный совет решил меня привести по левому берегу? — прервала его Жанна.

— Я и другие люди, умнее моего, решили так, полагая, что это лучший и вернейший путь…

— Жив Господь! Божий Совет умнее и вернее вашего, — опять прервала его Жанна. — Вы хотели меня обмануть, но сами себя обманули, потому что я прихожу к вам с лучшею помощью, нежели кто-либо. Помощь эту не ради меня, а по молитвам св. Людовика и св. Карла Великого подаст вам Господь, сжалившись над Орлеаном и не желая терпеть, чтобы вы и город ваш сделались добычей врага…[203]

Почему надо было Жанне подойти к Орлеану по правому берегу Луары? В чем ее главная мысль? В том, чтобы идти прямо в английский лагерь, находившийся на правом берегу, к военачальнику, сэру Джону Тальбо, и предложить ему мир; только после отказа англичан от мира она могла начать войну и победить, уже не по человеческому, а по Вышнему Совету и разуму. Втайне, может быть, надеялась, что, явившись в английский лагерь со знаменем в руках, в сопутствии госпожи св. Катерины и госпожи св. Маргариты и монсиньора Михаила Архангела, убедит она англичан покинуть Францию, пав перед ней на колени, сэр Джон Тальбо послушается не ее, а Того, Кем она послана, так что без пролития капли крови, французской или английской, равно для нее драгоценных, совершится то, для чего она пришла. Вот какую святую победу вырвали у нее из рук французские военачальники; вот о чем она скорбит и на что негодует.[204]

Прежде чем войти в Орлеан, надо было переправить через Луару, в виду англичан, на тяжелых плоскодонных парусных дощаниках ратных людей, скот и телеги с припасами. Но так как ветер был противный, то переправа казалась невозможной.

— Погодите, ветер, Бог даст, переменится, и мы войдем в город, — сказала Жанна, и, как сказала, так и сделалось: ветер переменился на попутный и под глазами англичан, не сделавших ни одного выстрела, «не пошевелившихся», как предсказала Жанна, — войско, благополучно переправившись, вошло в Орлеан.[205]