Разведчик Четвертого прапора - Н Дубинин

- Что вы! За что? - попытался загородить собой сына Григорий Филиппович. - Что он вам сделал?

Немцы что-то сердито кричали по-своему. Здоровый детина ногой отбросил старика в сторону. Васю сбили с ног, пинали, били прикладами.

Потом подняли. Бросили пальтишко:

- Одевайся.

Григорий Филиппович задыхался от горя:

- Ваньку забрали... Слепого, сирого... Все порушили, сгубили... Теперь младшего. Он же мальчишка еще!.. Люди вы или нет?

Поймал Мишку за руку.

- Вы с одной школы. Соседи. Куда вы его?

Леонтюк вырвал руку.

- За белым снегом.

А солдаты уже гнали Васю прикладами к дверям. Во дворе полицаи окружили его плотным кольцом и повели к жандармерии.

Вася вытирал с разбитого лица кровь и слушал гул пушек. Близко, близко Советская Армия. Близко свобода. А он попался...

Собирая в темноте прошлогоднюю картошку, Григорий Филиппович нечаянно перерубил лопатой телефонный провод, который шел от немецкого командного пункта к зенитной батарее. Не успели немцы разобраться, в чем дело, как налетели русские самолеты и наделали немало переполоха. А лишенная связи зенитная батарея молчала или стреляла невпопад.

После налета немцы пошли по проводу. Он привел их в огород Безвершуков. В пятнадцатилетнем пареньке они заподозрили русского диверсанта...

11

Советские войска сделали такой рывок вперед, что к утру Турбов, Калиновка и ряд других городов и сел Винничины были освобождены.

Турбов бурлил. Жители вышли на улицы. Они встречали советских солдат криками радости, махали руками, бежали рядом с танками, с подразделениями пехоты, устало шагавшими по мартовской грязи. Многие обнимали солдат, плакали у них на груди. Старики расспрашивали о своих.

- Ивана Калинчука, случаем, не бачили?

- А кто он? - интересовался боец, доставая кисет и закуривая.

- Сын. Як ушел в сорок первом, еще до немцев, так и не знаю, чи жив, чи нема вже...

- Не встречал такого. Где-нибудь воюет...

- А Миколу Чупия? - дождавшись своей очереди, горячей надеждой смотрела в глаза солдату молодая еще, страшно худая женщина, прижимая к себе быстроглазого мальчонку лет четырех-пяти.

Григорий Филиппович чуть свет побежал к казарме около сахарного завода. Там обычно держали арестованных.

Страшная казарма была пуста. Около нее ходили саперы с миноискателями.

- Ты, папаша, осторожнее, - сказал молодой солдат с наушниками.

- Сынка угнали, проклятые, - всхлипнул Григорий Филиппович.

Солдат оперся на миноискатель, как на лопату.

- Вон у стены лежат трое. Посмотри.

У стены лежали трое мертвых. Мужчины и девушка. Последнее злодеяние врага.

Григорий Филиппович поковылял к районной управе.

Там тоже были саперы с миноискателями. В раскрытые настежь окна видно было опрокинутую мебель, летающие бумажки. У здания толпились жители и со злорадством наблюдали за происходящим. Кончилась власть Мюллера.

- Сыночка моего... - заговорил Григорий Филиппович. - Сегодня ночью... Пятнадцать лет. Кому, что сделал?..

Старика слушали. Некоторые печально качали головой. Другие молчали. У всех было много горя...

Около резиденции Мюллера жителей собралось больше. Во дворе Мюллер построил себе бункер с бойницами. Подземный ход соединял бункер с жилым домом. Крепко цеплялся эсэсовец за русскую землю.

Григорий Филиппович спросил о Васе у офицеров, которые, наблюдая за работой саперов, курили и перебрасывались шутками в стороне. Он рассказал, сколько парнишке лет, показал, какого он роста. Но офицеры ничего не знали.

- Мы, дедушка, только с марша...

Когда начали работать райсовет, милиция, старик несколько дней ходил туда. Но и там никто не мог ответить на его вопрос.

Тогда Григорий Филиппович стал ждать. Если немцы угнали Васю, то не может быть, чтоб он не убежал. Это было последнее утешение старика.

Но проходили дни за днями, фронт отодвигался все дальше на запад, а Вася не возвращался.

На Михайловских полянах в лесу захватчики оставили сотни трупов замученных и убитых жителей Турбова. Стремительный маневр советских частей помешал скрыть следы преступлений. Но место трагедии было заминировано. Пусть погибнет на минах мать, пришедшая оплакать сына. Пусть мина убьет вдову, склонившуюся над мужем, сирот, разыскивающих отца.

И мины убивали.

А люди все равно шли и шли на Михайловские поляны.

Еле переставляя опухшие ноги, несколько раз приходил туда сильно ослабевший от горя и голода Григорий Филиппович.

Мартовский снег опадал. Из него каждый день вытаивали новые тела с застывшей на лицах мукой. Часами простаивал старик около мертвых, слушая плач женщин, детей и отыскивая слезящимися глазами сына.

Растаял снег, и уже захоронили на местном кладбище убитых, и снова пришло жаркое лето, а поиски старика были безуспешны. И тогда Григорий Филиппович решил, что сын погиб.

12

Но Вася Безвершук был жив.

В жандармерии высокий и худой офицер с длинным лицом курил сигарету и играл плетью.

- Партизан? Комсомоль?

- Нет.

На конце плети болталась изобретенная гитлеровскими палачами свинцовая пластинка в форме ласточкиного хвоста.

- Провод зачем резаль?

- Какой провод? - спрашивал Вася.

- Ти есть партизан! - кричал офицер. - Ти есть диверсант!

В кабинете, где шел допрос, горел электрический свет. На гладко причесанных волосах офицера играли блики. Он сердился, и "ласточка" глубоко рассекала тело мальчишки...

Однако русские пушки били уже совсем близко. С улиц можно было увидеть огненные трассы "катюш". К рассвету маленький эпизод с попорченным проводом потерял значение.

Побросав в машину чемоданы с награбленным добром, Васин палач помчался на запад. Васю солдаты втолкнули в последнюю колонну пленных и погнали следом.

Шел дождь. Одежда, обувь промокли. Но пленных гнали без остановки до самой Винницы. Там дали часа четыре отдохнуть и снова вывели на дорогу.

К ночи колонна прибыла в деревушку, севернее Жмеринки. В большой конюшне пленным приказали сесть на землю и запретили вставать, переходить с места на место.

Конвоиры еще в пути прихватили в какой-то деревне свинью. Теперь они зарезали ее и стали жарить против открытых дверей конюшни. Они пили из таза теплую жирную кровь, ели истекающее соком мясо. Потом сыто курили, спорили, играли на губных гармониках чувствительные песни. И никому из них не было дела до томившихся в сарае нескольких сот уставших, продрогших и голодных пленных.

Рано утром колонну снова подняли. Конвоиры больно толкались автоматами:

- Also, los, los! Schneller!{4}

Изголодавшийся пленный, шагавший в колонне уже не один день, наелся сырых кишок - ночью, издеваясь, их бросили ему конвоиры. В пути пленному стало плохо. Некоторое время товарищи вели его под руки. Потом он упал. Помогая ему подняться, группа пленных задержалась. Строй сбился.