Иномерники - Николай Басов

– Командиру в этих полетах и так много работы достается, – произнес Роман с явным сомнением. – Лучше бы новому члену экипажа, наблюдателю, то есть диффузору, который будет следить за обстановкой, и руки у него свободные. – Он подумал еще. – Да и это существо, если оно действительно живое, первым заметит именно диффузор, вот как заметил Янек Врубель.

– Спорить не будем, – веско произнес генерал с явным неудовольствием.

Но всем стало ясно, что в принципе он согласился. И на том спасибо, решил Ромка.

7

Янеку было неприятно смотреть на Наташечку, как он называл ее на свой, польский манер, впрочем, частенько теперь величал ее, как все остальные, – Виноградкой. И не то чтобы она слишком стеснялась своей наготы, но… Она держалась чересчур спокойно, когда они все вместе были вынуждены по распоряжению неких чрезмерно умных психологов плескаться под душем. Нет, с тем, что такое телесное обнажение действительно что-то меняло в их отношениях, он не спорил. Но замечал, насколько Наташа каменела от этого приказного стриптиза, будто бы отдавала себя на поругание, когда так вот раздевалась.

Он даже подумывал, что так же, наверное, ведут себя сильные женщины, когда попадают в ситуацию насилия, когда они отдаляются даже от себя самих… И видеть эту окаменелость, это ее состояние – действительно, едва ли не изнасилования, по крайней мере с некоторыми психологическими признаками, – было мучительно.

Да и потом, когда приходилось тащиться по коридорам едва ли не триста шагов, а потом еще оказываться под взглядами группы техподдержки сверху, с балкончика, забранного широкими прозрачными стеклами, где размещалась вся аппаратура, которую обслуживали технари, тоже было непросто в комбезах из реденькой сетки, с поясами гигиены на бедрах, с ужасным ощущением паутины на всей коже… Впрочем, кто-то из медиков говорил, что это у него от чрезмерной психологической разболтанности, что чувствительность кожи у него не выше, чем у других, просто он так негативно себя настраивает.

Да еще отвратно хлюпали на ногах бахилы, в которых они вышли из душа, чтобы пройти по отнюдь не стерильному полу. К тому же у их четырехлепесткового антиграва крутился как бы шеф – Роман Вересаев. А если не совсем шеф, то по крайней мере какой-то начальник, и ведь не сказать, что просто командир группы техподдержки, он принимал участие в каких-то сложных совещаниях, общался с высокими шишками, и к нему прислушивались… Это Янек знал точно.

А вообще-то все здесь, в этой русской Северо-Уральской школе антигравиторов, было не так, как полагалось, как он знал по рассказам курсантов из других школ. И занимались тут чем-то совсем иным, поговаривали, что ходили в какую-то неизведанную часть мира, но это было не так важно. А важно было, что их тренировали совсем иначе, чем полагалось по инструкциям, которые Янек вызубрил назубок. Но у этих русских все было неправильно, не зря же они и были русскими.

Когда Янек узнал, что его направляют сюда, и когда ему ментопрограммированием загрузили в голову русский язык, чтобы он не мучился при общении, это вот ощущение русскости стало для него совсем трудным. Его-то с детства учили, что эти самые чрезмерно восточные славяне всегда были историческими врагами, да и сейчас просто прикидываются славянами, что у них и кровь так разбавлена по-настоящему восточными нашествиями, что и гены уже другие, не вполне европейские. А еще язык… Он показался Яну чрезмерно похожим на польский. Но было в нем еще что-то другое, и не сказать что просто чужое, но все же какое-то слишком сложное, малопонятное для него, как бы он ни старался…

А этот Вересаев постоял, поджидая их, потом окинул каждого сложным взглядом, даже Виноградову, и как-то устало, со скрытым напряжением, сказал:

– Вот, братцы-кролики, вооружение у вас теперь лучшее, какое на эту вот штуковину, – он похлопал диск антиграва по боку, – можно поставить. И герметизация у вас не хуже, чем у боевых космических аппаратов. Раньше-то герметичности не хватало, зато теперь может выдержать даже дальние походы.

– Шеф! – Наташа развернулась к нему боком, как бы защищаясь от разглядывания. – Перед запуском в космос полагаются всякие ритуалы и мужественные речи, а нас очень уж обыденно выстреливают. В чем дело?

– Наверное, в том, что в вашем мужестве никто не сомневается, – усмехнулся Вересаев. – Ведь речи говорят, главным образом, для психонакачки, а вы в ней не нуждаетесь. Вас и так уже накачали всем, что может понадобиться… Просто слушайте себя и друг друга, внимательно осматривайтесь по сторонам, и все получится.

– Однажды уже получилось, – отозвался их разгонщик, порядком татуированный по всему телу Насыров. – Почему же сейчас появились сомнения, начальник?

– Сейчас у вас задача потруднее. Туда уже не только требуется нырнуть, а походить там, оглядеться. – Поймав выразительно-раздраженный взгляд их командира Катр-Бра, Вересаев заторопился: – Все, идите, удачи вам.

Они забрались каждый на свое место, сбросив бахилы, перед тем как ступить на лепесток, опущенный на пол зала пандусом. В этой внутренней поверхности сделали даже уступы, чтобы шагать было сподручно… Янека смешило это слово, но все же он вынужден был признать, что программа русского языка действовала в его голове неплохо, затруднений при общении почти не было. Вернее, так: если не считать психологоповеденческих затруднений, их не было вовсе. Но с этим он надеялся когда-нибудь справиться.

Антиграв вобрал их в себя, разом объединив и сделав из них что-то общее, едва ли не прислуживающее этой машине, и только ей, а вот приборы и устройства наблюдения остались сбоку, внешним каким-то огромным, следящим, но не способным вмешаться в их действия, добавлением к миру. Катр-Бра провел обычную процедуру установления связи с башней, вернее, с постом техподдержки, хотя Блез вегда называл ее башней, как настоящий антигравитор.

«Насыр, у тебя что-то плоховато с пищеварением, не следует переедать», – подумала и отчетливо просигналила ему Наташа.

«А у тебя зад трясется, когда ты ходишь», – нелюбезен и даже груб бывал Насыров иногда.

Наташа отчетливо разозлилась. «А ты почувствуй, каково это – быть женщиной, следующий раз, когда тебя посадят, может пригодиться». Разговор через мысленные сигналы и даже образы, порой на удивление сильные, мешающие удерживать собственные состояния под контролем сознания, сделался нестерпимым, как ругань на рынке из-за грошовой сдачи.

Тем более что Чолган ответил ей настолько неприличным образом, что… По нему выходило, что с Наташей могут сделать, если она, а не он попадет «в крытую», так Чолган упорно именовал тюрьму. При этом где-то в основании его мыслей, на дне того болотца, которое его чувства и мысли образовывали, читался и страх, и отчетливая уверенность-надежда, что он туда больше никогда не попадает… «Прекратить!» – заорал мысленно на них Блез, а вслух оповестил: