Футболь. Записки футболиста - Александр Ткаченко

Но я отвлекся. Вернемся на базу «Зенита», где Валентин Васильевич Федоров дает установку на игру. Как всегда, на ковре прямо перед ним садился Анатолий Дергачев — очень сильный центральный защитник, его все любили и уважали. Он был хохмачом и все время подкалывал Федорова. Валентин Васильевич начинает: «Сегодня играем с командой…» — пауза, он с бегающими глазами вспоминает, с какой (я уже говорил, что у него начинался сильный склероз). Дергач тихо подсказывал: «С ЦСКА». «Да, да, — подскакивал Федоров, — с ЦСКА… У них самые сильные впереди. Это…» — опять наступала долгая пауза (надо учесть, что это 66-й год был), Дергач опять подсказывал: «Бобров, Федотов, Гринин…» «Да, да, — подхватывал Федоров, — спасибо, Толя…» И перечислял состав знаменитой команды ЦДКА… начала пятидесятых. Когда смех утихал, то слово брал второй тренер — Афанасьев, его «серый кардинал», и доводил установку до конца.

Но самый коронный номер Валентина Васильевича был связан с Алма-Атой. Мы поселились в новую тогда гостиницу, у номеров которой были двойные двери — деревянные внешние и стеклянные внутренние. Федоров почуял недоброе: «Ребята, мы ленинградцы, не дай Бог, что-то сломаем в братской республике… Пойду предупрежу всех, чтобы были аккуратней со стеклянными дверями». Он прошел все номера, их было 16 — по два игрока в каждом, наконец, зашел в наш с Левой Белкиным, в 17-й. «Левушка, Саша, я же знаю, что у вас собираются все, кто в картишки, кто потрепаться, я не против, я уже всех предупредил, прошу вас, не разбейте стеклянные двери, знаете, в толкучке…» «Хорошо, хорошо, Валентин Васильевич, все сделаем, не посрамим». «Ну все, ребятки, теперь я спокоен», — сказал Валентин Васильевич, повернулся и прошел в эту злополучную дверь… насквозь. Долгое время у него на лбу был небольшой шрамик после этой прогулки, он всегда трогал его и долго вспоминал, где же он его получил. Ребята за спиной называли его просто Валей…

А вообще это большая загадка — как собираются и как распадаются сильные команды. Иногда и игроки все хорошие, а команда не тянет. Иногда наоборот — все середнячки, но появляются в составе двое-трое заводных, и все — пошла игра. Как грустно смотреть, когда люди не играют, а работают, на спинах их — разводы пота, на лице — гримасы тяжелого физического труда, но нет куража и всё — такая тачка… Кураж в футболе — это твой нерв, это шальной глаз и расслабленный голеностоп. Это — когда мысль опережает ход игры. Это ощущение, что на тебя смотрят и ты повелеваешь чужими чувствами — от восторга до проклятия. Ничего сильнее я не ощущал в жизни — крепко всаженные в бутсы ноги, полный стадион, запах травы и капсина, мяч, семь часов вечера июльской жары и тень от большой трибуны, разрезающая поле на две половины.

Как забивают голы? Смешно слушать, когда комментаторы вопят на весь мир: «Точным косоприцельным ударом такой-то посылает мяч в дальный угол ворот…» Смешно, да и только. Ведь ты всегда на поле в движении, дыхание — то успокаивается, то взрывается. Обычно атака начинается после отбора мяча, и вот, пройдя в прерывистых схватках полполя, ты, с уже забитым дыханием, болтаешься где-то в районе штрафной. После нескольких маневров, еще более забивающих тебе глотку, вдруг получаешь мяч и видишь просвет в стороне ворот. С немыслимыми замахами и телодвижениями продвигаешься, подстраиваешься и опять видишь — где-то замаячили ворота и вратарь. Впереди кричат: «Не давай ударить», сзади: «Да бей же, сука, будет поздно!» И ты из последних сил, всем своим накопленным тренировками у стенки ударом в рамку бьешь в сторону ворот, видишь миг полета и вдруг — рев стадиона — гол! Вратарь достает мяч из сетки. Да зачастую мячи попадают в сетку не за счет точности удара, а за счет сноса его в сторону от вратаря. Конечно, если ты прямо перед воротами и тебе никто не мешает, тут уж бьешь целенаправленно, но чаще — тебе мешают, на тебе сидят, хватают за трусы, плюются и свои, и чужие, но все… — гол! — подбегают, целуют, рады искренне — гол искупает все, пусть самый бездарный, но гол.

В диком зное города Николаева стоял я как-то у передней штанги ворот. Мы вымучивали игру вместе с «Судостроителем». Коля Климов подавал угловой. За мной маячил огромный защитник и дышал мне в шею и в спину. Коля разбегается и вдруг подает угловой прострельным ударом, и в доли секунды я вижу, что мяч летит мне прямо в лицо. 460 граммов, в дикую жару, при счете 0:0. В голове — убрать голову — не убрать, убрать — не убрать… Подсознательно подпрыгиваю, мяч бьет мне в голову, слышу крики — Гол!.. Действительно — 1:0 выиграли. После игры ко мне подходит тренер и говорит: «Санек, молодец, выпрыгнул, посмотрел, куда бить — и спокойно мяч в угол».

Врут все, врут — не верьте! Забивают голы чаще всего так, как я описал. А со стороны — это все другое. Поэтому верю только тому, кто сам играл и знает, как не столько больно, сколько обидно, если ты сырой мяч остановил на колено, а он, вращаясь, при отскоке слегка задевает хрящик твоего носа… Слезы. Боль. Обида. А комментатор: «Опять притворяется восьмой номер… Нехорошо. Где же мужество?»

«Папа! Папа! Дядю Федю несут!» — с таким криком ворвался в холл гостиницы, где шла установка на игру, пятилетний Серега Сочнев, сын тренера «Таврии» Антонина Николаевича. На установке не было троих игроков и все всё время переглядывались, недоуменно и понимающе. До этого Леша Яровой доказывал, что он совершенно трезв и готов играть. Сочнев говорил обратное, и они препирались. Для меня это было потрясением — на сборах, перед чемпионатом СССР, да еще перед тренировочной игрой со «Спартаком». Так или иначе, все высыпали в коридор после радостного вопля чудного ребенка старшего тренера, который жил вместе с мамой в отдельных апартаментах гостиницы «Южной». В глубине коридора, как в конце тоннеля, мы увидели три разновеликие фигуры — высокий Юра Щербаков, центральный защитник, среднего роста Валера Петров, вратарь, и совсем маленький, левый крайний нападающий, выходец из ЦСКА и «Локомотива» — Федор Фархутдинов. Да не обидится на меня никто из них за давностью лет. Увидев нас, то есть команду во главе с тренером, они поняли, что надо сыграть трезвых, хотя это было невозможно. Петров и красавец Щербаков держали на руках Федора. В миг они решили поставить его на ноги, мол, мы ничего, стоим на ногах, держимся… Они поставили его между собой, пригладили растрепавшиеся волосы и надвинули поглубже кепку-аэродром. Подержав секунду-две, чтобы показать нам, что все о’кей, они отпустили его, чтобы он постоял радом с ними на равных. Но Федор… Федор скользнул, как ставридка, поставленная на хвостик, прямо на пол и лежал бездыханен. Щербак и Петров снова быстренько подняли его и опять, пригладив волосики и надвинув кепку, встали в единый ряд перед наступавшим старшим тренером, администратором и командой… Но Федя Фархутдинов опять оказался на полу, засучив ножонками тридцать седьмого размера, признаком сильнейшего удара, который у него действительно был… Все они, конечно, сгорели, попали, были казнены деньгами, но добрейшая душа — Сочнев, привезший их из Москвы, стоял за них — в надежде, что они заиграют…