Повседневная жизнь американской семьи - Ада Баскина

Итак, если американец выражает легкую досаду, он говорит «упс!» там, где мы — «ой!». «О'кей» означает согласен, договорились, хорошо, то есть нечто нейтральное. А вот «great, splendid, wonderful» — тоже согласие, но уже с эмоциональной окраской: замечательно, прекрасно, хотя это звучит и не так бурно, как по-русски.

Приветствуют американцы друг друга в основном тремя способами: good morning (afternoon, evening, night); hello и hi: доброе утро (день, вечер, ночь); здравствуйте, привет. Разница между ними в степени формальности. Студент студенту никогда не скажет good afternoon, преимущественно — hi. А увидев нового преподавателя, чаще всего не будет амикошонствовать и вместо hi скажет good afternoon или hello.

В ритуале приветствий есть некоторая особенность. Американец здоровается столько раз, сколько он тебя видит. А поскольку у нас принято желать здравия только раз в день, я первое время попадала в неловкое положение. «Хеллоу!» — воскликнул мой коллега, профессор, когда мы встретились с ним утром на лестнице. «Хай!» — отвечала я приветливо. Днем мы снова столкнулись в кафетерии. «Хай!» — снова приветствовал он меня. «Ты забыл, мы уже сегодня виделись», — улыбнулась я. Вечером, расходясь, мы увидели друг друга на разных концах длинного коридора. «Хеллоу!» — он приветственно помахал мне рукой. Я тоже помахала в знак того, что его вижу. Но вместо приветствия — не здороваться же третий раз за день — воскликнула: «Ты забывчивый. Мы уже виделись дважды». Он показался мне озабоченным. А наутро подошел ко мне с прямым вопросом: «Почему ты не хочешь со мной здороваться?» Хорошо, что быстро разобрались.

Американца и русского довольно легко различить по выражению лица. Я уже говорила, что улыбка у первого как бы естественное состояние лицевых мышц. Интересно, что довольно часто — я это наблюдала и в жизни, но чаще на телеэкране — человек продолжает улыбаться даже в состоянии горя. Хорошо помню телерепортаж о пожаре: мать, у которой погибла маленькая дочь, плакала, по лицу ее текли обильные слезы, но губы при этом улыбались. И она все время извинялась — sorry, sorry — очевидно, именно за эти слезы.

При этом в целом лица у американцев не очень выразительны. Я бы сказала, что признаком хорошего тона является некоторая неподвижность (исключая улыбку) лица. То же отмечает и Йел Ричмонд: «Русские часто жестикулируют и выражают эмоции посредством живой мимики. Американцы же считают такое поведение непривлекательным, а то и вовсе неприличным».

Это не значит, что американцы вообще не прибегают к мимике, но она специфична. На детском телешоу «Улица Сезам» к куклам был приглашен реальный мальчик.

— Что бы ты хотел передать своим друзьям? — спросил его ведущий.

Мальчик подумал и послал привет: он растянул мизинцами губы, сморщил лицо и высунул язык. Рожица была забавной, во всяком случае, привычной для американских ребятишек. Это шоу с интересом наблюдал четырехлетний Алеша, его родители недавно приехали в Чикаго из Москвы в командировку. Он целый день репетировал и вечером, когда пришел с работы папа, с удовольствием продемонстрировал ему рожицу. Если бы отец был эмигрантом, он, возможно, отнесся бы к поведению сына терпимо: чем скорее ребенок переймет американские привычки, тем лучше. Но семья приехала только на два года и приобщаться к местным нравам не собиралась. И папа крикнул сердито: «Сейчас же перестань так безобразно кривляться!» Алеша расстроился: «Американскому мальчику можно, а мне — нет?»

В Америке у меня проблема с громкостью голоса. Каждый раз, когда я сюда приезжаю, я чувствую себя орущей, словно пастух в поле. Мои американские друзья говорят на два-три тона ниже. По этому же признаку я легко могу распознать иммигранта из России или другой страны СНГ — они громко разговаривают и размахивают руками.

Еще о привычках. Американцы никогда не гладят детишек по голове. Я перестала это делать, когда поняла, что так делать не принято. Вначале же мне очень хотелось как-то выразить свою симпатию к малышам. Но едва моя рука касалась шелковистой головки, как ребенок либо начинал смотреть с недоумением, либо просто отпрыгивал в сторону.

Вообще касаться другого рукой и даже просто стоять близко считается дурным тоном. Как и многие мои соотечественники, я часто в знак доверительности кладу руку на руку собеседника, особенно если мы хорошо знакомы. Но после двух-трех удивленных взглядов мне пришлось от нее отказаться. В очередях — в банке, на станции за билетами — посетители стоят на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Ближе — это уже неприлично. «Нарушение privacy», — объяснила мне моя подруга Бриджит МакДана. Прайвеси — это частная жизнь. Впрочем, это понятие распространяется не только на отношения с людьми, но и на информацию о зарплате или стоимости дома, квартиры. Чтобы задавать такие вопросы, нужно быть с человеком уж в очень близких отношениях.

А вот еще один пример прайвеси. Йел Ричмонд вспоминает, что видел в Москве такую картинку. Молодая мама гуляет в парке с ребенком. Малыш капризничает. И старушки, сидящие на скамейке, дают ей всевозможные советы. Бабули, по-видимому, решили, что молодая мама недостаточно заботится о ребенке. Они с осуждением заметили, что тот одет не очень тепло, что молния его курточки застегнута не до конца и что так он может скоро простудиться. Американцу это удивительно. А меня удивляет другое.

Одна моя приятельница-американка вышла из машины, где она сидела с закинутым подолом плаща. Она дошла до почты, провела там четверть часа. Потом посетила банк — провела там вдвое больше времени. А потом углубилась на час в супермаркет. Во всех трех местах было полно народу. Однако когда она вернулась к машине, подол плаща был все так же закинут на спину. Там я ее случайно встретила и сказала об этом. Она со смехом объяснила, что нигде не было зеркала, она не могла увидеть себя. «Но как же никто не сказал тебе, что одежда не в порядке?» — удивилась я. «О, это не принято, — ответила она. — Это мое прайвеси».

Особая проблема для меня — directions, то есть информация о поиске нужного адреса. Несколько поколений американцев передвигаются в основном на машинах. Они часто шутливо называют себя кентаврами, имея в виду слитность человека со средством передвижения. Ну, не с лошадью, так с машиной. В любое время суток, по любой необходимости американец заводит автомобиль.

Помню, в Чикаго в первом часу ночи, во время позднего застолья в милой семье Чака и Розалинды Каролек у меня спросили, какой сок я люблю. Я ответила, что люблю грейпфрутовый, но могу выпить любой. За беседой я забыла об этом коротком разговоре и даже не заметила, что хозяин исчез из-за стола. Через несколько минут он появился и поставил на стол коробку грейпфрутового сока, холодную, только что с морозной улицы. «Где ты был, Чак?» — удивилась я. «В супермаркете». — «Господи, да зачем же ночью? Да в такую даль?» — «Ну, какая даль — тут миль пять, не больше».

Поэтому когда американец дает вам объяснения, как добраться до нужного места, он мыслит в масштабе автомобильного времени, и только. Ему даже в голову не приходит спросить, есть ли у вас машина. У меня ее в Америке нет, передвигаюсь я общественным транспортом, если он есть, а если нет — на машинах друзей.

Однажды меня привезли в гостиницу университета Олд Доминиан, штат Вирджиния. Уезжая, мои провожатые спросили, не нужны ли мне продукты. Я поинтересовалась, а далеко ли магазин. Мне ответили: «Да нет, минут десять».

В указанном направлении я шла минут пятнадцать и обнаружила себя на узенькой боковой дорожке хайвея — широченного шоссе без светофоров с потоком мчащихся машин, по пять рядов в каждую сторону. Никакого намека на магазин не было. Я прошла вперед еще столько же. Картина не изменилась. Идти обратно мне показалось глупым, и я уныло потащилась дальше. Голодная и злая, часа через полтора я наконец приплелась в большой супермаркет. Там накупила продуктов и вызвала такси. На машине я была дома действительно через десять минут.

Я думаю, что именно из-за этой привязанности к автомобилю американцы обрели и другую привычку: они не любят гулять. Вы можете встретить множество бегущих людей — это так называемый джоггинг, бег трусцой. Можете, хотя и реже, увидеть быстро идущих спортивным шагом. Но вот чтобы просто гулять, прогуливаться по улице — это не принято. Мне всегда сложно вытянуть американского приятеля на прогулку. «Хорошо, хорошо, — обычно соглашается он. — Сейчас заведу машину». — «Какая машина? Мы же идем гулять, дышать свежим воздухом». — «Но ведь до парка надо доехать».

В последние годы мне все труднее писать об американских привычках. Только приготовишься рассказать что-нибудь специфическое — а это, оказывается, уже вошло в наш, российский, обиход. Недавно на лекции в Institute for Advanced Studies (здесь, в Москве, американские студенты углубляют свои знания о России) я спросила ребят: «Вы здесь уже целый месяц. Покажите мне, как русские прощаются, как они машут рукой». И мои слушатели изобразили так хорошо известный им жест — поднятая ладонь покачивается из стороны в сторону. «Нет, нет, — возразила я, — так прощаются у вас, в Америке. А у нас — вот так». И я помахала рукой. Американцы недоуменно переглянулись: да нет, мы это делаем одинаково. «Стали делать», — пробурчала я.