НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро

Вернувшись в гостиную, я сел на софу и прочитал еще несколько страниц из «Мэнсфилд-парка». Но выяснилось, что в этот раз мне никак не сосредоточиться. Мысли возвращались к пурпурной книжечке. Что, если Эмили действовала не импульсивно, а обдуманно? Если она не один день об этом размышляла. Старалась, сочиняла, чтобы я прочитал?

Прошло еще десять минут, я вернулся в кухню и постоял, глядя на пурпурную книжку. Потом сел на то же место, где в прошлый раз сидел за чаем, потянул к себе книжечку и открыл.

Прежде всего я очень быстро понял: если бы это был дневник, которому Эмили поверяла свои сокровенные мысли, книжка лежала бы в другом месте. Передо мной был, самое большее, нарядный вариант еженедельника: под каждой датой Эмили заносила несколько заметок для памяти; в некоторых случаях это были скорее пожелания. Одна заметка, сделанная жирным фломастером, гласила: «Если ты еще не позвонила Матильде, ТО КАКОГО ЧЕРТА??? Звони!!!»

Другая: «Дочитай треклятого Филипа Рота[22]. Верни его Марион!»

Листая дальше, я набрел на запись: «В понедельник приезжает Рэймонд. О горе, горе».

Еще через пару страниц: «Рэй будет завтра. Как пережить?»

И наконец, под текущей датой, наряду с напоминаниями о рутинных делах: «Купить фруктов к приезду Кислого Фрукта».

Кислый Фрукт? Я не сразу понял, что эти слова относятся ко мне. Я пытался перебирать другие возможности — клиент? водопроводчик? — но, судя по дате и контексту, вынужден был признать, что иных серьезных кандидатур не имеется. Внезапно у меня захватило дух от самой несправедливости такого прозвища, и я, не сознавая, что делаю, смял в руке обидную страницу.

Я обошелся с ней не особенно свирепо, даже не разорвал. Я просто импульсивным движением сомкнул пальцы. Через мгновение я овладел собой, но, разумеется, было уже поздно. Разжав кулак, я обнаружил, что не только эта страница, но и две последующие пали жертвой моего гнева. Я попытался их разгладить, но они опять сворачивались, словно сделаться бумажным шариком было их заветным желанием.

Несмотря на это, я в панике разглаживал и разглаживал пострадавшие листки. Мне оставалось только признать, что все усилия бесполезны и следы своего деяния скрыть не удастся, но тут где-то в комнатах зазвонил телефон.

Я решил не отвечать: голова была занята тем, что же теперь делать. Однако включился автоответчик, и я услышал голос Чарли, оставлявшего сообщение. То ли мне почудилась в этом звонке спасительная соломинка, то ли просто захотелось с кем-нибудь поделиться, но я опрометью ринулся в гостиную и сгреб со стеклянного кофейного столика телефон.

— А, так ты на месте. — В голосе Чарли прозвучало легкое раздражение оттого, что ему не дали договорить.

— Чарли, послушай. Я сейчас сделал большую глупость.

— Я звоню из аэропорта. Рейс задерживается. Хочу позвонить в транспортную фирму во Франкфурте, они должны послать за мной такси, но я забыл номер телефона. Мне нужно, чтобы ты мне его продиктовал.

Он начал давать инструкции, где найти телефонную книжку, но я его прервал:

— Слушай, я сейчас сделал глупость. И не знаю, как быть дальше.

Ненадолго Чарли замолк. Потом сказал:

— Ты, должно быть, думаешь, Рэй… Ты, должно быть, думаешь, что у меня есть другая. Что я затем и свалил из дома. Мне пришло в голову, что ты, наверное, так подумаешь. В конце концов, из всего, что ты наблюдал, можно сделать именно такой вывод. Из того, как вела себя Эмили, когда я уезжал, и из всего прочего. Но ты ошибаешься.

— Да, я тебя понял. Но я хотел с тобой поговорить о другом….

— Усвой это, Рэй. Ты ошибаешься. Нет другой женщины. Я еду во Франкфурт на совещание о смене нашего агентства в Польше. Вот куда я еду.

— Хорошо, понял.

— Такого не было, чтобы я ходил налево. Я и не глядел ни на кого другого — то есть всерьез не глядел. Это правда. Чистейшая правда, черт побери!

Чарли перешел на крик, хотя, быть может, он просто перекрикивал шум в зале отправления. Потом он замолчал, и я прислушался, стараясь определить, не плачет ли он снова, но в трубке звучали только шумы аэропорта.

Внезапно Чарли проговорил:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: ладно, о другой женщине речь не идет. А как насчет другого мужчины? Признайся, ты об этом думаешь? Ну давай, говори!

— Да нет же. Мне и в голову никогда не приходило заподозрить, что ты гей. Даже в тот раз, после выпускного экзамена, когда ты упился вусмерть и стал изображать…

— Заткнись, дурло! Другой мужчина — в смысле, любовник Эмили, вот я о чем! Любовник Эмили — существует в природе таковой хмырь? Я об этом речь веду. И ответ, по моему разумению: нет, нет и нет. За все эти годы я ее изучил вдоль и поперек. Но штука вот в чем: изучив ее вдоль и поперек, я и еще кое-что способен раскумекать. А именно: она начала об этом подумывать. Верно-верно, Рэй, она засматривается на других мужчин. Вроде этого хмыря Дэвида Кори!

— Кто это?

— Адвокатишка чертов, юла юлой. Процветает весь из себя. Как именно процветает, мне известно до мелких подробностей: Эмили все уши прожужжала.

— Ты думаешь… они встречаются?

— Да нет же, ты что, меня не слушал? Ничего такого нет — пока! Да и не светит ей ничего от этого Дэвида Кори. Он женат — женат на очаровашке, которая работает на «Конде Наст»[23].

— Тогда тебе нечего бояться…

— Есть чего, потому что имеется еще Майкл Эддисон. И Роджер Ванденберг, восходящая звезда в «Меррил Линч»[24]. Всемирный экономический форум без него ни года не обходится…

— Пожалуйста, Чарли, послушай. У меня тут неприятность. Мелкая, конечно. Но все же неприятность. Выслушай, прошу.

Наконец мне удалось рассказать, что произошло. Я ничуть не покривил душой, разве только немного приукрасил действительность, говоря о своей убежденности, что Эмили оставила для меня доверительное послание.

— Ну да, я сглупил, — добавил я под конец. — Но книжка была оставлена прямо там, на кухонном столе.

— Ага. — Чарли приметно успокоился. — Понятно. Сунулся.

Чарли рассмеялся. Ободренный, я засмеялся тоже.

— Наверное, я принимаю эту историю слишком близко к сердцу. В конце концов, это же не личный дневник. Записная книжка, только и всего.

Я осекся, потому что Чарли не умолкал и смех его сделался похож на истерику. Потом он остановился и выпалил напрямик:

— Если Эмили узнает, она тебе яйца оторвет.

Наступило секундное молчание, я слушал шумы аэропорта.

Чарли продолжил:

— Лет шесть назад я и сам открыл эту книжку или другую, тогдашнюю. Случайно, пока сидел в кухне, а Эмили занималась стряпней. Понимаешь, говорил что-то и машинально ее раскрыл. Эмили тотчас заметила и высказала недовольство. То есть она как раз сказала, что оторвет мне яйца. У нее в руках была скалка, и я ляпнул, что это не самый подходящий инструмент. Тогда она сказала: скалка в следующую очередь. Сначала оторвет, а потом раскатает.

В трубке прозвучало объявление о начале посадки.

— И что мне, по-твоему, делать? — спросил я.

— А что тебе остается? Разглаживай дальше страницы. Может, она не заметит…

— Я пытался, но толку никакого. Заметит как пить дать…

— Слушай, Рэй, у меня прямо голова трещит. Я вот что пытаюсь тебе внушить: все те мужчины, которыми бредит Эмили, — это не потенциальные любовники. Она просто ими восхищается, потому что видит в них совершенство. А их изъянов она не замечает. Они ведь… животные. В любом случае у них с ней ничего общего. Хоть смейся, хоть плачь, но штука вся в том, что в глубине души она любит меня. Все еще любит. В этом я уверен.

— Итак, Чарли, ты не знаешь, что мне посоветовать.

— Не знаю! И знать не хочу! — Чарли опять сорвался на крик. — Усвой, и все тут! Ты в своем самолете, я в своем. И который из них разобьется, это мы увидим!

Тут Чарли отключился. Я плюхнулся на софу и набрал в грудь воздуха. Я сказал себе, что не надо делать из мухи слона, однако внутри нарастало тошнотворное ощущение паники. В голове роились идеи. Одна состояла в том, чтобы попросту пуститься в бега, прервать всякую связь с Чарли и Эмили и только через несколько лет послать им осторожное, взвешенное письмо. Но даже и в тогдашнем своем состоянии я счел этот план чересчур уж отчаянным. Более удачный план состоял в том, чтобы тесно пообщаться с бутылками в баре и к приходу Эмили упиться в хлам. Тогда можно будет заявить, что я просмотрел ее дневник и надругался над ним в алкогольном угаре. Собственно, будучи пьяным и невменяемым, я мог бы даже взять роль пострадавшей стороны: раскричаться, расписать, как горько я обижен, прочитав о себе такое, и это слова человека, на чью любовь и дружбу я всегда полагался, вспоминая о них в самые горькие моменты своей одинокой жизни в чужой стране. С практической точки зрения этот план имел определенные преимущества, однако что-то в нем, на самом его донышке, куда я даже не хотел заглядывать, убеждало меня в том, что он неприемлем.