Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

Быть того не может, чтобы Ныгикикасы стали процветать, не будет тогда на земле ни порядка, ни справедливости! А может,  Нипернаади случайно знает, что парни поехали на ярмарку просто лошадей воровать, и может, лучше заранее известить о том полицию и высочайшие власти?

Нипернаади лежал на кровати и, выслушав длинную тираду Истукана, лениво поднялся.

- Нет, соседушка, - с серьезным видом произнес он. - Ныгикикасы отправились с самыми честнейшими намерениями. И то, что дело их пойдет, так же несомненно, как господь на небесах. Не за горами то время, когда они предстанут здесь миллионерами и всем нам придется трепеща ползать перед ними и поклоняться им!

- Ну, это без меня! - выкрикнул Истукан, вскипая гневом, голова его затряслась.

- Не зарекайся, - укорил его  Нипернаади, - деньги имеют большую власть, а то, что они получат деньги, можешь не сомневаться. Кто знает, может, не сегодня-завтра они скупят наши хутора со всеми потрохами!

- Ну, этому не бывать, есть еще Бог на небесах! - рявкнул Истукан и вылетел за дверь, осеняя себя крестным знамением.

Нипернаади смотрел ему вслед и видел, как он побежал за хлев. Там его дожидались Мадис Сиркуль, Мику с Дырамаа и еще целая орава мужиков и баб. Едва Истукан подошел, они разом накинулись на него: раскудахтались, раскричались хуже, чем в аду.

Они еще долго ругались, размахивали руками, но  Нипернаади не было никакой радости слушать их. Он побежал к Милле.

- Послушай-ка, - грустно начал он, - если ты вообще собираешься когда-нибудь пойти ко мне в хозяйки, то давай сейчас. А то и впрямь все может окончиться очень печально. Несказанная была глупость покупать этот разваленный хутор. Какого дьявола я с ним буду делать? По правде-то говоря, я не имею ни малейшего представления ни о хуторе, ни о земледелии. Сапожник я по профессии, чиню сапоги, постолы, по надобности и новые лажу. Мое дело — за столом сидеть и колодку обстукивать, и чтобы передо мной сиял стеклянный шар, как шар земной. А теперь они, шуты гороховые, бросили меня на хуторе одного — что мне, бедному, делать? За плугом никогда не ходил, я даже быка от коровы не отличу. Да из-за меня все коровы окочурятся, все лошади околеют.

Ах, Милла, слыхала ли ты когда-нибудь, как визжат голодные свиньи? Я бегу в дом, прячу голову под подушку, да еще полушубок сверху, но визг все равно прямо в ухо! Понимаешь, голубушка, дома визжат мои свиньи, и без тебя мне туда дороги нет. Ну, скажи сама, рассуди, что мне делать, как мне быть?

- Зачем же вы покупали хутор? - спросила Милла.

- И каких только глупостей не спрашивают люди, - расстроился  Нипернаади, - ну такие глупости, что и ответить нечего. Вот детишки, бывает, спрашивают — мамочка, а почему кошки обязательно рожают кошечек, а не слоников? Ну откуда же мне знать, черт побери, почему они не рожают слоников, могли бы и родить раз-другой, шутки ради! Откуда мне знать, зачем я купил этот хуторе зачем бросил этим мошенникам что скопил, - дескать, нате, ребята, берите, подавитесь, заработанное кровью и потом бедного сапожника, все, что он сколотил на колодке за свою жизнь!

Тут он вдруг смягчился.

- Прости, Милла, - нежно сказал он, - не без задней мысли покупал я хутор. Да, конечно. Я понимаешь, так подумал; живет там на озере, в темной лачуге, девушка, а что если купить хутор и позвать ее в хозяйки? Какой резон ей отказываться, вот и зажили бы мы вдвоем, как у Христа за пазухой. Я подумал, может, и сапожнику перепадет капелька счастья, сколько он за свою жизнь горбился, сколько бедствовал. И еще я подумал, что когда придет время, я скажу девушке, знаешь, детка, надевай-ка свою праздничную юбку, сходим поглядим, как там господин пастор поживает, что он поделывает. Может, примет нас и скажет нам несколько добрых слов? Вот как я, бедный сапожник, думал, когда покупал этот хутор.

Милла, зарумянившись, взглянула на  Нипернаади своими большими глазами и застенчиво опустила их долу.

- У вас негодные мысли! - прошептала она.

- Почему негодные? - удивился Нипернаади. - Что ж я, вообще не гожусь? Или ты любишь другого?

Девушка вскочила со скамейки и отбежала в угол.

- Нет, нет, нет! - всхлипывая, воскликнула она.

- Так, значит?.. - удивился  Нипернаади.

Он вмиг посерьезнел, лицо его сморщилось, он замер посреди комнаты, потом схватил шляпу, но прежде чем выйти, сказал:

- Всего тебе доброго, Милла. Больше я тебя не побеспокою.

Он успел отойти довольно далеко, когда Милла бросилась за ним. Подбежав к  Нипернаади, она остановилась, застенчиво глядя в землю и не открывая рта.

- Ты, кажется хотела что-то сказать? - спросил  Нипернаади.

- Да, - тихо ответила девушка. - Я пойду к вам хозяйкой, но вы никогда не должны больше говорить такие негодные слова.

И, сказав это, она побежала домой.

- Пойдет, пойдет! - выкрикивал  Нипернаади. Отчего-то им вдруг овладело нетерпение, опьянение, как мальчишка, он поскакал в лес, кружил меж деревьев, срывал цветы и насвистывал. Ему все было теперь нипочем, он смеялся, пел и был счастлив.

Потом он припустил в осинник, где Янка пас коров.

- Слушай, малыш, - радостно воскликнул он, - знаешь новость: завтра на хуторе будет новая хозяйка!

- Кто это? - спросил пастух.

- Милла! - торжествующе ответил  Нипернаади.

- Это девушка, что живет на берегу озера? - разочарованно протянул Янка, будто Милла не приходилась ему сестрой. - Нашел чему радоваться, ни капли не лучше покойной хозяйки!

- Она что, злюка?

- И еще какая! - авторитетно заявил Янка. - Господи ты Боже и все святые пророки, опять пойдут нахлобучки, опять начнется живодерство.

И он сплюнул, тяжко вздохнул и, прихрамывая, погнался за коровой, которая забрела в рожь.

Утром Милла пришла на хутор. В руках у нее был узелок, она кинула его на хозяйкину кровать и тут же выбежала во двор заниматься хозяйством. Целыми днями возилась она на хуторе, и  Нипернаади видел ее, только когда она пробегала мимо. А вечерами, когда все дела были сделаны, она торопилась домой, ухаживала за отцом, варила ему еду и прикладывалась ненадолго к подушке, чтобы наутро снова быть на хуторе.  Нипернаади пытался приостановить ее, то играл на каннеле, то заводил песни, разговоры, но девушка не давала сбить себя с толку. Как комета носилась она по хутору.  Нипернаади сидел, смотрел и в конце концов не выдержал — пришлось и ему впрячься в работу. Ругался, бранился, но трудился с утра до вечера.

- Ох и славное занятие я себе подыскал! - вздыхая, повторял он.

*

Шли дни, о братьях не было ни слуху ни духу.

И вдруг однажды ночью  Нипернаади услыхал во дворе страшный шум, крики. Он сдернул со стены ружье и выскочил во двор. Ох и удивился же он, увидев на возу братьев, которые ругались из-за того, кому распрягать лошадь. Они словно с войны воротились: у Пеэтруса рука на перевязи, у Ионатана забинтована голова, да так, что из-под повязки сверкал только один глаз, а Паулус стонал и охал, у него, мол, все до единой косточки ноют.

- Какой черт вас так скоро пригнал? - удивился  Нипернаади. - Или власти запретили все ярмарки?

- Хорошо ему тут окорок жевать да языком трепать, - разозлился Ионатан. - Он же понятия не имеет, как крещеному люду достается порой хлеб насущный!

- Так что, прогорело предприятие? - спросил  Нипернаади.

- Не совсем чтобы так, - объяснил Пеэтрус, - предприятие пошло лучше и не надо, а вот с другими делами швах!

- Да что тут объяснять, пошли лучше в дом, я такой голодный, что невареные камни есть буду! - канючил Паулус.

Охая и поминая всех святых, они по одному спустились.  Нипернаади отогнал телегу, отвел лошадь на конюшню и, хмурый, пошел в дом следом за братьями.

- Страсти Христовы и тайная вечеря! - причитал Ионатан. - Слава богу, хоть мартышка и аппарат целы. Такого избиения и кровопролития я еще не видывал. А когда наконец подоспели урядники, площадь мигом опустела — ни одного паразита, чтоб схватить его за глотку и отвести в каталажку.

- Я все ревел: урядник, урядник, а полиция в самый нужный момент как сквозь землю провалилась! - рассказывал Паулус.

Когда они наелись, привели себя в порядок, промыли раны, Пеэтрус стал рассказывать:

- Значит, как дело было? На трех ярмарках все шло как по маслу — народ валом валил смотреть нас, аж за дверьми еще оставались. По этому случаю мы пропустили рюмочку-другую и на четвертую ярмарку прибыли уже тепленькие. Но и это бы не беда, только Паулус, он за кассой сидел, остался без мелочи- нечем сдачу давать, он за ней отлучился. А карманники и всякая сволота — лови момент — вломились всей оравой без билетов. Понятно, Ионатан, праведная душа, не стерпел такого, тут же набросился на них. Да сгоряча не заметил — поддал и тем, кто честно сидел с билетами. И пошло-поехало, поначалу кто оплеуху отвесит, кто скромно ногой под зад даст, но бабы-то визжат, мужики ревут — тут народ совсем озверел. В минуту все перемешалось, тот охаживал этого, а этот того; кто под руку подвернулся, тому и досталось. Успел в дверь выбежать — твое счастье. Сколько черепов раскроили, сколько костей переломали — воители раз и врассыпную, и на поле битвы остались только мы трое. До того несчастные, до того измученные, что пришлось у народа на ярмарке просить помощи, чтобы наше добро погрузили в телегу, мы уже никуда не годились. Вот, значит, прибыли домой, подлечить раны, в себя прийти.