Сердце грустного шута - Ксения Баженова

Он еще слышал далекие телефонные звонки и голоса пришедших сына и жены, улица прибойным шумом перенесла его на борт корабля, гудки автомобилей казались пароходными. Странные для Акимова образы – он не любил моря, не умел плавать и боялся пароходов. Но в его сознании происходили какие-то изменения. С неожиданным возвращением старого друга он вдруг почувствовал, что жизнь не закончилась и будущее есть…

Яновский, как и обещал, перезвонил, и они договорились о встрече. Андрей Ильич испытал непривычное для него состояние душевного подъема. Надушившись и накрахмалившись снаружи и внутренне, он сел в свою латаную-перелатаную «Дэу» и, оглядев ее новым взором, понял, как низко пал. В углах щитка наткал паутину маленький паучок, видно, прижился здесь давненько. Бумажки, окурки, пыльные мятые чехлы немного поубавили энтузиазм.

Ресторан располагался на Бегах. Как давно он там не был! Проезжая по улицам, крутясь по тоннелям и поднимаясь на эстакады, чувствовал себя приезжим, так много нового появилось здесь всего за последние пару лет.

«Да! Все изменилось», – удрученно качая головой, думал Акимов, пропали все нужные связи, он сам теперь никому не интересен. Накрахмаленное настроение обмякло совсем, когда он прибыл на стоянку. Его авто не вписывалось в шикарную картину отдыхающего стада в сотни лошадиных сил. «Ах! Черт! Ну зачем я согласился на эту встречу! Что она мне может дать, кроме зависти и удрученности! Что она мне даст, кроме унижения и попрания моего только-только успокоенного маленького чувства собственного достоинства, ранимого и озлобленного?»

Так думал Андрей Ильич, втискиваясь между двумя «Мерседесами»: хотелось поцарапать, притереться и уехать, накарябать гвоздем неприличное слово. «А ты что молчишь? – обратился он к своей колымаге. – Не могла мне с утра сказать: ну, хозяин, хоть бы помыл меня перед выходом в свет! Э-э-эх, ладно!»

На широкой крутой лестнице он увидел Яновского, тот медленно поднимался в окружении трех мужчин и молодой элегантной женщины. Сердце Акимова екнуло, видно было, что приятель постарел, а значит, и он тоже. Но шикарные тряпки стирали с друга налет времени, как пыль с рояля. «Ничего, и у меня, однако, барахлишко не из худших». Акимов расправил плечи в, надо признать, неплохо сшитом фейке Армани, приосанился и окликнул друга, одетого в настоящее:

– Яновский! Ну, брат, ты шикарен!

– Андрюша! Дорогой ты мой, сколько лет! Дай я тебя обниму! Вот, господа, представляю вам моего школьного друга Акимова Андрея Ильича.

Господ оказалось двое, третий был переводчиком.

– Лизонька! Это Андрей. Это Елизавета Сергеевна, моя бывшая, к сожалению, жена, а твоя будущая, смею надеяться, коллега.

– Не знаю, как вам, дорогие мои, а мне это грустно слышать, вы так подходите друг другу.

– Возможно, только внешне, – ответила Лиза, протягивая ему руку.

От прикосновения к ее коже по телу Акимова прошла дрожь, но в то же мгновение он почувствовал благостное тепло и покой. Согнув крендельком руку, он предложил ей опереться, и они поднялись на веранду ресторана.

– Сегодня безлюдно. – Ян с удовольствием устраивался за столом. – Хорошо! Хочется немного расслабиться, но так, чтобы без шума, среди своих.

Тем временем официанты приносили закуски, предлагали выбрать вина. Яновский вопросительно посмотрел на Акимова.

– Заказывай все что хочешь, у меня особых желаний нет, – ответил тот.

– Андрюша, почему вы такой печальный? – обратилась к нему Лиза.

Вопрос застал его врасплох.

– Не печальный, устал немного, сейчас пройдет.

– У вас не усталость, да и не печаль, у вас обыкновенное недовольство жизнью.

– Не отрицаю.

– Это дело поправимое. Вы на пороге отличного периода жизни, и, кстати, дверь уже открыта.

– Откуда вы знаете?

– Чувствую. Этого достаточно?

– Представляете, я тоже! А что вы еще чувствуете?

– Не чувствую, а знаю. У вас объявились новые родственники, они о вас позаботятся.

– Уверяю, вы ошибаетесь!

– Человек, который не верит, иногда проходит мимо событий и людей, изменяющих его жизнь, он настолько погружен в себя, он так не хочет терять завоеванный диван, он так боится ответственности, будущего. Ему хорошо и спокойно сейчас и хочется, чтобы это длилось всегда. Такой человек боится изменений и потому не хочет в них верить.

– Вы очень умная, Лиза! Боюсь, я уже стар для изменений. И, к сожалению, а может, и к счастью, у меня нет неизвестных мне родственников.

– Время покажет, Андрей Ильич. – Она пригубила вино.

– Андрюш! Да ты пей! Уже полчаса держишь полную рюмку! Не бойся, до дома довезем, а свою, с позволения сказать, машину заберешь потом. Кому она нужна?! – Друг хлопнул его по плечу.

– Уже оценил?

– У-у!

– Это камуфляж, дорогой. А внутри все, что надо. Зато не боюсь, что умыкнут, – врал Акимов, глядя другу в глаза.

– Силен, брат! Давай, за тебя!

– Давай! И за тебя, Янька! И за Елизавету… Сергеевну!

Акимов прятал глаза, он не то чтобы влюблялся в Лизу, нет, это было больше похоже на наваждение. Градус его любопытства крепчал вместе с выпивкой. Что это за женщина? Почему в глазах ее мировая скорбь, а движения полны покоя. Почему от прикосновения к ее руке бьет током, а потом этот жар разносит по крови умиротворение. Любопытно. Такая шикарная дама, а Влад ищет ей место гида. Чудеса!

Прозвенел сдвинутый хрусталь, и звон его кольнул Акимова, ударил ему в уши, отозвался в висках, обручем схватила тупая боль.

«Перепил. Так быстро?» – подумал он и с силой потер ладонями лоб.

– Голова разболелась? – Лиза посмотрела на него. – Пройдет.

Она дотронулась ладонью до его лба и стала смотреть прямо в глаза. Акимов старался не отводить взгляд, но уже не мог, и решил было сдаться, когда яркая вспышка озарила сознание Андрея Ильича. На мгновение усилилась боль, но дальше кровь стала пульсировать и разлилась по телу горячим приливом, унесшим вмиг его уныние и мигрень.

– Да! Да! Вот уже и прошло, – почти прошептал он, не зная, что думать и как себя вести, обвел взглядом окружающих. Остальные, похоже, вовсе не обратили внимания на случившееся. Лишь Ян сказал:

– Да, Лиза у нас такая. По части снятия головной боли равных ей нет.

С этого момента в Акимове поселилась некая раздвоенность. Чувства его обострились, и ощущение, что он теперь не такой, как раньше, что жизнь изменилась, и приятно, и нервно щекотало желудок.

Время быстро отсчитывало минуты. Неспешно текла беседа. Оказалось, что Лиза весьма неплохо знает итальянский. Темно-серое небо залило окно, и в него вплыл желтый диск. Сколько полнолуний он еще увидит в новой своей жизни, подумал Андрей Ильич? Вместе с луной быстро и неотвратимо рос новый Акимов: жадный и алчный, но при этом достаточно сентиментальный.

– Слушай, Андрюш! – спросил вдруг Яновский. – Можешь завтра с этими итальянцами пообедать? У меня дела, да и с ними лично я уже все закончил. Я должен перейти на другую программу, а им в Москве два дня еще оставаться. Выручи, а! У меня нет времени крутиться и пить шампанское. Я дам тебе деньги, заказывай любые рестораны, ходи куда хочешь.

– О! О! Полегче! Я тоже на работе. Мне завтра, то есть сегодня, на работу идти.

– Ну, скажись больным, что тебе объяснять, сам знаешь, что делать.

– Я попробую. – Акимов, повернувшись в Лизе, увидел в ее глазах одобрение.

– Вот и отлично! Знал, что не подведешь! – Яновский обнял его за плечи, потряс дружески. – А Елизавета Сергеевна тебе поможет.

– Вот только жаль, что все это скоро кончится. Жизнь не обманешь, – сказал он тихо в сторону Лизы.

– А вот судьбу можно обмануть, нужно только начать играть по ее правилам, – ответила ему шепотом она.

– Господи! Да я даже не знаю, как их зовут, – пробормотал он и отхлебнул воды.

– Тот, что пониже и попухлей, – Энцо Бучино, серьезный предприниматель. Высокий, молодой, ты, наверное, уже понял, – переводчик Эдик. А третьего я не знаю, да он нам и не нужен.

– А что я должен делать?

– Расслабься. Все идет своим чередом, и ты ничего не можешь изменить, все уже изменилось. – Незаметно для Акимова они перешли на «ты».

Обмануть судьбу! Легко сказать! Что значит – играть по ее правилам? Значит, плыть по течению и стать рабом, то есть фаталистом. Если суждено сгореть – не утонешь. Так? А вокруг уже крутилась новая жизнь, заглядывала в глаза и при этом имела лицо переводчика Эдика; хлопала по плечу, превращаясь в Энцо. Тревожили обрывки давних желаний, обид и растерзанное в клочья чувство вины, которое он никак не мог собрать воедино и понять, к чему оно относится.

И пошла, и понеслась, и закрутилась странная напряженная свистопляска бытия; мелькали лица и города, дни сменялись ночами так быстро, что он потерял им счет и перестал различать. Но это все было потом…

Из личных записок доктора. Отрывок № 2

Заозерка, 1912 год