Памфлеты, фельетоны, рассказы - Мартти Ларни

— Милейшая миссис Джонсон! Как это у вас поворачивается язык? Говорить это — не по-американски. Неужели вам невдомек, что вы живете в стране, где самый высокий в мире уровень жизни?

— Люблю эту страну, — с грустью отвечала миссис Джонсон. — Грустно только, что здесь же приходится рождаться, болеть и умирать.

Реалистический театр

Как-то я возвращался самолетом из Стокгольма в Хельсинки. Я уже застегивал привязные ремни, когда рядом со мной уселся запыхавшийся мужчина, который ворвался в самолет в самый последний момент. Он был неопределенного возраста, среднего роста и хорошо одет. Его серое лицо напоминало высушенную треску, а напомаженные волосы — черную, лакированную жесть. В ответ на многочисленные просьбы бортпроводницы застегнуть пояс, он лишь пожал своими костлявыми плечами и по-английски с явным заокеанским акцентом — заявил:

— Никогда не застегивал, не буду застегивать и сейчас. Хочу всегда чувствовать себя свободным человеком.

Затем он повернулся ко мне и пожелал узнать мою фамилию, профессию, возраст, семейное положение, домашний адрес, размер обуви, состояние здоровья и сколько я зарабатываю. Я сообщил ему свою фамилию, профессию и номер обуви, но ничего более. Он скорчил недовольную мину и заявил, что презирает людей, которые умышленно утаивают подробности о себе. Сам он, например, не имеет от меня никаких секретов.

— Вы из Хельсинки? — спросил он у меня.

— Более того — коренной житель.

— Отлично. Стало быть, вы можете проинформировать меня немножко о столице вашей страны, в которой я никогда ранее не бывал. В Хельсинки есть театры?

— Да, более десяти.

— А опера?

— Есть и опера.

— Хорошо. Но надо полагать, что в Хельсинки есть и тюрьмы?

— Да, к сожалению, две. Тюрьма предварительного заключения и тюрьма, где отбывают наказание.

— А чего сожалеть-то. Я, наоборот, радуюсь, что в Хельсинки есть и театры и тюрьмы. Это означает, что Финляндия не является слаборазвитой страной. Хоть вы и не очень красноречивы, тем не менее не могли бы вы кратко ответить мне на несколько вопросов?

— По-моему, я уже сообщил вам номер своих ботинок.

— Верно, и фамилию, и профессию тоже. Фамилия ваша мне ничего не говорит, а по профессии я могу догадаться, сколько вы зарабатываете в месяц. Ваш заработок настолько мал, что вызывает жалость. Мужчина, существующий на столь мизерные средства, не может, иметь семьи, не говоря уже о собственной квартире. — Как, правильный я сделал вывод?

— Судите сами. Вы, по-видимому, ясновидящий?

— Берите выше, намного выше. Вижу, я отчетливо и, кроме того, далеко, куда дальше, чем многие мои подчиненные. Вижу я и вас насквозь. Вы ошарашены, но вы не человеконенавистник. Вы готовы оказать помощь ближнему своему. Поэтому я прошу вашей помощи.

— Если вы думаете, что сможете одолжить у меня денег, то, ошибаетесь, решительно ответил я. — Если же вам нужен парашют, то обратитесь к штурману или бортпроводнице.

— Да, вы просто на редкость красноречивы, — воскликнул будущий гость Хельсинки, фамильярно хлопнув меня по плечу. — Вы романтик или реалист?

— Во сне романтик, наяву реалист.

— Очень хорошо! Только вам не следует никогда спать. А поскольку вы считаете себя реалистом, вы должны понять меня — настоящего реалиста. С надеждой на это я и прошу вашей помощи.

— Я уже сказал, что не дам ни копейки.

— Речь пойдет не о деньгах. Мне нужна помощь другого рода. Вот вам блокнот и карандаш. Пишите адреса всех хельсинкских театров и тюрем. Учтите, может случиться так, что я пробуду в Хельсинки всего два дня.

Я выполнил просьбу своего попутчика и записал в его блокнот адреса одиннадцати театров, двух тюрем и на всякий случай двух психиатрических лечебниц. Вернув ему блокнот, я полюбопытствовал, чем он вообще-то занимается. Тут он поведал мне следующую историю:

— Я поборник нового реалистического театра. Путешествую по свету, выступаю с докладами, учу. Моя страна финансирует эти поездки в благодарность за честь и славу, которую я приношу ей на протяжении многих лет. Мое представление о театре исходит из того, что реалистическая пьеса должна быть по-настоящему реалистичной. Если драматург в своем произведении рисует проститутку, то женщина, играющая эту роль, должна быть настоящей проституткой. Я бы разрешил эту проблему просто: при домах терпимости должны быть созданы театральные училища.

Театральные школы должны быть созданы и при тюрьмах. Ведь вы знаете, что, например, в шекспировских драмах злодеи и герои умирают, пронзенные мечом или заколотые кинжалом. Смешно, когда эти актеры, погибшие в ходе драмы, возвращаются после спектакля на сцену, чтобы принять цветы и овации публики. Этакое шутовство уже не реалистический театр, потому что оно лишает зрителя его иллюзий. Зритель требует, чтобы зрелище полностью возмещало ему стоимость билета, а посему трупы убитых во время спектакля должны быть по окон-чании представления свалены в кучу на авансцене. Трагедии в наши дни исключительно популярны, и недостатка в актерах нет. В камерах смертников наших тюрем не переводятся люди, которые боятся электрического стула, газовых камер и виселицы. Но если им дать роль в пьесе, они с честью сложат голову на сцене, веря в то, что они поистине корифеи мировой истории. Когда смертные приговоры будут приводиться в исполнение таким образом, они будут окружены ореолом, а зритель убежден в том, что видит современный реализм.

Театральные училища при тюрьмах будут величайшим достижением артистической деятельности нашего века. При училищах должны существовать также классы киноискусства, готовящие смертников — индейцев и негров, — для нужд нашей кинопромышленности. От них требуется сыграть всего одну роль, так как в фильме, который является по-настоящему реалистичным, стреляют не деревянными пулями, а чистым свинцом. Да и нет нужды играть убитого в этих фильмах, потому что убивают по-настоящему. И раз и навсегда.

Реалистический театр обладает и большим моральным воздействием. Зритель должен постепенно научиться понимать, какая честь — умереть от удара сабли или от пули. Тем самым реалистический театр воспитывает в гражданах здоровую волю к обороне страны и презрение к смерти. Грудь театрального героя, умирающего от раны, нанесенной кинжалом, уже не понадобится пачкать красным вином или малиновым вареньем, это сделает его собственная кровь. Итак, зачем приводить в исполнение приговоры смертникам, когда они бесконечно нужны нам для театральных драм? Таким образом, следует срочно создавать театральные училища при тюрьмах всего мира для заключенных, приговоренных к смертной казни. Если возникнет перепроизводство актеров, то проблему можно будет разрешить, организовав где-нибудь в отдаленной стране войну и направив приговоренных к смерти на передовую. Тогда они сложат головы не как преступники, а как великие герои своей отчизны…

— Погасите сигареты и застегните привязные ремни! — прозвучал голос бортпроводницы.

Мой собеседник опять не согласился застегнуть пояс, твердя, что он свободный человек. Самолет приземлился, и он первым выбрался из машины. Он горел желанием познакомиться с театрами и тюрьмами. И хотя этот человек несколько раз подчеркивал, что у него нет от меня секретов, он тем не менее скрыл свою фамилию, гражданство и адрес. Со времени нашей встречи прошла уже неделя, но я ничего не видел и не слышал о его пребывании в Финляндии. Ни на полосах газет, ни в передачах радиовещания. И я начинаю опасаться, не выбрал ли он в блокноте первым тот адрес, по которому расположена известная больница для психопатов. Я, видите ли, тоже реалист.

Жестокое наказание

Техас, как утверждается в одном путеводителе, — часть света, где царит беспримерная свобода. Каждый, кто здесь жаждет ею наслаждаться, должен, лишь обзавестись револьвером. И чем раньше, тем лучше.

Джим же был исключением, поскольку ему пришлось раньше научиться ходить, чем стрелять. Другими словами, детство у него было безотрадное. Будучи обреченным играть луком и стрелами, в то время как его сверстники давным-давно имели красиво поблескивающее огнестрельное оружие, он уже начал почти всерьез страдать от комплекса неполноценности. К счастью, в самый последний момент отец помог Джиму избежать дома для душевнобольных детей, подарив сыну ко дню его семилетия револьвер.

После этого мальчик стал развиваться нормально и мог теперь спокойно каждое воскресенье ходить в церковь, хотя он вряд ли бы отдал предпочтение аромату ладана перед запахом пороховой гари. В восемь лет Джим уже проявил первые признаки зрелости: застрелил соседскую собаку, выбил стекла передних фар у полицейской машины, продырявил кошку местного шерифа и перебил все поголовье индюшек у одного фермера.