Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу

Слишком многое и в самом деле осталось недосказанным, но вправе ли человек, занимающий столь высокое положение, забывать о приличиях? Гэндзи боялся оказаться замеченным и тревожился, видя, что солнце поднимается все выше и выше. Приближенные, подведя карету к галерее, тихонько покашливали, поторапливая его. Подозвав одного из них, Гэндзи велел ему сорвать для себя ветку расцветшей глицинии.

Не забыть никогда,Как тонул я в пучине бедствий,Но, увы, тот урок,Видно, даром прошел, я готовСнова броситься в волны глициний.

На лице его изобразилось страдание, и Тюнагон растроганно вздохнула. Найси-но ками сидела смущенная, растерянная. Что станут теперь о ней говорить? Но цветы были так прекрасны...

Настоящая лиТа пучина, в которую тыБроситься хочешь?Был урок не напрасен, волнаВновь моих рукавов не коснется...

Хорошо понимая, что юношеская пылкость непозволительна в его возрасте и при его положении, Гэндзи все-таки не уходил до тех пор, пока не добился ее согласия на новую встречу. Впрочем, вряд ли его ждали на этом пути какие-то трудности, ведь в ее доме не было слишком сурового «хранителя заставы» (224).

Когда-то Гэндзи был привязан к этой женщине больше, чем к другим, и разве не печально, что так быстро пришлось им расстаться?

Увидев, как Гэндзи в небрежно накинутом платье украдкой проскользнул в опочивальню, госпожа Мурасаки, разумеется, поняла, что ее подозрения не были лишены оснований, но сделала вид, будто ничего не заметила. Гэндзи, пожалуй, предпочел бы, чтобы его осыпали упреками. «Неужели она настолько равнодушна ко мне?» — встревожился он и принялся с еще большим, чем обыкновенно, жаром уверять ее в искренности своих чувств, в своей неизменной преданности. Он мог бы и не упоминать о Найси-но ками, но ведь госпожа знала о ней, поэтому он сказал как бы между прочим:

— Я заехал навестить госпожу Найси-но ками из дворца Судзаку и побеседовал с ней через ширму. Все же о многом мы поговорить не успели, и мне хотелось бы еще раз встретиться с ней тайком, дабы избежать пересудов.

— Вы словно помолодели! — улыбаясь, отвечала госпожа. — Вы возвращаетесь к старому, начинаете новое, а к чему мне, несчастной, прибегнуть?

Как ни старалась она сдерживаться, слезы показались у нее на глазах, и так трогательна была она в своей печали, что Гэндзи не мог не залюбоваться ею.

— Меня огорчает, что вы скрываете от меня свои обиды,— сказал он.— Я предпочел бы, чтобы вы говорили мне прямо, в чем я, по-вашему, виноват. Я всегда стремился к тому, чтобы у нас не было друг от друга тайн. Право, я не ожидал...

Так утешая госпожу и оправдываясь, Гэндзи в конце концов признался ей во всем. Целый день провел он в Весенних покоях, стараясь ее развеселить, и не пошел даже к принцессе. Та, конечно, и не думала сердиться, зато встревожились прислуживающие ей дамы. Возможно, Гэндзи беспокоился бы о принцессе куда больше, будь она обидчива или ревнива, а так — он видел в ней милую, прелестную игрушку, не более.

Обитательница павильона Павлоний нечасто бывала в отчем доме, ибо принц не отпускал ее от себя. Между тем придворные обязанности тяготили ее, совсем еще юную, привыкшую к беззаботной жизни в доме на Шестой линии. Летом она почувствовала себя нездоровой, и нежелание принца даже на короткое время расстаться с ней чрезвычайно ее огорчало. А надо сказать, что причина ее недомогания была не совсем обычной. Все вокруг тревожились, понимая, что в столь юные годы... Наконец с большим трудом ей удалось получить разрешение уехать. Для нее были приготовлены восточные покои главного дома, в котором жила теперь Третья принцесса. Госпожа Акаси неотлучно находилась при дочери. Вот уж и в самом деле на редкость удачливая особа! Как-то, намереваясь навестить свою воспитанницу, госпожа Мурасаки сказала:

— Пусть откроют срединную дверцу, чтобы одновременно я могла приветствовать и принцессу. Мне давно хотелось с ней познакомиться, но все не представлялось случая, и я не решалась просить вас об этом. Чем раньше мы начнем привыкать друг к другу, тем легче нам будет жить в мире и согласии.

— Вы угадали самое большое мое желание,— улыбнулся Гэндзи.— Принцесса еще совсем дитя, я был бы крайне признателен вам, если бы вы согласились стать ее наставницей.

Впрочем, встреча с принцессой волновала госпожу гораздо меньше, чем встреча с госпожой Акаси. Она заранее вымыла волосы, принарядилась и стала так хороша, что в целом мире не найдешь прекраснее.

А Гэндзи отправился к принцессе.

— Вечером сюда придет госпожа Весенних покоев, чтобы встретиться с обитательницей павильона Павлоний,— сказал он.— Она выразила желание познакомиться с вами. Она очень добра и достаточно молода, вам не придется скучать в ее обществе.

— Но я робею,— смутилась принцесса.— О чем мне следует с ней говорить?

— Это будет зависеть от обстоятельств. Ответ должен быть сообразен вопросу. Постарайтесь держаться свободнее, не стесняйтесь,— наставлял ее Гэндзи.

Он всегда хотел, чтобы женщины подружились, и со страхом думал о том, что принцесса может показаться слишком непонятливой и неразумной. Так или иначе, госпожа сама заговорила об этом, и вряд ли стоило противиться ее желанию.

Тем временем госпожа Мурасаки, готовясь к предстоящей встрече, терзала себя сомнениями. «Может ли кто-нибудь в этом доме быть выше меня? — думала она. — Разумеется, я выросла в бедном жилище, но это единственное, в чем меня можно упрекнуть...»

В последние дни она много занималась каллиграфией, с удивлением замечая, что из-под ее кисти выходят одни лишь старые, томительно-печальные песни. «Наверное, и у меня в сердце живет тайная грусть...» — думала она, глядя на исписанные листки бумаги.

Скоро пришел Гэндзи. Он только что виделся с принцессой и госпожой нёго. Эти юные особы были так прелестны, что после них любая женщина могла бы показаться невзрачной, а уж та, с которой вместе прожито столько долгих лет... Но, взглянув на госпожу Мурасаки, Гэндзи подумал: «Лучше ее нет на свете!» И это истинно так, в мире редко встречается подобная красота.

Госпожа Мурасаки была в самом расцвете лет, в движениях ее, во всем облике проглядывало удивительное благородство. Достоинство, с которым она держалась, вызывало невольное восхищение окружающих, а пленительная изысканность черт вряд ли кого-либо оставила бы равнодушным. Казалось, в ней сосредоточилось все самое изящное, самое привлекательное, что только есть в этом мире. В нынешнем году она была прекраснее, чем в предыдущем, сегодня казалась восхитительнее, чем вчера, красота ее никогда не могла наскучить. И Гэндзи не уставал изумляться, на нее глядя.

Листки с небрежно начертанными на них песнями госпожа засунула под тушечницу, но Гэндзи заметил их и вытащил. Совершенным ее почерк назвать было нельзя, но чувствовалось в нем подлинное изящество и благородство.

«Неужели ко мнеСкоро осень придет унылая? (290, 291)Смотрю я вокругИ вижу — зеленые горыНа глазах меняют свой цвет».

Обратив на эту песню особое внимание, Гэндзи приписал рядом:

«Птиц водяныхИзумрудно-зеленые крыльяНеизменно ярки.Но взгляни — пожелтели ужеНижние листья хаги...» (292)

Так, печаль, в последнее время снедавшая сердце госпожи, иногда вырывалась наружу, и Гэндзи умилялся и восхищался, видя, как она старается ее скрыть.

В тот вечер он был свободен и, дав волю своему безрассудству, снова тайком отправился туда, где жила Найси-но ками. Разумеется, он понимал, что не должен этого делать, и терзался угрызениями совести, но искушение было слишком велико.

Нёго Весенних покоев стала еще красивее за эти годы. Она любила и почитала госпожу Мурасаки, пожалуй, больше даже, чем свою настоящую мать. Да и госпожа привязалась к ней совсем как к родной дочери, и не было у них тайн друг от друга.

Они долго беседовали, радуясь возможности поговорить о радостях своих и печалях, затем открыли срединную дверцу, и госпожа Мурасаки встретилась с принцессой. Та в самом деле оказалась совершенным ребенком, поэтому госпожа говорила с ней по-матерински ласково и рассудительно, не упустив случая напомнить о связывающих их родственных узах. Призвав к себе кормилицу принцессы, даму по прозванию Тюнагон, госпожа сказала:

— Я не смею указывать вам на то, что наши прически украшены одинаковыми шпильками (213), но, как бы то ни было, мы связаны неразрывными узами, и мне жаль, что до сих пор не представлялось случая... Надеюсь, впредь мы не станем избегать друг друга. Буду рада видеть вас в своих покоях. Не сочтите также за труд поправить меня, если заметите, что я недостаточно внимательна к вашей госпоже.