Морос, или Путешествие к озеру - Илья Владимирович Бояшов

дона Серхио, о жизни и деятельности которого ходили не очень хорошие слухи, главнокомандующий раздумывал недолго. Ветеран Первой мировой подполковник Эрнст Рём[15] являлся личностью, настолько подходящей для щекотливых поручений, что брезгливый к представителям «оригинальной любви» Кундт предпочитал не думать о его гомосексуальности. Во всем корпусе наемников, прибывших в Боливию из фатерланда, трудно было сыскать более мужественную и толковую натуру. Помимо прочих достоинств, коренастый задиристый Рём обладал внушительными кулаками, один только вид которых убеждал: старину Эрнста следует либо уважать, либо тихонько обходить стороной. Сама судьба решила придать ему угрожающую внешность. Во время боев в Лотарингии раскаленное железо весом в двести граммов, бывшее за несколько секунд до того частью снаряда, настолько плотно припечаталось к лицу командира роты 10-го Баварского полка, что навсегда лишило его чуть ли не половины носа. Однако Рём не оказался в числе слабаков, которые, выписавшись из госпиталя, остаток жизни тратят на то, чтобы в глубоком тылу хлопотать о пенсии. Он вновь осчастливил своим присутствием окопы. За местечком, в котором изуродованному капитану выдалось побывать по возвращении в строй, закрепилась славная репутация «верденской мясорубки», однако ее нож, кромсающий на микроскопические кусочки целые дивизии, оказался к старине Эрнсту удивительно милосердным: мюнхенец схлопотал всего лишь сквозное ранение. Просверленный, словно дрелью, очередным куском французской стали, Рём остаток войны провел в штабах, которые хоть и не особо вдохновляли кавалера Железного Креста, но приучили его к работе с кадрами, решающими, как оказалось впоследствии, все.

Возвратившись после воцарения мира на малую родину в качестве безработного, упрямец не собирался коротать время в очередях за бесплатной похлебкой. Дело было за случаем, который не заставил себя ждать. Угрюмый крепыш почерпнул приличный заряд бодрости из речей некоего ефрейтора, рассуждающего о будущем величии фатерланда в пивной «Бюргербройкеллер», и познакомился с оратором. В свою очередь, способность Рёма подчинять дисциплине даже самых отъявленных негодяев, создавая из них боеспособные группы, впечатлила его нового приятеля. На мюнхенских, гамбургских и берлинских улицах, где коммунисты и патриоты с удовольствием раскраивали черепа друг другу стульями и железными прутами, Рём с его штурмовиками чувствовали себя как рыба в воде. Для неистового австрийца Эрнст сделался просто незаменим. Путч 1923 года развел соратников по камерам. Рём просидел в кутузке недолго: близорукость Веймарской республики дошла до предела после того, как один из самых отъявленных ее ненавистников, захвативший со своими молодцами здание Военного министерства, был отпущен на поруки, словно нашкодивший школьник.

Пока фюрер коротал дни и ночи в тюрьме, его партайгеноссе Рём принялся сколачивать собственную гвардию. Вскоре неодолимая тяга бывшего капитана к единоличной власти стала очевидной, а независимость – последнее качество, которое Гитлер хотел лицезреть в подчиненных. Разрыв с товарищем был неизбежен. В один прекрасный день опальный Рём, всегда твердивший, что он солдат, оказался в дымном гамбургском порту. Уже через месяц на пароходе, следовавшем рейсом из Гамбурга в Рио-де-Жанейро, он перебрался в Боливию и лицезрел окруженную пальмами штаб-квартиру своего нового командира. Чин подполковника боливийской армии на какое-то время удовлетворил честолюбие не скрывающего своей сексуальной ориентации костолома, а его организационное рвение впечатлило даже видавшего виды служаку Кундта.

Полигон под Каламаркой, бугрящийся наполовину срытыми артиллерией холмами и весь изжеванный гусеницами новеньких «Виккерсов», не упускавших возможность подмять на своем зигзагообразном пути кустарник и редкие пальмы, был идеальным местом для приватных бесед. Во время генеральских инспекций здесь, как правило, не было лишних ушей, что же касается обслуживающего персонала, то повсюду слышалась немецкая речь. Наличие большого количества навесов с противомоскитными сетками, под которыми располагались столы и лавки для теоретических занятий, предполагало возможность спокойно посидеть в теньке. Пока вызванный из столичных казарм короткошеий, плотно сбитый подполковник ожидал встречи с начальством под одним из навесов, с заметным трудом перенося установившийся зной, сам Кундт, одежда которого состояла из неизменной фуражки, рубашки без знаков отличия и шорт, забравшись на погромыхивающий под его башмаками борт «Виккерса шеститонного» и заглядывая вовнутрь распахнутых люков двухбашенного британского танка, расспрашивал одуревших на солнцепеке механиков о качестве поворотных механизмов – в ходе последних стрельб один из них заклинило на глазах у главнокомандующего. Затем, к всеобщему неудовольствию экипажей, вынужденных поджариваться на вечернем солнце в крагах, шлемах и кожанках, проинспектировал две танкетки «Виккерс/Карден-Ллойд MK.VI», до пулеметных башенок перемазанных красноватой землей. Отпустив наконец подопечных, генерал в одиночестве зашагал к навесам. Сопящий от жары Рём не успел рта открыть, как Кундт избавил его от ненужных условностей:

– Не буду ходить вокруг да около, Эрнст. Мне нужны люди для экспедиции в сельву с навыками картографов. У тебя есть опыт в отборе – найди как можно скорее настоящих профессионалов. Только постарайся обойтись без боливийцев. Чилийцы, перуанцы, кто угодно… Их прошлое не должно нас волновать, главное – умение ориентироваться в джунглях и обращаться с геодезическими инструментами.

Рём попросил разрешения присесть. Любителя старого доброго Doppelbockbier[16] одолевала тучность, откладывающая на туловище свои «годовые кольца». Поглаживая бритый затылок, к которому постоянно приливала кровь, он продолжал тяжело сопеть. Кундт не собирался зря тратить время:

– Внутренняя область Чако не исследована. Полеты аэропланов ничего не дадут – из-за отсутствия аэродромов вблизи Бореаля горючего хватает только на то, чтобы долететь до середины сельвы и вернуться обратно. О барражировании и речи не идет. Необходима глубокая разведка с выходом к этому чертову водоему. Озеро, озеро, озеро… Мне все уши про него прожужжали. Говорят, там огромный водный резервуар; если это так – отлично: оседлаем его первыми. Пройдоха Оливейра крайне заинтересован в сотрудничестве с армией. Я обещал содействие, но, как ты понимаешь, не потому, что являюсь альтруистом. У нас здесь свои интересы, Эрнст. Нужно глядеть вперед. С Германией далеко не покончено – вскоре ей тоже понадобится нефть… И нефти должно быть много.

Прихлопнув паука на своей шее, которой по всем параметрам подходило название «бычья», будущий министр без портфеля, начальник штаба СА, главный штурмовик тысячелетнего Рейха и узник тюрьмы Штадельхайм, стоически встретивший в ее камере свою смерть, поинтересовался:

– Почему именно иностранцы? Разве у боливийцев нет собственных спецов?

– Во-первых, дон Серхио не желает международных скандалов. А они будут, если парагвайцы поймают на своей территории граждан Боливии. Во-вторых, местные в сельву не полезут, Эрнст. Нет, не полезут. Это задача для чужаков, для тех, у кого нервы толщиной с корабельные канаты и чьи головы забиты обещанными наградами. Да, кстати, посули им золотые горы. Ради такого дела не будет скупиться даже Оливейра, а уж он-то заинтересован в удаче не менее президента.