Заяабари (походный роман) - Андрей Сидоренко

На мгновенье показалось, что я сошел с ума, потратив столько времени и сил на производство непонятно чего. Я вдруг понял, что стоит только задуматься о чем-нибудь мирском, и вещи передо мной превратятся в кучу ненужного хлама. Это на самом деле так, потому что вряд ли из них можно сделать что-нибудь полезное для улучшения быта. Передо мной, действительно, был хлам. Все прелести находились у меня внутри в качестве мечты-идеи. Кажется, что вообще все вокруг придумано нами и сконструировано одним только умственным усилием.

По мере приближения отъезда весь привычный мир начинал потихоньку становиться чужим, и ощущал я в нем себя ненужным приложением. Все стремились создавать пользу с выгодой, чтобы потом эту выгоду превратить в сытость, безопасность и комфорт. Бесполезными для жизни казались мне тогда подобные прелести, не возбуждали они желания принять участите в этом процессе: хотелось воли. Я смотрел в сторону леса и начинал понимать волков, которые все время туда глядят.

Перед отъездом пошел к Пете Крячко просить помощи. Он согласился доставить меня в Симферополь на своих "Жигулях" и помочь загрузиться в поезд.

Я не мог поверить, что наступило время, когда начало везти на хороших людей, которые появлялись вроде ниоткуда и вдруг, как грибы после дождя.

Когда я был бизнесменом, то в основном встречал не очень порядочных людей. Вспомнив прошлое, поделил количество хороших людей на количество нехороших и получил страшно маленькую цифру, отчего сделалось грустно и обидно за человечество и за себя. Может быть, так только у меня получается, а всем остальным везет по-другому? Не знаю точно.

Я занимался некоммерческим делом от всей души и из последних сил и начал замечать вокруг себя только хороших людей. Петя был первым и очень хорошим человеком. Он принимал душевное участие в моих производственных мучениях, облегчая напряжение наполовину. Факт душевного участия — очень важная и нужная штука, без нее мы делаемся неправильными и только мешаем природе развиваться в направлении счастья. Я забыл об этом во время борьбы за существование на бизнесменской стезе. В то время думал, что хорошее должно быть, и я об этом знаю, и то, что оно, это хорошее, мне редко попадается на глаза — случайное недоразумение, которое должно закончиться и скоро. Но "скоро" с дивным упорством не наступало, и я смекнул, что, наверное, это "скоро" есть хорошо замаскированное "никогда".

Мне надоел Симферопольский вокзал своим привычным видом. Я приезжал и уезжал с него несчетное количество раз, и он начал восприниматься мной не как вокзал, а как троллейбусная остановка. В первые годы ученичества в Москве я с сентиментальной тоской приезжал сюда и уезжал отсюда. Мне было немного жаль себя за то, что тело мое переносится далеко от домашнего очага. Мне было жаль себя, но этого я не осознавал и пытался внушить себе любовь к дороге. Душа юноши воспринимала разлуку как стихийное бедствие и напрягалась в процессе приспособления к жизненным неурядицам. Со временем чувственность притупилась, и я привык видеть Симферопольский вокзал. Мое равнодушие не угнетало нисколько, и я никогда не думал об этом, а сейчас задумался и шлепнул себя ладонью по лбу.

Я вдруг понял, что разучился чувствовать дорогу и разлуку. Стал бесчувственным к дороге, и мне казалось, что это есть проявление жизненного опыта, через приобретение которого я должен становиться солидней, спокойней и равнодушней к событиям. Страшная штука — быть бесчувственным.

Как здорово в детстве было смотреть в окно поезда, автобуса или машины! Казалось, что можно смотреть в окно и ездить вечно. Я восторгался любым пейзажем, и сердце мое трепетало. Почему же, когда подрос, разучился радоваться дороге?

Я хочу смотреть в окно и видеть мир в радужных красках, ведь он такой и есть на самом деле этот мир. Хочу чтобы все было как в детстве, хочу удивляться и радоваться ерунде, хочу мечтать о прекрасном и далеком, хочу верить, что все люди добрые. Я много чего хочу.

Когда случается приземлиться на параплане на городской пляж, то взрослые лежат под солнцем в прежних позах. Зато детишки сбегаются ото всюду.

Равнодушие — болезнь сродни запору. Но не изобретено еще лекарства для души аналогично слабительному.

Я помню Юру Павлова и наши пьянки в ресторане аэропорта Южно-Сахалинска. Мы сидели в затрапезном заведении и пили водку, глядя на белоснежные лайнеры, уносящие счастливчиков далеко на материк. Было немного грустно, но зато мы правильно воспринимали аэропорт как начало разных дорог, которые заставляют тебя мечтать о чем- то хорошем и далеком. Правда, после одного такого возлияния нас поместили в местный вытрезвитель, но это не беда — главное, мы имели тогда правильный настрой по отношению к разлуке и дальним странам.

Подали поезд. Нагрузившись тяжестями, мы пошли в атаку на вагон. Проводник, с заторможенной психикой, не успел среагировать и возразить. Я опасался, что пакет с трубами не развернется в тамбуре, но напрасно. Опасался долго, а трубы развернулись быстро.

Загрузились удачно, и даже осталось время помолчать перед отходом. Не помню, когда меня провожали в последний раз. На Сахалине этого не было, хотя очень хотелось. Мне вспоминались фильмы про моряков. Пароход отваливает. Он стоит на палубе грустный и мужественный, а она на причале — грустная и нежная. Расстояние между ними увеличивается за счет работы двигательной установки — грусть возрастает. На него и на нее наваливаются волной воспоминания, которые они сберегут в сердцах на время разлуки.

Ничего подобного со мной на Сахалине не происходило. Были грязные, вонючие причалы, никто на них не стоял, не провожал и не встречал. Разлука была работой, и неправильность расставания с землей превращалась у нас внутри в печаль, которую мы пытались уморить водкой.

Забыл я, что должен переживать провожаемый. Мужики стояли на перроне и уходить преждевременно не собирались. Печаль выражали мужские лица, и до меня начинало доходить, куда еду.

Поезд тронулся, медленно набирая скорость, и вдруг на перроне я увидел отца, а он меня. Отец собирался поехать меня проводить, но в машине не было свободного места, и он 2,5 часа трясся в троллейбусе. Несмотря на то, что поезд уже набрал скорость, он успел передать сверток с продуктами, который собрала мать.

Елки-палки, мне 37 лет, я уезжал далеко и надолго кажется несчетное количество раз, а родители все переживают, как будто сажусь в поезд впервые. Милые мои, я ничего не могу с собой поделать. Видимо, мне надо постоянно куда-то уезжать, просто необходимо, чтобы сердце немного щемило и было чуть-чуть грустно. От этого в душе прибавляется радости, которой хочется поделиться с миром, где ее, по-моему, недостаточно.