Комната из листьев - Кейт Гренвилл

непривычной и ненужной помощи – оступилась, покачнулась и на мгновение навалилась на него. Не выпуская моей руки, он повел меня вдоль живой изгороди – не самым коротким путем к костру, даже вовсе и не к костру, но я пошла за ним.

Вечерняя тьма благоухала сочными сложными запахами смоченной росой растительности, которые разносили порывы свежего ветра, дувшего по низу, близко к земле, не так, как днем. Ночь походила на живое существо, до поры невидимое, но когда люди ложились спать, она жила своей жизнью, шевелилась и дышала тонкими струйками прохладного воздуха, то с одной стороны, то с другой, шептала листвой, вовлекая меня в свои тайны.

Колосс

Именно любопытство – в числе прочего – стало причиной того, что я позволила событиям развиваться в таком направлении. Любопытство – и еще, конечно, его обольстительные речи. Ох уж эта его лесть! И мое тщеславие, готовность верить ему.

– Сладкие губки, – бормотал он. – Такие сладкие!

Голос у него срывался. Дрожащими пальцами он поглаживал мою щеку, обводил контур моих губ.

– О, – горячо дышал он мне в ухо. – Моя дорогая, пленительная, бесценная.

Никогда бы не подумала, что я способна вызвать у мужчины настолько сильное желание, что он разучился вразумительно говорить: двух слов связать не мог. Это было новое, неведомое ощущение. Он почти умолял меня. Вот ведь, оказывается, какая во мне заключена сила. Я чувствовала себя такой же громадной и вольной, как окутывавшая нас ночь, существом без границ. Звезды на необъятном небе сверкали так же ярко, как переполнявшее меня радостное возбуждение; их пульсирующий блеск и мерцание сулили бесконечность времени и пространства, вечность, – все то, чего у женщины никогда не было. Наконец-то я освободилась от незримых оков и осознала свой истинный масштаб: я ощущала себя колоссом.

– Сладкие губки, такие сладкие, – шептал он.

Не слова, а дрожь мужских пальцев побудили меня лечь на спину у изгороди. Звезды, треск костра на дальнем краю соседнего поля, мельтешащие блики пламени, видневшиеся сквозь кусты – все трепетало, принимая причудливые формы. Но в ночь летнего солнцестояния все необычно, все дозволено, все ново, и я с восторгом упивалась собственным могуществом, которым я, оказывается, обладала. И на меня снизошло откровение. Нас опекают, пугают, внушают нам, что мы нуждаемся в круглосуточной защите по причине, которую никогда не называют, вовсе не потому, что мы испытываем перед ними страх, а из страха перед нами!

Дрожа всем телом, он придавливал меня к земле. Я слышала шуршание юбок, которые он задирал на мне. Наконец ночной воздух коснулся оголенной кожи. Да, я понимала, что подвергаюсь насилию. Знала: это именно то, о чем меня предупреждали. Насмотревшись на овец и собак, я прекрасно понимала, что происходит. В общем, не стану утверждать, что я пребывала в неведении. Но при этом я абсолютно четко сознавала, что меня не принуждают, что это мое решение, мой собственный выбор. И что я не допускаю ошибки. Ведь я – колосс, богиня. Тоненький предостерегающий голосок стих. Осталась только твердая уверенность. Меня переполняло блаженство, а значит, ошибкой это быть не могло.

Недолго музыка играла. Очень скоро он слез с меня, поднялся на ноги. Со стороны поля донеслись громкий крик и недоуменное блеяние разбуженной овцы; волшебство произошедшего исчезло, я сразу поняла, что поддалась обману. Теперь уже не было ни трепетных вздохов, ни страстных стонов, никаких милых глупостей о том, как я его околдовала. В его голосе слышались лишь беспокойство и равнодушие.

– Вставайте, мисс Вил, поднимайтесь, – произнес он скрежещущим шепотом. – Мисс Вил!

Значит, я все-таки не колосс. Просто мисс Вил, которую можно бесцеремонно поднять с земли, равнодушно подхватив недрожащей рукой, и повести, как овцу, вдоль живой изгороди к перелазу. В этот раз у перелаза – никаких любезностей. Мистер Макартур крепко взял меня за руку с одной целью – помочь мне поскорее перебраться на другую сторону.

– Пойдемте-ка в обход, – отрывисто бросил он, будто велел кучеру подавать экипаж. – Поторопитесь!

Скрытно, словно крысы, мы быстрым шагом двинулись вдоль изгороди, прячась в ее тени, и вышли к самому костру, будто мы там и были; причем отдельно друг от друга, как чужие.

Ну вот, подумала я про себя, рано проснувшись на следующее утро. Рядом Брайди еще спала невинным сном. Теперь я знаю. Я повторяла и повторяла эти слова про себя, находя в них какое-то мрачное удовлетворение. Теперь я знаю. Словно это знание позволяло вновь ощутить частичку той могучей власти, которой я обладала в течение тех нескольких сумасшедших минут за живой изгородью. Теперь я знаю.

Сегодня, с опозданием в шестьдесят лет, я понимаю: он тогда не ожидал, что я ему отдамся. Соблазнение Элизабет Вил было одной из тех недостижимых целей, которые никто и не надеется достичь. Теперь мне знакомо это чувство удовлетворения, с каким он бросился добиваться невозможного. Макартура увлекал сам процесс охоты, а не добыча. Его холодность, когда мы вышли из-за изгороди, отчасти отражала постигшее его разочарование. Лисица сама преподнесла себя охотнику. Где же тут триумф?

Влипла

Я слышала о разных способах, они многим известны, и, к моему стыду, я испробовала все. Горячие ванны, прыжки с высоты, подскоки на месте до боли в боку. Слышала я и о листьях розмарина, а его-то в саду было сколько угодно. Преисполненная решимости, четко понимая, что это необходимо, я усилием воли заставляла себя глотать эти листья, но даже при самой острой нужде невозможно съесть такое количество розмарина, какое требуется для достижения желаемого эффекта.

Я во весь дух неслась по глинистой дороге, что вела из деревни, мчалась так быстро, что поскользнулась и упала в грязь. Поднялась, снова сорвалась с места. Сил не осталось, но я не замедлила бег. Добралась до вершины холма и готова была покорить еще один. На самом высоком участке той извилистой грунтовой дороги, там, где стоит церковь – я вижу его словно наяву, – подъем кончается, и оттуда – прямая ровная дорога от нашего дома до Холсуорси. Если бы эта унылая дорога, по которой много раз ходил мистер Макартур, шла в гору, как та, по которой я только что примчалась сюда, возможно, он не трудился бы наведываться в дом священника. А теперь вот, потная, запыхавшаяся, я стояла и смотрела на ту дорогу. В боку кололо. То была желанная боль. Она дарила надежду. После такой пробежки никакой ребенок не должен бы выжить во мне!

Стыд меня не мучил. Проблему нужно было решать любой ценой. А моей решимости могла бы позавидовать сама Жанна д’Арк.

Спрятаться негде

Я не знала, как сообщить Брайди. Она пребывала в глубокой печали, хотя внешне храбрилась: капитан