Милан. Том 5 (СИ) - Arladaar

Со стороны постороннему наблюдателю могло бы показаться, что Сашка в общении с родственницей и подружкой грубит, но грубоватый подростковый стиль общения сохранился у них в компании до сего дня, поэтому иногда детям Сашки, которые учились в престижном дорогом колледже, обладали хорошими манерами и хорошо понимали разговорный русский язык, было очень неловко за родителей, и Вика постарались нивелировать мнимую грубость матери.

— Ничего, милая, она не обидится! Нам так привычнее, без этих вот ваших экивоков в сторону вежливости, — рассмеялась Сашка, успокоив дочь, а потом обратилась к Анне Александровне:

— И что ты хотела сказать про эту аварию? Сейчас же с Ариной всё хорошо?

— Да, хорошо… — как будто в задумчивости согласилась Анна Александровна. — А если сказать честно, хорошо, да не совсем. Дело в том, что она очень изменилась, в первую очередь ментально. Вот скажи, чего она сегодня разрыдалась на виду у всех?

— Ну… — Максим хотел как-то оправдать Арину, но, честно сказать, не нашёлся, что именно сказать.

Арина Стольникова была его племянница, но близкими они никогда не были. Да и вообще, после того как он уехал из России, виделись максимум, пять раз. А перезванивались, так и того реже. А если учитывать, что инициатором этих звонков всегда был он, и всегда это были поздравления по поводу побед Арины, можно с уверенностью сказать, что особыми родственными чувствами к дяде племянница не обладала, что легко объяснить можно занятостью и её, да и его тоже, чего уж там… А сейчас… Сначала ситуация в аэропорту была воспринята им как должное: что такого? Племянница давно не видела дядю, расплакалась, чувства охватили, но сейчас, когда Анька вслух сказала ему странность поступка своей дочери, ему это действительно показалось ненормальным.

— А ты сама какого мнения? — с интересом спросила Сашка.

— Я не знаю, — Анна Александровна поковыряла вилкой сочное мясо омара. — Я разговаривала с профессором, который лечил её в клинике имени Бурденко. Подробно рассказала ему про странности, которые замечаю за своей дочерью. Такое ощущение, что она потеряла часть памяти. Не могла пользоваться компьютером, смартфоном, мне всему пришлось её учить, даже пользоваться душем и бытовой техникой. Виду я, конечно, не подавала, но, ребята, я же не совсем старая маразматичка. Я ещё вполне молодая и успешная женщина в самом соку.

— Узнаю Аньку! — рассмеялась Сашка. — Как же здесь без самовосхваления. Слушай, ты нас заинтересовала. И что сказал профессор?

— Профессор сказал, что это временное явление, повреждение памяти, которое должно восстановиться, — ответила Анна Александровна и, немного подумав, добавила:

— Но я думаю, он что-то скрывает. Не такая я и дура, как может показаться. Я видела, как он заминался с ответами на мои вопросы и тщательно подбирал слова. Похоже, ему знакома ситуация, в которую попала Арина, или он раньше уже сталкивался с таким же происшествием. Во всяком случае, всё это очень таинственно.

— Вот теперь, когда ты сказала мне, какое мнение имеет обо всём этом профессор, я уже тоже начинаю склоняться к его точке зрения, — сказал Макс. — Сейчас всё выглядит неправдоподобно. Потеря памяти — это серьёзное дело.

— Но ещё серьёзнее приобретение памяти, — неожиданно округлила глаза Анна Александровна. — Ты понимаешь, о чём я?

— Нет, — признался Макс. — О чём ты?

— У неё, наоборот, появилась память о таких вещах, которые она никак не должна знать, — оглянувшись, словно разглядывая что-то невидимое остальным, но видимое только ей во тьме, сказала Анька. — Она рассказывает мне иногда поразительные вещи про СССР, про город Екатинск, про людей, которые там жили. Она испытывает какую-то тягу к Люське, и я до сих пор я не могу понять источник этого влечения. Выражается это в том, что она постоянно выспрашивает меня либо про неё, либо про наш родной город. Но последней чашей терпения стало, когда она увидела мою картину, нарисованную в 1986 году, когда я отдыхала в спортивном лагере «Совёнок». Она безошибочно сказала, что это место в тайге у реки называется «Синие скалы».

— Что дальше? — с большим удивлением спросил Макс.

— «Синих скал» она никак не могла видеть, — заговорщицки прошептала Анька. — Она там никогда не была, фотографии этого места нет, разве что только на каких-то древних форумах рафтеров, сплавлявшихся по реке. Поиск в интернете выдаёт только картины, которые я нарисовала, когда мне было 12 лет. Вот такая теория заговора.

Воцарилось тяжёлое молчание. Макс с Сашкой и их дети перестали есть и с удивлением посмотрели на Анну Александровну. Даже Глория, лежавшая у бассейна, притихла, положив морду на лапы.

И в этот момент Анна Александровна звонко рассмеялась.

— Поймала я вас! Ха-ха-ха!

— Ну ты негодяйка! — смеясь, крикнула Сашка и всплеснула руками. — Узнаю Аньку-бандитку!

Раздался всеобщий смех, и самый громкий исходил от Анны Александровны. Однако сторонний наблюдатель мог бы заметить, что в глазах её, в которых отражались уличные огни, никакого смеха не было, они были абсолютно серьёзные.

Так же, как и глаза Макса. Слова Анны Александровны разбудили в нём уже забытые воспоминания. Примерно месяц назад он проснулся посреди ночи в большом страхе и смятении. Ему показалось, что дом колыхнулся, а сам он словно летит с громадного дерева, или, наоборот, на него упало огромное дерево. Это был тополь, похожий на тот, что громадой возвышался у школы, за гаражами. Когда проснулся, не мог сначала понять, где находится, какое сейчас время, какой год и вообще что происходит. Такое ощущение, что на короткий миг память совсем ослабла. Это вызвало дикую панику, потому что он подумал, что ему пришёл конец и сейчас приключится инсульт, но тут же память вернулась снова. Макс, дрожа, весь в поту, тогда встал с кровати, на которой мирно спала жена, прошёл к шкафу, достал из пластиковой аптечки две таблетки нейролептика: мидокалма и сирдалуда, выпил их и только после этого почувствовал себя более-менее приемлемо. Естественно, ему приснился кошмар… Но таких натуральных кошмаров он не видел в своей жизни никогда…

… Получив аккредитационные карточки, Людмила со Смелой отправились на обед в ресторан The Best from The West, который оказался единственным предоставленным для питания спортсменов.

— Посмотрим, чё тут за рестик и чё за хрючево! — заявила Сашка.

Ресторан оказался очень красивым, сделанным в классическом стиле, и, наверное, был предназначен для респектабельных дам и господ, уважающих старину: бежевые стены, массивные люстры под хрусталь, тяжёлые светлые портьеры на окнах, красивые коричневые столы и кожаные диванчики по обе стороны от них.

Хрючево тоже оказалось обычным и почти таким же, которым кормили в Германии, нейтральным, не принадлежащим ни к какой национальной кухне, если только можно считать национальной кухней шведский стол. У стены на длинном стеллаже располагались множество блестящих контейнеров с различным содержимым. Подавали салаты из спаржи, стручковой фасоли, пекинской капусты, салата-латука, томатов, куриного мяса, авокадо, сваренных вкрутую и порезанных на кубики яиц, бекона и тёртого сыра. Причём ингредиенты лежали отдельно, и можно было сконструировать себе салат какой хочешь.

Рядом холодные закуски: филе из рыбы, лобстеров и креветок, приготовленное по разному, и с разным гарниром, фасолью, бобами, картофелем, цветной капустой, грибами, которые тоже можно было чередовать как хочешь.

Чуть поодаль стояли горячие блюда: жаркое, говяжьи стейки, припущенная в молочном соусе рыба, жареная курица, утка с зелёным перцем и рисом. Отдельно стояли миски с фирменным национальным бостонским кремовым супом-пюре из морских моллюсков, с картофелем, сельдереем, луком и сметаной. Это, наверное, было единственное национальное блюдо в меню, и, как Люда заметила, почти все спортсмены и тренеры брали его с большим удовольствием. Она тоже хотела попробовать, что это за белая фигня с торчащими скорлупками моллюсков в тарелке, однако Смелая покачала головой: