Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре - Михаил Копотев

Если представлять процесс становления языковой системы, то можно говорить о постепенной «шаблонизации» определенных речевых выражений, их стабилизации в системе. При этом изучения заслуживают не только «речевые произведения» (как это предлагали младограмматики) или структуры, закрепленные на том или ином уровне системы языка (как это происходит в рамках структуралистской программы), но и промежуточные типы, «шаблоны», «штампы», которые оказываются не периферией, «исключениями», а точкой встречи языка и речи (ср. [Телия 1996: 11–83]). Возможно, часть из них войдет в систему языка, вступив в отношения противопоставления с другими единицами, часть из них, по-видимому, так и останется в состоянии неопределенности между языком и речью. Эта промежуточность, тем не менее, не должна заслонять от нас самую необходимость изучать эти единицы, определять их статус и значение. Принадлежность рассматриваемых единиц к речевой сфере оправдана: действительно, они рождаются в потоке речи как слияние двух или более лексем. С другой стороны, этот факт не снимает необходимости адекватным образом описывать эти единицы. Невозможно истолковать эти случаи только как феномен речи, который не должен получать отражения в описании языка в грамматиках и словарях:

Приняв теорию, в которой лексические единицы надлексемного уровня могут определять синтаксические структуры, мы сможем инкорпорировать клише и идиомы в Словарь. Более того, множество странных свойств идиом в целом сопоставимы с теми, что уже установлены в рамках описания лексических единиц, так что они не усложнят грамматическую теорию [Jackendoff 1995: 153].

Коллокации

Гипотеза Франца Боппа об образовании глагольных флексий из личных местоимений служит прекрасной иллюстрацией того, как отдельные лексемы в составе конструкции становятся связанными, сливаясь в одно фонетическое слово и в дальнейшем – в одну лексему. Открытие Ф. Боппа объясняет не только доисторические явления праиндоевропейского языка – анализ совместной встречаемости словоформ является ключевым для понимания того, как образуются новые единицы.

Как мы показали в предыдущей части, лексему невозможно определить как единицу «от пробела до пробела»: существует множество переходных случаев, и границы между лексемой и словосочетанием, лексемой и предложением оказываются размытыми. Гораздо более продуктивным кажется расположение единиц на шкале идиоматичности: словосочетание → фразема → лексема, где стрелки указывают не только направление процесса в конкретном случае, но и динамичность классификации в целом.

Всплеск интереса к совместной встречаемости единиц в последние десятилетия связан с возросшей ролью корпусной лингвистики, в которой изучение устойчивых выражений связано как с решением прикладных задач, так и с теоретическим осмыслением накопленного материала. Один из ведущих представителей корпусной лингвистики Джон Синклер уже в 1991 году сформулировал принцип идиоматичности:

Принцип идиоматичности заключается в том, что говорящий/ая имеет в своем распоряжении большое число полуоформленных фраз, которые представляют собой уже готовые единицы, даже несмотря на то, что при анализе их можно разбить на сегменты [Sinclair 1991:105][30].

Такие «полуоформленные фразы» получили название коллокации[31](от англ, collocation). Эти явления шире, чем традиционные фразеологизмы, о которых шла речь выше. При всей разнице в терминологии, коллокациями в корпусной лингвистике называют

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Укажем здесь на редкие наблюдения в области русской морфологической идиоматики: [Мельчук 1997–2006: Т. 4, 448–460] и др.; [Плунгян 2003: 27–28].

2

Прекрасный обзор можно найти в монографии [Баранов, Добровольский 2008: 9-24]. Ниже мы излагаем лишь основные вехи в истории вопроса.

3

Его работы 1920-30-х годов собраны в сборник [Аничков 1997].

4

Строгое определение звучит так: «Комплекс X, образованный из сегментных знаков Хх, Х2… Хп, называется фраземой, если, по крайней мере, один из трех компонентов этого комплекса X (т. е. его означаемое, обозначающее или синтактика) не представим в терминах соответствующих компонентов знаков Хг, Х2… Хп, в то время как два других его компонента представимы в терминах соответствующих знаков X, Х2…. Хп» [Мельчук 2001: IV, 448].

5

Предложение Ты у меня прочитаешь эту книгу имеет по крайней мере два просодических варианта. Один реализуется в ситуации запрета на чтение книги (‘Только попробуй прочитать эту книгу’), тогда как другой предполагает приказ на выполнение этого действия (‘Именно у меня ты прочитаешь эту книгу’).

6

Этот и другие подходы подробно описаны в работе [Penttila, 2006].

7

В этой главе частично использован материал из статьи [Мустайоки, Копотев 2004].

8

Этот факт обычно не выражается эксплицитно, однако А. Р. Лурия [1979: 47] отмечает, что слово – «основной элемент языка», а предложение – «основной элемент речи». И. Б. Левонтина [2000: 290], с другой стороны, пишет, что концепт слово – это «квинтэссенция ‘наивной лингвистики’, то есть того представления о языке, которое человек не выучивает в школе, а неосознанно воспринимает из самого языка».

9

Согласно И. Б. Левонтиной [2000: 290–292] лексема слово имеет в современном русском языке восемь основных значений, а С. В. Дегтев и И. И. Макеева [2000: 157–161] приписывают ему 35 различных значений в истории русского языка. Терминологическое употребление этой лексемы восходит к XVIII веку.

10

Как известно, уже Ф. де Соссюр отмечал «двойной смысл, характерный для термина слово со всеми присущими ему неустранимыми недостатками» [Соссюр 1990: 163]; курсив Ф. де Соссюра. В. М. Жирмунский [1963: 6] писал: «Слово это основная единица языка. Между тем определение слова и установление его границ представляет большие трудности» (см. еще статьи И. Е. Аничкова, В. 3. Панфилова, И. П. Ивановой, А. А. Леонтьева, С. Е. Яхонтова и др. в этом же сборнике; формальное определение слова в [Кузнецов 1964] и выделение двух основных значений слова1 и слова2 в [Мельчук 1997–2006: 1,96-349]).

11

Кроме упомянутых терминов, употребляется и термин вокабула (см., например, [Вардуль 1965: 22; Мустайоки 1980: 146; Мельчук 1997–2006: 1,346–347]).

12

Н. Д. Голев [1999: 98] пишет в этой связи об «орфографоцентристском языковом сознании носителей современного русского языка» (Ср. [Лайонз 1978: 212]).

13

Конечно, большинство из найденных примеров представляют «разговорный» вариант письменной нормы (дадим один пример, сохраняя орфографию: «потомучто видно не особо много народу щас жаждет подключится, вот и получается так быстро…»).

14

Из других работ, посвященных описанию многокомпонентных единиц в русском языке, назовем [Ляпон 19886; Жаринова 1989; Скрипникова 1995; Кузнецова 1997; Апресян 2007; Норман 2015].

15

Для сравнения отметим, что английская лексикографическая традиция представляет интересную параллель. В основных словарях английского языка данный вопрос решен уже давно. По определенным правилам они включаются или в словарную статью опорного слова, или выделяются в отдельную статью [OED 1989: I, xxx-xxxii]. Примером может служить конструкция in and out [OED 1989: II, 772].

16

В своем словаре [1991: 11] Р. П. Рогожникова различает «слова, принадлежащие определенной части речи (наречия, предлоги, союзы, частицы, междометия)» и «аналоги наречий, предлогов, союзов, частиц, междометий, местоимений». Так, по ее мнению, в деле – предлог, а в адрес – аналог предлога. Вообще, как легко можно понять, толкования авторов словарей по поводу классификации лексических единиц по частям речи немного расходятся.

17

В эту группу включены и предикативы.

18

В лингвистической литературе можно найти обоснования для выделения этой части речи (см. [Виноградов 1950]), defacto они выделены и в MAC, БАС, Грамматическом словаре А. А. Зализняка и во многих других словарях.