Скучный декабрь - Макс Акиньшин

и печали пана распорядителя. Возглавлял орду десятник Вуху, укоризненно качающий головой:

«А ну-ка посмотри нам в глаза!», — требовал он. — «Посмотри в глаза, Антоний!»

И пан Кулонский пытался смотреть, но в них, этих глазах, была пустота и забвенье, и лишь глубоко во тьме, на самом дне моргающего хаоса вспыхивало безумие. Да такое, что и не понять было за этими всполохами, куда завернет прихотливый узор в следующее мгновение. Завораживающая была эта тьма, малопонятная и пугающая.

«Позапуталось все» — уныло подумал градоначальник.

— Тоничек, вот послушай, — прервала видения супруга. — Пыль ангелов, их белоснежных крыльев, все сыпет вниз, с мерцающих небес..

Стихотворные упражнения пани Кулонской были непременным атрибутом тоскливых зимних вечеров, стоявших в Городе. Ими были полны разлезающиеся тетрадки, шитые толстыми вощеными нитками, содержащиеся в отдельном и боготворимом пани Ядвигой шкафу. Сам же городской голова склонности к рожденным стараниями Полигимнии творениям не испытывал абсолютно. Но под мягкой настойчивостью своей ясноглазой супруги таял, и в любом состоянии духа выслушивал сочиненное с серьезным выражением лица.

— Хорошо, Ядичка, — заверил он жену и отхлебнул жидкий янтарь. Омерзительные привидения временно покинули разум, уступив место настойчивой воспитаннице маркизы де Провенсе.

— Мне тоже понравилось, — польщенно откликнулась та. — Какая метафора, да, Тоничек? Пыль ангелов!

— С небес, тоже неплохо звучит, — похвалил голова. — С небес на землю, как говорится. Хлопнулся оземь вот тебе и ушибся.

— Вот у Рэли: “А Небо — зритель, метит острый взгляд”, сегодня вычитала, замечательно, правда, Тоничек?

— Замечательно! — подтвердил тот и подумал, — «Чтоб мне провалиться».

— Давай я тебе почитаю? — в светлых глазах супруги, пан Антоний увидел собственный приговор.

Прикинув возможный вред, который мог быть нанесен поэзией, он предложил было налить крупеника, но неумолимая поэтесса продолжила:

— Крупинки света, пролетая, — читала она наизусть, -

под сенью звезд, что в небе синем,

Несут прохладу, быстро тая,

В дому, что мы с тобой покинем..

— Шарман, как говорится, Ядичка! — похвалил супругу страдающий пан голова. — Снег, будь он не ладен, надо убирать. А дворники поразбежались все, как пана Вуху расстреляли. И с дровами проблем полон рот. Нет подвоза уже который месяц. Боятся мужички дрова возить.

— Тот дом, что выстрадал довольно, — с нажимом продолжила его жена, опустив замечание, -

Пусть будет пуст, ведь так построен,

Тот бренный мир, в котором…

— Подай ложку, Ядичка, — попросил ее супруг, — и хлеба, будь ласка.

— Ты чужд прекрасному, Антоний, — горько сказала обиженная пани Ядвига, но ложку и хлеб подала.

— Нет, не чужд, не чужд, — запротестовал пан Кулонский, с опаской посматривая на проявившегося за темными стеклами окна усатого десятника, тот щерился беззубо, отчего тоска городского головы еще более усилилась — Ты читай, читай. Про дитя вот это горящее, что мне понравилось на прошлой неделе.

— Какое дитя? — спросила пани Ядвига, наблюдая уплетающего крупеник супруга.

— Что по воздуху летало, горя-летя, что-то там. — неопределенно пояснил обуреваемый бесами градоначальник.

— Ах, это, — его мягкая жена поморщила лобик. — Я уже и не помню, надо записи найти. Сейчас поищу, Тоничек.

И отбыла к своему святилищу, где принялась перекладывать тетрадки. А пан Кулонский предоставленный себе и мыслям, молча налил зубровки. Тоска, разогнанная бравым наскоком Теннисона, сгустилась, бродя тенями по углам.

«Как гадко тут все», — думал он, сонно помаргивая в городскую тьму, — «Все гадко и пошло. И некуда бежать, потому что так же гадко и пошло сейчас везде. Дров нет, муки осталось на пару недель. И то если другая власть не завернет. А ведь может завернуть? Может! Свобода сейчас. К кому хочешь, могут завернуть. Куда ехать, дом бросать, хозяйство бросать. Невозможно это. Почитай тридцать лет городским головой, а что дальше? Тьма. Тьма дальше».

«А ведь это тебя должны были расстрелять, Антоний!» — заявил пан Вуху, вылезая наполовину из темного стекла. — «Как пособника и чуждый элемент».

«А чего это сразу меня?»- возмутился городской голова. — «Я, если хотите знать, за революцию всенепременно, но против беспорядков. Я, может быть, тоже о счастье народном пекуся».

«Пекуся, пекуся», — подразнил его толстый десятник и захохотал. — «Ежели так, то чего ж ты не в рядах? Чего ж ты не с ружьем, Антоний?».

«Подагра у меня», — пожаловался тот, — «И трое детей».

«Побойся Бога, Антоний, у тебя же младшему тридцать лет».

«Сгинь уже», — посоветовал лишенный аргументов пан Кулонский и щедро окропил противника зубровкой.

— Нашла, Тоничек, — сияя, объявила пани Ядвига, прервав разговор мужа с духами. В ее мягких руках была зажата неопрятная тетрадь, источающая печали на голову градоначальника. — Про дитя!

Томящийся распорядитель смежил веки. Кругом опять завели хороводы видения, а жена задумчиво листнув пару желтых страниц, с выражением зачла:

— Огнем пылало надо мной прекрасное Дитя!

Младенец плакал — и в огонь лились потоки слез.

Но страшный жар не убывал, а только рос и рос.

Я слышал речь его: «Увы! Я вновь в огне рожден.

Но, не согрев ничьих сердец, меня сжигает он!

— Ну, разве это не прекрасно, Тоничек?

— Это просто прелесть, Ядичка, — заверил тот, проваливаясь в черный тартар поэзии. Чтобы хоть как-то сохранить силы для встречи с прекрасным, пан городской голова вынужден был обильно запить стихи поддерживающей зубровкой.

— Каков стиль! «..в огонь лились потоки слез». Это как тонко надо чувствовать!

— А жар только рос и рос, — подобострастно заметил бесхребетный пан Антоний. — Сильная вещица, Ядичка. У нас вот когда склады горели, так все слезами умывались. Помнишь в четырнадцатом, москательный склад в Городе сгорел, аккурат перед ревизией? — припомнив тот пожар, городской голова немного повеселел.

Горело хорошо. Заходились в пламени трескающиеся стропила, стрелял каленый сланец покрывающий кровлю. А вокруг, уворачиваясь от жарких искр, суетились люди. Обедню в тот раз чуть не испортил Вейка, исполняющий обязанности сторожа. Вызванный комиссией на доклад, собиратель конских яблок, не колеблясь, сообщил: все сгорело, пан председатель, уж пылало, то пылало! Ушербу на многие тыщи! А пострадали то все, и пан Кулонский тоже пострадал.

Далее дурачок выложил, что за день