Тогда, в Багио - Александр Кикнадзе

Кто слышал о маленьком поднебесном курортном городке Багио раньше? Как случилось, что именно он победил в конкурсе городов?

Среди стран, пригласивших матч, были Франция, Швейцария, Италия, Голландия, Австрия, ФРГ и Филиппины. Каждая из национальных шахматных федераций обещала поддержку и вела активную кампанию. В конце концов из семи претендентов остались Голландия, Австрия, ФРГ и Филиппины.

Претендент знал, сколь популярен в Федеративной Республике Германии А. Карпов. На протяжении восьми месяцев шла телевизионная партия шахматистов ФРГ с чемпионом мира. Она закончилась вничью и породила множество новых поклонников игры. За полтора месяца разошлось более двадцати пяти тысяч экземпляров книги А. Карпова о шахматах — невиданный тираж для страны, где привычная норма для подобной литературы две-три тысячи экземпляров. Корчной исключил из своего списка ФРГ и назвал Филиппины, ибо вспомнил, как в свое время Карпов отказался играть на Филиппинах предполагавшийся матч с Фишером. Однако Корчной не знал о том, что в закрытом письме на имя Международной шахматной федерации чемпион поставил Филиппины на второе (запасное) место вслед за ФРГ. Побывав до этого на Филиппинах, Карпов обнаружил здесь благоприятный шахматный климат, почувствовал заботу о развитии шахмат, расположенность к себе и — самое главное — выяснил, что в горном городке Багио можно жить и можно играть.

Так и случилось, что Филиппины оказались в обоих списках, и теперь в эту страну лежал путь многих любителей шахмат.

Корчной пришел на партию со счетчиком Гейгера. Для чего? Для кого? Почему?

Корчной считает себя первым шахматистом земли. Это значит, что он играет сильнее всех. Раз он играет сильнее всех, он не имеет права проигрывать. Но он проигрывает. Разумеется, это не его вина. Кто-то на него воздействует. Осталось только выяснить, кто и каким образом, и его дела пойдут на лад. Соблазнительно оправдать свой проигрыш старым как мир магнетизмом. Или новейшим из новейших изобретений — лазером. Сперва посмотрим, как обстоит дело со вторым. Уже потом — как с первым.

Жил-был в Монреале один не очень хороший человек: инженер Солли. Он не пропускал скачек и играл на тотализаторе. Ставил по крупной. Когда проигрывал, извещал о неудаче с беззаботной улыбкой всех, кого это могло и не могло интересовать. Когда выигрывал, получал свои призы втихомолку с помощью трех подставных лиц. Все дело было в том, что Солли проигрывал крайне редко. А выигрывал, когда хотел.

В начале семидесятых годов на ипподроме Монреаля, где выступали знаменитые жокеи на знаменитых скакунах, начали происходить странные вещи. Лошади, выигрывавшие дерби на ипподромах Лондона и Парижа, Нью-Йорка и Буэнос-Айреса и считавшиеся фаворитами сезона, вдруг начали уступать первые места лошадкам малоизвестным. Когда это случилось в первый раз, ипподром погрузился в молчаливую меланхолию. Когда в третий — разразился гулом недоумения. Когда же в самой главной скачке первыми пересекли линию финиша две самые плохие кобылы, на которых мог поставить только явный сумасброд, — огласился проклятьями. Все, что должны были поделить между собой примерно полтысячи самых опытных игроков, ставивших на дубль-экспресс, получил один джентльмен, который предпочел остаться неизвестным.

Им был господин Солли.

Приходя на ипподром, он каждый раз занимал новое место, стараясь оказаться среди незнакомых людей. Изображал из себя кинолюбителя. Пока шли второстепенные скачки, наводил на лошадей киноаппарат. Когда же начинались главные забеги, кинокамеру откладывал. И брал в руки очень похожий на нее другой аппарат. И целился им в фаворитов, после чего те начинали заметно сбавлять скорость. Жокеи выходили из себя, владельцы конюшен хватались за сердце, даже видавшие виды судьи беспомощно разводили руками.

В конце концов на Солли обратила внимание полиция. Жулика поймали за руку. С помощью экспертов установили, что второй аппарат, которым он пользовался, носит название «лазер».

В газетах появились заголовки: «Лазер на службе афериста», «Как далеко это может пойти?», «Нужна новая статья в уголовном законодательстве».

Дискутировался вопрос: не может ли случиться, что такой тип появится в Монреале не на ипподроме, а на олимпийском стадионе? Будет целиться в бегунов — чемпионов и рекордсменов, выводя первым к финишу своего дружка? Кому тогда нужны будут эти Олимпийские игры? Что делать, как быть, кому поручить контроль и как этот самый контроль можно осуществить?

Не знаю, что получил в конце концов Солли, но отголоски того ипподромного дела долетели до монреальской Олимпиады.

Спрашивали: «Проблема?»

И отвечали: «Проблема!»

И снова спрашивали: «А как с нею быть? Техника идет вперед, всегда ли мы поспеваем за нею? Кто предложит радикальные меры для выхода из положения?»

ГЛАВА VI

Корчной носит с собой счетчик Гейгера.

В зале разрешают фотографировать три минуты, когда партнеры, не задумываясь, делают первые ходы. Едва истекают три минуты, у сцены появляется миловидная строгая дама в форменном платье и обращает к зазевавшемуся фоторепортеру взгляд, полный осуждения и недоумения.

Вот она подходит к фоторепортеру «Недели» Валентину Рихтеру и на хорошем английском языке просит его бросить свое занятие. За дни поездки мы убедились в удивительных лингвистических способностях нашего товарища. В Токио он разговаривал по-японски, в китайском ресторане Манилы — по-китайски; нам казалось, попади он к папуасам, и там не чувствовал бы себя чужим человеком. Но сейчас, тысяча извинений, он не понимает, о чем его просят. Не отводя объектива со сцены, он всем своим видом выражает готовность услужить чем может строгой даме, но, увы, не понимает ее. Он говорит об этом на хорошем русском языке с едва уловимым волжским акцентом. Дама, постепенно теряя терпение, переходит на язык, более приспособленный для передачи крайних степеней чувств, а именно — испанский. Тогда Валентин с единственной целью достичь взаимопонимания пробует по-турецки довести до сознания своей собеседницы ту простую мысль, что он приехал на край света вовсе не для того, чтобы сидеть в зале сложа руки и с закрытым объективом.

Следя за этим диалогом, я начинаю вдруг думать, что нашему полиглоту удалось убедить строгую даму. Пожав плечами, она уходит. Тогда я тоже открываю футляр своего аппарата и навожу его на сцену. Она представляет собой сцену в полном смысле слова. Корчной полулежит в глубоком кресле и нервически барабанит по подлокотнику ладонью, как это делает обычно дзюдоист, не желающий продолжать схватку. За столиком в ожидании хода Корчного сидит Карпов. Но белые не начинают игру (ниже я еще вернусь к этому эпизоду). Говорю себе: ну и что из того, что истекли семь минут вместо трех, отпущенных для фотографирования, партия-то еще не началась.

Едва я успеваю щелкнуть раз-другой, на мое плечо ложится тяжелая длань. Оборачиваюсь и вижу уже не даму, а гренадерского вида молодого человека, который с картонной улыбкой предлагает мне следовать за ним. Бросаю взгляд на Валентина Рихтера. Положив рядом свои аппараты, он с самым невинным видом созерцает потолок. Когда меня уводят (хотя на самом деле уводить надо было его), он хитро подмигивает и посылает мне воздушный поцелуй. Уже за спиной я слышу характерные быстрые-быстрые щелчки его фотомета. Воспользовавшись тем, что внимание служителя было приковано к моей персоне, он сделал, как говорил позже, несколько самых лучших кадров. Их показывали в Москве по телевидению. Было бы несправедливо скрыть от общественности, кто был причастен к этим лучшим кадрам.

Меня ведут через весь зал к выходу строгая дама и служитель-гренадер. Товарищи, мимо которых я прохожу, дают искренние советы не терять присутствия духа и не ронять лица. Я же стараюсь показать, как должен вести себя в экстремальных обстоятельствах настоящий мужчина. Наивно рассчитываю, что мне поможет один документ, который я ношу в наружном боковом кармане. Это удостоверение члена Международной ассоциации спортивной прессы, в котором содержится просьба на разных языках «оказывать подателю сего содействие в исполнении его…». Вот только в исполнении чего, дописать на карточке не смогли — не хватало места. Я имел основания предполагать, что господа, которые начинают неторопливо допрашивать меня, догадаются, что речь идет о «функциях».

Этот документ дает право автоматической аккредитации на всех Олимпийских играх, а также право посещать все стадионы всех стран.

— Этот документ годен на спортивные соревнования. Но здесь шахматы…

— А что это такое?

— Это не спорт (легкая, едва уловимая ироническая улыбка касается лица главного администратора с профессионально недоверчивым прокурорским взглядом). Это — шахматы. Можете спрятать ваше удостоверение подальше.