Сэр Невпопад из Ниоткуда - Питер Дэвид

Маделайн было некуда идти и некого просить о помощи. Приходилось заботиться о себе самой. И надо же было такому случиться, что недели через две после своего позорного изгнания из дома, лежа на груде опавших листьев в самодельном шалаше в чаще Элдервуда, она вдруг почувствовала резкую боль внизу живота. Над головой у нее гремел гром, сверкали молнии. Это придало происходившему заметное сходство со сценой из классической драмы. Вернее, вся эта жалкая и глупая история, по правде говоря, куда больше походила на мелодраму. В общем, к утру из чрева бедной Маделайн исторглось какое-то кровавое месиво. Никаких повитух, никаких младенцев. Вот ведь невезение! Стоило ей придержать дома язык в течение еще каких-то пары недель, и природа сама избавила бы ее от последствий ложного шага, а следовательно, и от необходимости оповещать о нем родителей.

Теперь же, хотя она больше не была беременна, о возвращении под родительский кров по-прежнему не могло быть и речи. Отец ясно дал ей понять, что считает ее вину непростительной. Беременная или нет, она нарушила строгие нормы морали, которым должна следовать любая добродетельная женщина, лишившись же добродетели, она сделалась не кем иным, как непотребной девкой, беспутной особой, которой нет и не может быть места в его доме. И Маделайн, поскольку путь назад ей был заказан, устремилась вперед.

Она повела скитальческую жизнь, избирая преимущественно малохоженые дороги и полузаросшие тропинки и сторонясь проезжих трактов. То было время тяжких испытаний для юной Маделайн, но в разговорах со мной она всегда о нем вспоминала как о долгом захватывающем приключении. Она с горящими глазами рассказывала мне о существах, которых ей в ту пору довелось повстречать, — о единорогах, драконах, оборотнях. С ее слов выходило, что Элдервуд прямо-таки наводнен подобными созданиями.

А однажды, если верить словам Маделайн, она стала свидетельницей события поистине чудесного и удивительного — рождения феникса. Подобное очень редко случается, ведь фениксов на белом свете раз-два и обчелся, и они не размножаются, как прочие живые существа, а сгорают и вновь возрождаются из пепла, когда придет срок.

Маделайн рассказывала, что та памятная ночь выдалась на редкость холодной и ветреной. Она лежала, скорчившись, в своем шалаше, потому как у нее не было ни денег, чтобы нанять комнату в трактире, ни работы, которую в те времена найти было нисколько не легче, чем теперь. Она чувствовала, как от холода немеют пальцы на ногах и руках, и старалась все время ими шевелить, чтобы они не отмерзли напрочь.

И вдруг она ощутила кожей лица дуновение теплого ветерка. Маделайн пыталась себя убедить, что это ей только чудится — в самом деле, откуда было взяться теплу в промозглую ветреную ночь в чаще леса? Но порывы ветра, дувшего как раз в сторону входного отверстия ее убогого шалаша, становились все горячее, и она решила, что это, скорей всего, жар от костра, который развел где-нибудь поблизости случайный путник (вполне возможно, из числа беглых преступников или бандитов с большой дороги). Маделайн всегда страшилась встреч с подобными представителями рода человеческого, но в ту ночь эти ее страхи уступили место опасению замерзнуть насмерть.

И потому она не долго думая вылезла из шалаша и побрела сквозь чащу Элдервуда, туда, откуда так заманчиво тянуло теплом. Она шла, выставив ладони вперед и продолжая разминать озябшие пальцы — ее нитяные перчатки, протертые до дыр, совсем не спасали от холода. Впереди она разглядела поляну, а подойдя к ней, так и застыла на месте от изумления.

Посреди поляны стояла огромная птица, охваченная пламенем.

Маделайн, разумеется, никогда прежде ничего подобного не видела и решила было, что это не иначе как птица Рух, которую облили горючей смесью и подожгли какие-то злодеи охотники. Она оглянулась в поисках этих негодяев, но оказалось, что нигде поблизости не было видно и слышно ни одной живой души, кроме нее самой и несчастного обреченного создания. И лишь постепенно до Маделайн дошло, что огромная птица вовсе не была жертвой чьего-то злого умысла. Она просто самовоспламенилась, причем не снаружи, а изнутри. Пламя, пожиравшее ее, возникло в глубинах ее существа. Птица, сгорая, не издавала никаких звуков, из чего Маделайн заключила, что та не испытывает страданий. Странное создание, судя по его виду, принимало свою судьбу с величавым спокойствием. Маделайн стояла на месте, не в силах шевельнуться, и глаз не сводила с горевшей птицы.

Вскоре от нее осталась одна лишь, хотя и довольно высокая, горка пепла. Но даже и в этот момент Маделайн не догадалась, чему она стала невольной свидетельницей. Говоря по правде, она тогда и вообще-то не очень хорошо соображала, поскольку незадолго перед тем едва не замерзла насмерть да вдобавок еще и проголодалась, потому как ничего не ела несколько последних дней. Она сделала несколько осторожных шагов к дымившимся останкам птицы в надежде отыскать в груде пепла хоть немного свежезапеченного мяса, чтобы наполнить им свой живот.

Но пепел вдруг начал шевелиться, и Маделайн снова замерла на месте. Она так струхнула, что бросилась бы бежать оттуда во весь дух, если б только могла заставить свои ноги повиноваться. Но они словно одеревенели. Медленно-медленно, с огромным трудом переставляя их, она попятилась, потом ухватилась за ствол ближайшего из деревьев у края поляны и схоронилась за ним. Любопытство победило ее страх, и вскоре она отважилась выглянуть из-за дерева. На поляне творилось нечто совсем уж невообразимое: порыв ветра подхватил с земли пепел, вскружил его и разнес в разные стороны, а на месте сгоревшей птицы очутилась другая, как две капли воды на нее похожая, но живая и невредимая. Маделайн сперва решила было, что бедняге чудом удалось спастись из огня. Но ей пришлось от этой мысли отказаться — перья у этого нового создания были гладкие и блестящие, ни одно из них не то что не обгорело, но не было даже опалено.

И тут Маделайн наконец догадалась, что именно ей посчастливилось увидеть.

Феникс расправил свои огромные крылья — мать уверяла, что на каждое из них могло бы усесться человек по десять, да еще, пожалуй, и место бы осталось, — закинул голову вверх и издал ликующий крик, такой пронзительный, что Маделайн едва не оглохла, и с тех пор у нее постоянно слегка звенело в ушах. А потом он взмыл в ночное небо и вскорости исчез из виду, только хлопья оставшегося пепла еще кружили над поляной.

Мать восприняла все это как знак свыше. Предзнаменование, если хотите. Потому как человек не может, став свидетелем одного из редчайших на свете событий, не перемениться при этом внутренне. Есть, к примеру, такие, кто верит, что падающая звезда предвещает скорое рождение или смерть кого-то из великих мира сего. Но в таком случае возрождение феникса, явление куда более значительное и куда менее изученное, не может не быть провозвестником важных перемен в судьбе того, кто за ним наблюдал. Вот Маделайн и решила, что само Провидение указало ей путь к этой поляне, а значит, ей уготована великая судьба. А поскольку перед ее глазами свершились одновременно и смерть и рождение, она не сомневалась, что ей, в свою очередь, предстоит вскорости пережить нечто необычайное и непременно связанное также либо со смертью, либо с рождением. Либо с тем и другим одновременно.

Я, честно говоря, далек от того, чтобы над ней насмехаться за подобные мысли. Она была так одинока и несчастна, так молода. Надо же ей было что-то придумать себе в утешение. Что-то такое, что дало бы ей силы жить дальше.

И вот на следующее утро, воодушевленная своим ночным приключением, Маделайн покинула лесное убежище. Она себя убедила, что коли уж ей уготована великая судьба, так неплохо бы отправиться на ее поиски. Она больше не боялась ни бродяг, ни разбойников и смело шла торными тропами, поскольку верила, что сама судьба защитит ее от любой опасности. Когда она мне об этом рассказывала, я внутренне содрогнулся при мысли о риске, которому она себя таким образом подвергала. Но, представьте себе, она бродила по большим дорогам с неделю, если не больше, и осталась невредима. Так что, может, судьба и вправду была тогда на ее стороне.

После недолгих своих странствий Маделайн очутилась наконец на самой границе королевства Истерия, которым в то время правил король Руфус Де Вейн. Несколько властителей соседних мелких государств жаждали завладеть его троном. Сам Де Вейн правителем был, по общему мнению, весьма слабым, хотя и заявлял всем и каждому без ложной скромности, что у него, мол, железная рука. Главным претендентом на истерийский престол был тогда Рунсибел Сильный. Такое прозвище он сам себе придумал и стремился любой ценой его оправдать. Рунсибел был известен как человек немногословный, но при этом волевой и энергичный. Словам он предпочитал действия, а если и высказывался при тех, кто готов был подхватить и пересказывать на каждом углу его речи, то лишь об идеальном королевстве, где его приближенные, которых он произведет в рыцари, станут на страже свободы, справедливости и терпимости, вследствие чего в державе наступит золотой век.