И летели наземь самураи... - Ральф Питерс

     "Черт его возьми", — подумал про себя Хейфец, подавляя душевное волнение, хотя имел в виду совсем противоположное.

     — И вам удачи, — сказал Хейфец. Его собственный голос показался ему неестественным и недостаточно искренним. Вдруг он пожалел, что ни разу не попытался сесть рядом с Тейлором, честно поговорить с ним и объяснить ему все, что касалось Миры, его сына, рассказать ему об утрате чувства красоты, об исчезновении лучшего в нем вместе с потерей семьи и родины. Хотя бы раз они должны были поговорить об этом. Тейлор бы понял его. И почему только он был таким гордецом? Почему люди не могут общаться друг с другом?

     — До "Рубина" осталась одна минута, — доложил второй пилот.

     — Разблокируй комплект средств поражения.

     Едва только второй пилот дотронулся до передних рычагов управления, как Хейфец почувствовал легкую вибрацию "М-100". Система наведения огня уже обнаружила первоочередные цели. У Хейфеца было такое чувство, что где-то под ним из артерии бьет кровь. На "М-100" была отличная система стабилизации, но орудие было настолько мощным, что она не могла полностью амортизировать отдачу. Постепенно, после сотен выстрелов ее точность ухудшится и потребуется провести дополнительную калибровку.

     Но это произойдет потом. Сейчас пушка автоматически поражала удаленные цели, расположенные вне пределов видимости человеческого глаза.

     То там, то здесь на экране появлялись вспышки, указывая пораженные цели. Это были десятки точных попаданий роты, которую сопровождал Хейфец.

     — Мы над "Рубином", мы над "Рубином", — закричал второй пилот. — Эта сволочная штука отлично работает!

     Хейфец взглянул на экран, на котором было видно точное количество объектов, пораженных эскадрильей. Бой не продолжался и минуты, а число пораженных целей постоянно росло и приближалось уже к двумстам. Его собственный вертолет поразил уже четырнадцать, нет — пятнадцать… шестнадцать целей!

     В этот момент по командной линии связи раздался приказ подполковника Теркуса всем экипажам эскадрильи:

     — Работайте, ребята, работайте! — Этот призыв словно пришел из дали веков. Один из подчиненных ответил ему воинственным индейским кличем.

     Все испытывали чувство подъема и практически не могли себя контролировать. Даже Хейфецу хотелось вскочить со своего места. Ему вспомнились слова, сказанные когда-то много лет назад, когда он еще был молодым и непокорным, одним израильским генералом: "Только солдат, испытавший поражение, по-настоящему понимает радость победы".

     Счетчик показывал, что великолепная машина, на которой Хейфец летел, уничтожила тридцать семь первоочередных объектов поражения противника. Нет, уже тридцать восемь.

     Впервые за последние годы Давид Хейфец почувствовал, что широко улыбается, как ребенок.

     Старший сержант-техник Али Турани был очень недоволен машиной, которую ему дали японцы. Они обманули его, и одна лишь мысль о собственной доверчивости приводила его в ярость. В училище в пригороде Тегерана японцы были либо фальшиво вежливы, либо непростительно высокомерны, они обещали предоставить правоверным надежное оружие, гораздо более совершенное, чем то, которым владели эти дьяволы на севере и западе. Он им поверил и изо всех сил старался учиться, но японцы все равно были им недовольны.

     Он гордился своим знанием радиолокационных систем и верил в свои возможности и возможности машины. Он научился считывать данные, понимать, что показывают дисплеи. Он научился очень многому. Он даже пытался выполнять ремонт, когда японцы требовали этого, хотя это и не входило в обязанности старшего техника-сержанта. Обычно он занимался ремонтом, когда вокруг никого не было. И это срабатывало. Даже когда другие машины ломались, его машина продолжала работать. С помощью своей машины, оснащенной радаром, он совершил чудеса в этой войне.

     Но, в конце концов, эти чертовы японцы обманули его, как и всех других до него. Даже если ты унижался до того, что работал как простой чернорабочий, ухаживая за машиной, она подводила тебя.

     Али взглянул на экран. Он почувствовал, как в нем растет чувство отчаяния и гнева. Ночь была тихой. На небе не было ни русских самолетов, ни вертолетов. В последние несколько недель их было все меньше и меньше, а сейчас небо принадлежало только своим.

     Вдруг без всякого предупреждения экран индикатора начал светиться. По утверждению японских инструкторов, такого произойти не могло. Сейчас же этот предательский экран светился тысячами движущихся изображений, каждое из которых должно было быть какимто вражеским самолетом. Это было невозможно, у русских осталось совсем немного. Машина просто лгала.

     Почувствовав отвращение, Али встал и отвернулся от этой бесполезной чертовой штуки.

     По проходу он прошел в следующий отсек, где в той же вечерней смене работали его друзья Хассан и Нафик.

     — Аллах велик, — сказал Али, приветствуя друзей. — Моя машина сегодня не работает.

     — Велик Аллах, — ответил Хассан. — Ты видишь, наши машины тоже не работают как надо. В наушниках слышен лишь причиняющий боль шум.

     — Японцы — сволочи, — пробурчал Нафик.

     Весь предыдущий день был длинным и утомительным для капитана Муравы, а ночной сон — глубоким и тяжелым. До сего времени жизнь не давала ему повода сомневаться в мудрости своих начальников. Быть японцем означало ощущать себя частью самой мощной политической и экономической силы на земле, а быть японским офицером означало быть частью военной машины, чья боеспособность, даже не действующие боевые части, а технологическая мощь посрамили великие державы прошлого столетия. Сначала они проучили в Африке Соединенные Штаты, этот слабохарактерный, потворствующий всем своим прихотям гигант. Тогда Япония, используя новейшие технологии, нанесла жестокий удар по ничего не подозревающим американцам. А сейчас наступила очередь русских, которые, возможно, окажут хоть какое-то сопротивление. Во всяком случае, быть японским офицером, особенно принадлежать к новой элите военных инженеров-специалистов в области электроники — было великолепно. Весь мир уважал тебя.

     Но порой Мурава чувствовал неуверенность в себе, и это его пугало.

     Он ненавидел иранцев. Он ненавидел их ложь и неряшливость, их неспособность увидеть реальность его глазами, их убеждение, что все вокруг принадлежит им по праву. Их преступная халатность в обращении с дорогим военным оборудованием сама по себе была ужасна. Но она сочеталась с полным нежеланием проводить текущий ремонт, с нежеланием этих детей пустыни выполнять даже такие несложные обязанности, как смена фильтров, улавливающих песок и пыль, и проверка уровня жидкости. Но еще хуже было их поведение. Мурава считал иранцев испорченными кровожадными детьми. Когда их дорогие игрушки ломались — почти всегда по их собственной вине, — они начинали капризничать и винить изготовителей игрушек в обмане и в надувательстве или в отсутствии мастерства. Это обвинение Мурава находил наиболее несправедливым и оскорбительным. Японская техника, предоставленная иранцам, была лучшей в мире — самой эффективной и надежной. Ею было легко управлять, ремонтировать, и нужно было нарочно плохо с ней обращаться, чтобы вывести ее из строя. Управлять же большинством боевых систем было так просто, что даже иранцы могли эффективно использовать их в бою.